Закрывайте подъезд

Золотое тепло перестало давать плоды,
И я весь занемог, заржавев от удушья в квартире.
В мой замок на дверях постепенно проскальзывал дым,
Синевой серебристой пищал, как шеврон на отцовском мундире.

Там под пылью в карманах поблескивал глянец,
И паук-сенокосец в углу приютился за мягкой лошадкой:
То исследует розовый сестринский ранец,
То жильцов этой комнаты вновь изучает украдкой.

Тут рождалась от вкуса дюшеса и крови
Сероватая дымка испуга и шага назад.
Не закончены письма: «Останется нас только двое.
Напиши мне, отец, а на море другая бушует гроза?»

Наплевать всем на мир. Тьма повсюду – хоть глаз выколи.
За военную тайну детьми рассчитался убийца.
Тут прохожие тоже в грехах насквозь вымокли,
Они засыпают – агония прячется в лицах.

Не ходите по следу затасканных ран.
Я смотрел в зеркала и там видел плененных.
Разбивал бесполезный и лживый экран,
Что нам шлет в новостях безопасность зеленых.

Закрывайте подъезд. Тут нет выхода в поле.
Из окна убежал Безымянный с гитарой без струн на плече.
Я окликнул его – только тихо колышет и колет
Вся беззвучность его молчаливых речей.

«Найти ручку. Она закатилась под диван», - думал я, пытаясь нащупать холодный пластмассовый стержень. Пол был пыльный, местами старая краска на досках облущилась рыжеватой чешуей. За окном такой же рыжеватой чешуей лежали на асфальте мертвые листья. Вокруг все разливается и смазывается грязной охрой. Время от времени промелькнет черное пятно с распластавшимися по небу крыльями. Каркнет издалека. Улетит прочь.

Стоял унылый, дождливо-серый ноябрь. Голые ветви деревьев от одиночества стучались в окна теплых квартир. Голоса промозглых акаций и кленов осенью кажутся людям зловещими, поэтому жильцы квартир стараются заглушить назойливый скрежет природы своими мыслями. Мне страшно, когда ветви пытаются заговорить со мной. Я не хочу говорить вообще после того, как все произошло.
«Закрывайте подъезд!» - вот, что я посоветовал бы каждому жильцу городской  коробки.

Мне пятнадцать. Сейчас я называю себя Безымянным, потому что мое имя стерлось вместе с призрачными страхами. Каждое утро на меня из зеркала глядит уставшее лицо нескладного подростка. Кудрявые черные пряди падают на глаза, из-за этого отражение в зеркале всегда дергается к левому углу,  изображая некое подобие то ли нервного тика, то ли дурной привычки. Взгляд темно-синих глаз часто расфокусирован или потуплен. Когда я не вижу свое отражение и смотрю вниз, то темной пеленой, к которой я так привык, очерчивается все вокруг: у меня длинные ресницы.
Я слишком высок, чтобы быть атлетично сложенным. Слишком боюсь своей тени, чтобы иметь хоть какое-то отношение к «прямоходящему» существу. Сероватое нечто, пытающееся быть незаметным. Скрюченное и юное.
Сестра говорила, что у меня глубокий голос. Я понятия не имею, что значит это. Когда мне плохо, я пою под гитару. Далеко не мастер в этом, если честно, но мою сестру это восхищало. 

Лена… Улыбчивая и милая, такая дружелюбная, она сияла даже в самые мрачные дни. Она была моим солнцем. Полная противоположность меня! Реденькие и длинные  русые волосы обрамляли ее круглое хохочущее личико. Тонкая настолько, что казалась острой в плечах и бедрах, Лена отличалась от своих двенадцатилетних сверстниц остроумием и чувством юмора. Но и от них же она подцепила невнимательность и неусидчивость. Девочки в свои двенадцать мне кажутся глупышками. Лена же являлась моим вдохновением, двигателем. Она была не просто моей сестрой, но и лучшим другом.

У нас с Леной был еще младший брат Артур. Он младше Лены всего на год. Я не знаю, в кого характером пошел наш младший брат, но он в свои одиннадцать мог стоять на равных со многими, кто борется за справедливость. Настолько у него это чувство было обострено! Тоже кудрявый, с темно-синими глазами, как я, но круглолицый, как Лена, Артур внушал людям с первого взгляда симпатию и доверие. Улыбнется, глаза широко раскроет, а брови вскинет домиком вверх, скажет хриплым детским голоском: «Я заставил их поднять мусор за собой, который они бросили в трамвае. Они ругали меня, но выполнили просьбу». В этом весь Артур.
Мы втроем жили дружно – ничего не сказать. Мы являлись  друзьями не разлей вода, самой настоящей опорой. Конечно же, ничто лучше не могло нас сплотить, как общая беда.

Родители часто ссорились. Отец служил в военно-морском флоте и был вынужден покидать нас по первому призыву. А после ни звонка, ни письма. Мать извелась вся, пропадая на работе и тайком от всех оплакивая свое женское потерянное счастье. Однажды она не выдержала и ушла.Пропала без вести. Предала нас.
Заставила нас повзрослеть.
Наши дальние родственники, с которыми мы сохранили хорошие отношения,  оставили нам квартиру из-за вынужденного переезда в другой город. Мы втроем перебрались в новое жилище. Тем более в прежнем месте нам было жить невыносимо сложно из-за долгов.

Мы поселились в небольшой двухкомнатной квартире. Квартира без излишеств и особых удобств, без ремонта, с холодными стенами и треснувшими окнами. Одна из сот в кирпичном хаосе девятиэтажки. Но нам втроем было уютно вместе.
Часы на стене застыли, показывая пять вечера.
Студеным октябрьским днем я вышел из квартиры, чтобы закупить продуктов. Напротив нашей двери в тамбуре чернела еще одна дверь. Я не слышал, чтобы кто-то за ней подавал признаки жизни. Создавалось впечатление, что там никто не живет.
Щелкнул затвор замка в соседней двери. Дернулась ручка, и дверь поддалась натиску. Резким движением и хлопком дверь ударилась о стену, распахнувшись настежь.

- Извините, молодой человек! Я Вас не видел, - поторопился сказать сосед.
- Да ладно, бывает.

Я мельком успел оглядеть мужчину, который жил за соседней стеной. Мужчина в потертом пальто, которое давно вышло из моды, если вообще когда-то входило, в клетчатом картузе. Щетина где-то недельной давности придавала соседу колючий и неопрятный вид. Эта «колючесть» очень явно контрастировала с елейной улыбкой.
- Вы с семьей переехали сюда, правда? Уютно ли вам? Мой пес не мешает?
- Какой пес? Я его не слышал.
- Да есть у меня собачка, - еще шире улыбнулся незнакомец, - твоей сестренке бы понравилась.
- Вы знаете Лену?
- Да, - после недолгой заминки тихо сказал мужчина. – Ей нравится «Дюшес».

Я не хотел более разговаривать с ним. Он вызывал во мне чувство отвращения и брезгливости. Мы разошлись по своим делам.
Откуда он знает о Лене? Эти мысли вызывали во мне тревожность, которая застыла во мне так же, как стрелки на часах в квартире. Я пытался подавить тревожность, проявляя заботу к своим домашним друзьям.
Я подрабатывал, играя в переходах метро на гитаре. Из-за этого часто с удовольствием пропускал учебу. Многие учителя со школы пытались дозвониться моим родителям, чтобы нажаловаться. Глупые-глупые люди, испорченные вечным контролем и жаждой власти. Глупые люди, окостеневшие в своей профессиональной шкурке, не стремятся больше ни к чему. Зачем покидать насиженное место? Я ненавидел школу. Надо ли объяснять причины? Да, уроки, да – нагрузка. Но это не идет ни в какое сравнение с устройством Системы, которую никто не пытается разрушить. Писать надо обязательно правой рукой, потому что левой рукой некрасивый и неразборчивый почерк. Читать надо обязательно классику, потому что современная литература якобы ужасна. Считать только на черновике, потому что никто из учителей не может представить ребенка, умеющего гениально считать в уме. Все движения, все мысли поддаются жесткому контролю: то нельзя, это нельзя… Как же трудно дышать в Системе. Самообразование приносило мне результаты большие, чем школьная муштра. Правда, учителя считали мои знания своей заслугой, и это меня раздражало больше всего.

Часов в пять вечера мы с Артуром вышли встретить Лену после школы. Ей долго приходилось добираться домой, поэтому она так поздно и приходила. Так мы даже после осеннего заката видели дома яркий лучик солнца в виде Лены. Мы стояли на автобусной остановке. Погода подводит: не по-октябрьски холодно и ветрено. Морось по осени никто не отменял, а жаль.
- Замерзли, мальчики? – раздался мужской голос позади нас.
Мы обернулись. Рядом с нами оказался тот самый сосед, которого я встретил около трех недель назад в тамбуре. Кроме нас троих на улице никого не было.
- Нет.

Подъехал автобус, из которого летящей походкой выпорхнула Лена и еще одна пожилая женщина.  Не успела Лена поздороваться с нами, как сосед резким движением дернул ее за руку и привлек к себе, закрывая ей рот своей грубой ладонью.
- Только двиньтесь с места, мальчики, и ей будет больно. Вы же этого не хотите?
Мы ошарашенно смотрели на все происходящее. Вокруг нас люди, вышедшие из автобуса, поспешили разойтись прочь. Нас четверо на безлюдном перекрестке. Лена брыкалась и вырывалась. Что удивительно, она не плакала. Но Артур безмолвно глотал слезы, не понимая, что происходит. Я до боли сжимал кулаки.
- Чего ты хочешь? – крикнул я мужчине.
- Твой отец оставил тайну. Военную тайну, и вы должны знать ее. Рассказывайте!
- Какая военная тайна? О чем ты?

Мужчина запустил вторую руку девочке под кофту, нащупывая там юную грудь. Лена стала брыкаться еще сильнее, и в ее глазах заблестели слезы от холода и смущения.
- Говорите, не то… - сосед начал раздевать нашу сестру у нас же на глазах. Белым пятном выделялось на осенней серости тельце Лены.
Артур не выдержал этого и бросился защищать сестру. Он кусался, бился, освобождая ее. Мужчина отбросил Лену в сторону так, что она потеряла сознание, ударившись об асфальт.

Артур продолжал что есть мочи бить взрослого мужчину. Но удары мальчика были несоразмерны ни возрасту, ни фигуре. Тому было абсолютно не больно, только каждый новый удар все больше и больше злил преступника. В конце концов, Артур оказался в ловушке: мускулистые руки мужчины схватили шею мальчика и рывком повернули в сторону Лены. Шея хрустнула, тело мальчика обмякло. Глаза, остекленевшие от ужаса и гнева, казалось, смотрели в сторону Лены.

Теперь и я не выдержал. Мои два самых дорогих человека пострадали от рук проходимца! Я кипел изнутри. Занес кулак и с размаху выбил челюсть мужчине. Он оттолкнул меня ботинком в тележку дворника, где была пожухлая листва.
Больше я ничего не видел: тьма опустилась мне на голову и расправила крылья. Я видел, как сквозь тьму на тусклый свет шел кудрявый мальчик, опустивший голову на грудь. Он держал в одной руке гитару, а рядом почти летела девочка, оставляя на асфальте кровавые следы.

Я очнулся глубокой ночью. Хромая, побрел домой. Заперся на все замки, заколотил двери. Во всех углах мне мерещились тени, зазывающие меня к себе. Мне страшно было  находится в безмолвии. Это вечная мерзлота, полярная ночь. Я пишу письма отцу, пытаясь рассказать о том, что наемник пытался узнать его военную тайну ценой жизни Лены и Артура. Стоила ли тайна такого исхода?
Я пишу письма отцу и не могу их отправить, потому что я сам себя заточил в этой тюрьме страха и призраков. В углу лежит ленин рюкзак, в ложбинке которого паук-сенокосец сплел свое маленькое логово. Из синеватого экрана телевизора доносилась речь диктора о том, что все в порядке, все живут в мире и покое. Время от времени новости перебивались трансляцией балета. К чему тут балет?
Я понимал, нет, - я знал! – что все они лгут! Рюкзаком Лены я разбил телевизор. Я кричал, пока мой крик не заглушил рокот.
Закрывайте подъезд. Началась атомная война.