Глава 4

После этого откровения граф надолго перестал замечать Николь. Он упорно прятал от нее свою растерянность, как следствие неожиданного для самого себя желания выговориться. То, что кому-то может быть интересно его прошлое, он понимал: слишком много и хорошего и дурного было в нем, как и в жизни любого человека. Но Николь интересовало не просто прошлое: он чувствовал, что она хотела знать его мысли, его побуждения, а это он не готов был открыть кому-либо. Он вовремя остановился, еще немного и он бы раскрыл душу перед чужим человеком, хуже того — перед женщиной. Вино не доведет его до добра!

Когда друзья были с ним, он изредка позволял себе показать свое отношение к поступкам других. Если же речь шла о женщинах, сами собой срывались с его уст язвительные и мрачные реплики в адрес прекрасного пола. Но тогда он знал, что его слова встретят в мужской компании с пониманием.

После казни Миледи он замкнулся окончательно, и даже друзья не могли оторвать его от ежедневных сидений за бутылкой вина. Теперь только она и могла бы рассказать, что за бесконечные монологи выслушивала от мушкетера. Атос избегал друзей и остался в одиночестве еще до того, как они вышли в отставку. Нет, он конечно общался с ними, переживал за них, но, постепенно, сидение в компании стало ему в тягость. Фландрия и Сузы совсем доконали его. Желание все бросить и забиться в какую-нибудь глушь, чудесным образом воплотилось в нежданное наследство. Граф Бражелон не забыл его, завещая свой замок и графство.

Если бы не эта странная Николь, так некстати свалившаяся ему на голову, он бы, пожалуй, вообще не стал выныривать из омута опьянения, в который погружал себя ежедневно. Но она была занозой в сознании, помехой, заставлявшей вспоминать, что он еще что-то кому-то должен.

Незаметно прошел почти год, не принесший ничего ни графу, ни Николь. Она с утра до ночи была занята по дому. Наступила глубокая осень, в преддверии первых зимних холодов зачастили дожди, постоянно шел град. Малый ледниковый период показывал свои зубы, опустошая Европу неурожаями. Войны и их верные спутники — эпидемии, дополняли картину разрушения.

В Ла Фере пока не ощущался голод: предусмотрительный Гримо сумел обеспечить не только немногочисленных обитателей замка, но и позаботился совместно с арендаторами о запасах до весны. Кроме того, надо было подумать и о бедняках с округи.

Николь тихо поражалась про себя: оказывается, феодал, каковым и являлся граф де Ла Фер, считал себя обязанным думать о своих вассалах. Атос, действительно, воплощал в себе многие принципы уходящего рыцарства.


Кто занес в их края эту болезнь, можно было только гадать: слишком много бездомных болталось по дорогам Франции. Но болезнь эта косила и детей, и взрослых. Только потом Николь подумала, что, скорее всего, это какая-то разновидность то ли кори, то ли скарлатины, от которых у нее были прививки, потому что она — не заболела, хоть ей и пришлось быть в контакте с больным. Не заболел и никто в замке: немногочисленное его население в детстве уже переболело этой лихорадкой. Дети все же выживали достаточно часто, но взрослых болезнь косила нещадно. Многие от нее слепли и глохли.

Вместе с болезнью пришли и пожары: трупы и сами дома жгли, не пытаясь захоронить мертвецов, и огонь из-за сильного ветра нередко выжигал целые деревни. Когда загорелся хутор рядом с замком Ла Вальер, граф был едва ли не первым, кто бросился тушить пожар. Николь все видела из окна: как пламя высоко взметнулось над крышами соседнего замка, как сменилось потом едким черным столбом, слышала, как громко звонил колокол на отдаленной церкви, сзывая всех способных противостоять огню. А потом полил дождь: словно смилостивились небеса над людьми и в минуту загасили пламя.

Атос и Гримо вернулись в замок перемазанные в саже и мокрые до нитки. Женщины бросились готовить горячую ванну, Гримо ушел приготовить хозяину чистую одежду и переодеться самому, и в эту минуту Николь ясно увидела лицо хозяина. Упоение боем — вот что она прочитала на нем. Глаза горели огнем, губы все еще улыбались, стан распрямился, и она очень ясно представила себе его на поле боя со шпагой в руках.

Так вот чего ему не хватало в Бражелоне: действия! Замкнутый в стенах замка, привязанный к своим, более чем скромным владениям, он сам себя запер в очередной клетке. Лишенный друзей, цели самого своего существования, этот, молодой еще человек, засыхал от невозможности вести жизнь, полную действия. Возможно, если бы он мог найти какую-то любовь, привязанность к кому-нибудь, ему было бы проще принять новую жизнь. Неистовый по натуре, он надел на себя панцирь безразличия и сдержанности в любых проявлениях эмоций. Не это ли его убивало?

Ей стало его безумно жаль, но она тут же отдернула себя: жалость может быть и преддверием чувств, а она совершенно не собиралась влюбляться. Она все же питала надежду когда-нибудь вернуться в свое время. Зачем было усложнять свою и без того непростую жизнь? К тому же не хватало еще, чтобы Атос заметил, что его жалеют. Этого он ей никогда бы не простил, ее жалость, вообще любое проявление сочувствия со стороны женщины унизило бы его.

«Ничего, придет и ваше время, господин граф, вы еще если не полюбите, так будете все равно благодарны женщине, - улыбалась про себя Николь. - Если, конечно, ничего не изменилось с моим появлением в этой истории».

Для мыслей и рассуждений у нее был простор: двадцать лет между бурной молодостью четверых друзей и их зрелыми годами были едва обозначены писателем. Тем интереснее было бы все это понаблюдать своими глазами. Но это означало, что свою жизнь Николь придется прожить здесь, в прошлом. Единственную жизнь потратить на выяснение истин, которые мало кому нужны и интересны. Если бы ей предложили прямо сейчас вернуться домой, она бы не рассуждала: тоска по привычному миру бывала невыносима. А то, о чем ей хотелось бы расспросить Атоса, так и осталось невыясненным: граф не склонен был к откровенности.

На следующий день Атос и Гримо выехали спозаранку, собираясь проверить, как обстоят дела у соседей, и не нужна ли им помощь, но вернулись почти сразу. Николь убирала в библиотеке и, протирая пыль, увидела поверх стены, что Гримо поддерживает хозяина в седле. Что-то случилось... Сердце у нее екнуло и она, бросив метелку, пулей пронеслась по коридору и выскочила на двор. Всадники как раз подъехали к крыльцу.

Гримо соскочил на землю и помог спешиться графу. Николь бросилась ему на помощь, но Атос остановил ее.

- Не приближайтесь, я, кажется, подхватил эту заразу...

Гримо увел, скорее унес его в дом, а Николь кинулась к привратнику.

- Езжай за доктором и поскорее. Если не найдешь его, привези любого, кто хоть что-то понимает в этой болячке.

- Да где же я найду врача сейчас, - развел руками старик. - Все, почитай, по больным разбежались. У нас еще спокойно, а вот в округе ужас, что творится. Люди мрут, как мухи.

- Ничего знать не желаю, ищи хоть под землей! - тон ее был таким категоричным, что старый Шарло, качая головой, подчинился и пошел на конюшню.

О том, чтобы выполнять приказание графа, и речи быть не могло: именно Николь была защищена от эпидемии лучше всех.

Шарло сумел найти какого-то лекаря, но его внешний вид и познания так возмутили женщину, что она, сунув ему в руку пару монет, прогнала его со двора. Что случилось на самом деле, Гримо пояснил ей где жестами, а где словами, но она за год наловчилась с ним общаться и составила себе довольно четкую картину.

Атос чувствовал себя неважно последние дни но, конечно, виду не подавал. Гримо знал своего хозяина лучше, чем самого себя, но он не решился показать, что заметил это. Сегодня утром граф встал, словно ничего не произошло, хотя жар у него начался уже среди ночи. Они не успели отъехать дальше Лавальера, как у Атоса потемнело в глазах, и, если бы не слуга, он бы просто свалился с коня. Хорошо, что до замка было рукой подать, потому что едва графа уложили в постель, он потерял сознание.

Николь зашла в спальню и подошла к кровати.

- Как он, Гримо?- она вглядывалась в лицо Атоса, надеясь найти хоть какие-то симптомы, которые бы ответили ей на вопрос: что это за поветрие напало на их земли?

- Уходи!- замахал на нее руками слуга.- Уходи! Господин не велел тебе находится рядом: заболеешь.

- А вы, Гримо?

- Я болел уже. Когда еще мальчишкой был,- отмахнулся тот.- Сказано же: уходи!

- Я никуда не уйду, Гримо. Вам одному не управиться с хозяином. А я заболеть не боюсь: у меня противоядие от всех болезней есть.

Гримо только глянул мельком на нее: если есть противоядие, что же ты Его сиятельству не даешь? Но возражать, что она пришла, больше не стал: все же, если они вдвоем будут, ему не так страшно за хозяина будет.

Но страшно стало и Николь: Атос горел, как в огне: не меньше сорока, но чем сбить такую температуру она не представляла. Тут не было иного средства, кроме обтираний уксусом и кровопусканий. Во всяком случае, она о других не знала. Оставалось надеяться, что сердце выдержит, а температура выше не станет подниматься, иначе все будет кончено.

- Надо искать врача получше! - решительно проговорил слуга. - Сиди тут, если что - зови Шарло: ему можно, он тоже болел. А я поехал за хорошим доктором: я знаю такого в Блуа. Молодой, но знающий.

Он поспешно ушел, а Николь присела у изголовья.

- Ну, и что вы себе думаете, граф? - с непонятной тоской прошептала женщина, осторожно беря руку больного, и пытаясь сосчитать бешено бьющийся пульс.- Ну, что стоило сказать раньше, что вам плохо? И зачем было с температурой мотаться под ветром и дождем? Кому лучше вы сделали? Только не вздумайте умирать, пожалуйста!

Ей вдруг стало по-настоящему страшно: если с графом что-то случится, не останется никого, кто был бы посвящен в ее тайну. Она останется один на один с этим диким миром, и никогда не сможет вернуться домой. Каким образом Атос мог повлиять на ее возвращение, она не знала: просто по-детски верила, что он может помочь.

Может быть ее холодные руки помогли, может, просто он сквозь лихорадку все же услышал ее просьбу, но граф приоткрыл глаза. На мгновение в них мелькнуло что-то, похожее на узнавание, но тут же глаза закрылись, а на лице мелькнуло выражение ужаса. Он принял ее за кого-то. И на кого еще, кроме Анны, мог он так прореагировать? Николь поспешно отстранилась, не желая еще больше ухудшать состояние хозяина. Она только не спускала глаз с непривычно раскрасневшегося лица Атоса. Дышал он учащенно, тяжело, как-будто на груди у него лежал тяжелый камень, не дававший ему делать нормальный вдох и выдох.

Так прошло пару часов, пока не приехал Гримо с доктором. Врач и вправду был молод: не старше самого графа, но выглядел уверенным и спокойным. Бросив внимательный взгляд на сидевшую у изголовья больного женщину, он чуть приподнял брови в знак вопроса.

- Служанка, - коротко ответил Гримо.

- Хорошо, пусть остается, - заключил доктор. - Крови не боитесь?

Николь коротко мотнула головой: «нет!». Но уверена в этом не была. Максимум, что ей привелось видеть, это как берут кровь из вены. Кетчуп и варенье, которое обильно используют в кино, как кровь, ее не впечатляли.

Врач закатал рукав на руке графа до плеча, подложил под локоть валик, скрученный из полотенца, наложил жгут и достал ланцет.

- А простерилизовать!? - не удержалась Николь.

Лекарь посмотрел на нее странным, долгим взглядом, и поднес лезвие к огню свечи. Подержал несколько секунд и, подождав пока лезвие остынет, вернулся к пациенту.

- Подержите здесь, - он указал, где именно следовало придержать руку. - А вы, Гримо, придержите графа за плечи. Как бы чего не случилось: он хоть и в забытьи, а силы в нем все же, достаточно.

Кровь, темная и густая, потекла в подставленный лоток, и Николь почувствовала, как дурнота туманит глаза. Она зажмурилась, перестала дышать, и изо всех сил придавила руку Атоса к кровати, почувствовав, как она дернулась под ее пальцами. «Только не бухнуться в обморок», - пронеслось в голове. Запах крови вызывал у нее дурноту, и, наложив повязку, врач обратил внимание, что его помощница сама близка к тому, чтобы свалиться у постели больного. Он поспешно передал лоток Гримо: «Унесите это, пока ваша служанка не свалилась здесь. Что же вы мне солгали, голубушка, что сможете помочь. Вы что, никогда не видели, как пускают кровь?»

- Я всегда убегала от этого зрелища, - выдохнула Николь.- А сама я никогда так сильно не болела, чтоб мне кровь пускали,- поспешно уверила она врача в своем идеальном здоровье. После этой варварской операции меньше всего хотелось, чтобы и ей врач отворил кровь.

- Сможете последить, чтобы господин граф рукой не шевелил? - спросил тот. - Или Гримо нужен? Мне с ним поговорить надо.

- Я посижу, не волнуйтесь, я не дам ему двигаться, уверяю вас,- Николь очень не хотелось, чтобы ее выгнали из комнаты за ненадобностью.

- Оставайтесь, а если что — зовите нас погромче, - приказал врач, выходя вместе с Гримо.

Теперь у нее было полное право сидеть рядом и держать Атоса за руку. Пальцы уже не показались ей такими горячими, жар уменьшился. Через несколько минут он открыл глаза и впился взглядом в ее лицо. Потом взгляд обежал комнату и вновь вернулся к ней.

- Николь? Что вы делаете в моей спальне?

- Сторожу вас, Ваше сиятельство. Доктор мне приказал, чтобы вы не сотворили какой-нибудь глупости.

- Я что, ранен?- он скосил глаза на свою руку. - А, вот оно что! Что произошло, Николь? Я ничего не помню,- он попытался приподняться, но его добровольная сиделка бросилась вперед, как коршун: «Не двигайтесь, вам нельзя!»

- Ну что вы кудахчите, как курица, я не умру так просто, к моему величайшему сожалению,- он попытался улыбнуться. - Но пить-то мне можно, я полагаю?

- Только не вино,- строго заявила ему в ответ девушка. - Лекарь вам тут что-то приготовил: жаропонижающее. Я помогу вам.

С непонятным трепетом она поддержала ему голову и поднесла к запекшимся губам чашку. Рука дрогнула и часть пролилась ему на грудь.

- Я растяпа! - ахнула Николь.

- Ну, у меня, как у пациента, опыта тоже маловато, - усмехнулся граф.

- Вам не приходилось болеть? - удивилась Николь.

- Разве что, в детстве. Но это я плохо помню. Другое дело: рана в бою. И то — серьезно было только раз: в стычке на улице Феру. Но и тогда я столько не валялся в постели.

- У вас очень сильная лихорадка была, только вот кровопусканием и сняли жар.

- Николь, - он помолчал с минуту. - Николь, если это та самая хворь, что косит людей в нашей провинции, я могу и не выпутаться. Это просто временное улучшение. Я чувствую, что у меня опять начинается жар.

- Я больше не дам вам отворять кровь, - решительно заявила девушка. - От этого никакого толку, только сил не останется с болезнью бороться.

- Николь, все зависит от нашего Господа. Если он захочет призвать меня, никто и ничто ему не помешают. Беда в том, что …

- Вы хотите исповедаться?

- Нет, - он помолчал. - Я не готов исповедаться чужому человеку. А мой друг — непонятно где. Он мог бы принять мою исповедь.

- Арамис?

- Он теперь аббат д'Эрбле.

- Атос, вы боитесь, что вас не простят за ваши грехи?

Ни он, ни она не заметили, что тон их беседы вышел за рамки разговора хозяина и служанки.

- Нет, я боюсь другого: я должен...

Атос замолчал, и Николь с ужасом констатировала, что лихорадка вернулась с удвоенной силой. Взгляд его сделался блуждающим, на щеках загорелись красные пятна, и она в последний момент успела удержать его, с неожиданной силой попытавшегося вскочить.

- Гримо, доктор! - закричала Николь в отчаянии.

Врач на все вопросы Николь отвечал молчанием. Наконец, выложив все, что она думала о медицине 17 века и о искусстве самого лекаря, она замолкла.

- Вы так уверенно обо всем говорите, словно у вас есть панацея от всех известных болезней,- не без ехидства, наконец, соизволил заговорить врач.- Что до меня, то, хоть я и безграмотный лекаришко, по вашему определению,- он отвесил ей почти шутовской поклон,- но, тем не менее, я вижу все признаки приближающегося кризиса. Нам остается только ждать и уповать на Господа и на силы организма господина графа. И на его желание жить,- добавил он вполголоса.- Если придется думать о последнем причастии, я сумею это заметить вовремя.

- Нет, никакого причастия не понадобится! Я уверена,- Николь даже не пришло в голову, что такая горячность с ее стороны имеет только одно объяснение. Но именно об этой стороне она решительно отказывалась задуматься. Атос отличный хозяин, прекрасный, справедливый и щедрый. Они все за ним, как за каменной стеной. Он не может, не имеет права их бросить, оставить на произвол судьбы, на какого-то чужого сеньора. Он просто обязан жить! И она позаботится об этом.

Теперь никакими силами ее нельзя было отогнать от Атоса. Она держала его за руку, вглядываясь в лицо до рези в глазах, боясь пропустить тот момент, когда жизнь восторжествует. Как же быстро смерть может проводить свое наступление на живое существо! Ей еще ни разу не приходилось так близко наблюдать, как уходит из человека жизнь, как быстро он может сдавать позиции. Атос и его друзья всегда казались ей вечными, неуязвимыми, и чтобы избавиться от кошмара их гибели, она всегда сразу после «Эпилога» хваталась за первую главу, утверждая в своем сознании бессмертие «неразлучных».

И вот теперь она видит перед собой их гордость, «лучшего из лучших», готового склониться перед смертью от какой-то хвори, а не гибнущего в неравном бою с врагом. Правда, враг в этот раз был куда могущественнее испанцев или кардинальских гвардейцев. И все равно: Атос не имел права сдаваться так легко.

Она тихонько погладила его по щеке: все равно, кроме Гримо ее никто не видит, а его она не боялась: он любит графа и будет рад любому, кто готов помочь ему.

- Гримо, - Николь пристально взглянула в глаза преданного слуги, - Гримо, ты ведь знаешь, какое крестильное имя у твоего хозяина? Скажи мне, Гримо!

Гримо знал, и знал, что его за это по голове не погладят. Но устремленные на него глаза так молили о правде, что он не устоял.

- Много.
 
- Что «много», Гримо? - не поняла девушка.

 
- Имен много.

- Скажи мне хотя бы одно.

- Огюст, - неохотно произнес слуга.

- Огюст, - повторила Николь, но уже с другими интонациями, склонившись над больным. Пальцы в ее ладони ощутимо дрогнули, по заострившимся чертам прошла тень.

- Он услышал, Гримо! Огюст, пожалуйста, не умирайте! Я прошу вас, не надо! Вы нам очень нужны, вы мне нужны,- она бормотала что-то нечленораздельное, а слезы капали ему на руку, горячие, соленые слезы признания в любви.