Надежда

     Если верить истории, озеро плещет свои воды около восьмидесяти лет. Вот здесь, на этом озере, и прошло наше детство. Пионерские лагеря, походы, костры и рыбалка.
 
     Через 20 лет после окончания школы собрались на берегу нашего любимого озера. Мы встретились в городе, где прошло детство. Собрались с детьми, в автобус и на озеро.

     Домик лодочной станции или сторожка, собака лодочника-сторожа.
Ребята, а им под сорок, нарубили дров, девчонки занялись кухней, сервировкой стола.

     Запах шашлыка витал вокруг.

     Солнце в зените, а кругом сосны и тень. Жары нет. Дети заняты собакой. Я со стороны поглядывал за своими, дочерью и сыном. Но так не получалось. Вся детвора была в одной куче: бегали, кричали, трепали собаку, украдкой, со стола выхватывали шпротину, бутерброд или яблоко. Волей не волей, приходилось смотреть за всеми сразу. Удивительно, как никогда, эта шумная ватага детей от трёх до восьми лет, не требовала контроля.

     Вот детский стол накрыт, ватага усажена. Кормить никого не пришлось. Даже самые маленькие, как мой сын, трех лет от роду, казались взрослыми. Его не надо было кормить, следить, все ли съел. Ватага в раз уплела все, что на столе. А ещё через час дружно сопела: старшие, в автобусе на сиденье, младшие в сторожке под наблюдением перекормленной деликатесами собаки.

     И вот теперь, когда нам никто не мешал, мы свободно болтали о прошедших годах. По-разному сложилась жизнь у каждого из нас. Но нас объединяло одно: наш класс, наши учителя, да и само здание школы.

     Воспоминаниям не было конца. Пропустили по паре рюмок. Смех и радость встречи светились у всех в глазах. Мы говорили и говорили. Сначала по одному, потом все хором, потом по группам, в два- три человека.

     Она подошла сзади и взяла меня за локоть.

     - Отведи меня к воде, - попросила она.

     Сделав шаг в сторону, пропустил её вперед.

     Мы пошли в сторону озера. На нас никто не обратил внимания. Воспоминаниям и разговорам не было конца.

     Медленно брели вдоль берега. Изредка перебрасывались короткими фразами, вспоминали смешные случаи из жизни класса.

     Сторожки и беседки с ребятами не было видно. Но громкий смех раскатом грома шел по округе.

     Присели на бревно. Было видно, что оно пролежало в воде не один год. А вот как оказалось на берегу, это вопрос.

     -Расскажи о своей жизни, -попросила она.

     В двух словах я описал учебу, года службы, войну в Афгане пропустил, последующие года.

     Она посмотрела на меня. Слезы катились по щекам.

     -Не надо плакать, что случилось? -спросил я.

     Медленно, вытирая тыльной стороной ладони слезы, она начала рассказ.
Это было не простое повествование о жизни, это был рассказ обреченного человека. Человека, стоящего в тупике. Исповедь, что ли.

    Она жила в областном городе. Шесть лет после аварии в Чернобыле оставили отпечаток в жизни миллионов людей. И она с семьей была в их числе. Она ничего не могла изменить. Из города не уехать, так сложилась жизнь. Все принимали выдаваемые лекарственные препараты и жили своей жизнью, жизнью ожидания. Жила и она. Жила, воспитывала с мужем детей. Но страх Чернобыля витал в головах.
Как-то сын сказал ей: «Мама, я принимаю лекарства, принимай и ты. Никто не знает, сколько нам осталось жить. Я не хочу, чтобы ты умерла. Пусть мы умрем вместе».

     Она стала принимать лекарства.

     Мы сидели на бревне, сидели очень близко друг к другу. Она говорила и плакала. Сначала тихо, сдержано, потом надрывно, навзрыд. Прижавшись к моему плечу, все говорила и говорила. Говорила и рыдала. А я сидел и думал. Я не мог её успокоить, не мог найти те слова утешения, которые бы убедили её, что будет все хорошо. Я не мог ей помочь. Был просто бессилен. И это бессилие пронизывало каждую клетку моего тела.

     Пронизывало и тогда, в горах Афгана, когда на руках умирал раненый молодой солдат- мальчишка, и тогда, при эвакуации раненых, когда ничем им не мог помочь.  А хотелось помочь каждому раненому, что-то сделать для семей погибших. Но что?

     Что я мог сказать ей, живущей под страхом последствий Чернобыля? Как мог её успокоить, чем помочь? Какое правильное решение мог ей подсказать в этой страшной, ужасной ситуации. Она рыдала долго. Или мне показалось так. Рубашка на плече было сырой.

     Вдруг она отстранилась, посмотрела на меня. Смотрела и не узнавала.

     Смахнула слезу.
 
     Я достал носовой платок и протянул ей.

     -Не говори никому, что ты видел и слышал, забудь! - она умоляюще посмотрела на меня. Аккуратно сложила мокрый платок и зажала в ладони.
Мы встали и направились к сторожке.

     Что произошло между нами?
 
     Ведь мы никогда не испытывали симпатии друг к другу. Мы никогда не были столь близки в отношениях, что могли делиться своим сокровенным. После десятого класса все разъехались поступать, учиться дальше. Встретились через двадцать лет, а когда будет встреча следующий раз? Её может и не быть.

     Ветер мелкой рябью покрыл озеро.

     В беседке, на столе, остались пара бутербродов. Я налил стакан первача, взял огурец и бутерброд с салом.

     - Можно, я глотну?- услышал её голос.

     Она, все также, умоляюще смотрела на меня.

     В её глазах была мольба и надежда. Надежда на жизнь её детей. Надежда и вера в моё молчание.

     Я молча протянул стакан.

     Прикоснувшись губами к стакану, она вернула его.

     Залпом осушил налитое, не для бравады, а уже по привычке. Горы научили. Половину своего бутерброда, на тарелке, она протянула мне.

     Дети проснулись и громкий смех снова поднялся выше сосен, которые помнили нас совсем юными. Дети, предоставленные сами себе, играли с собакой, смеялись…
Солнце ушло в сторону запада. Все было, все также, в тени сосен.

     С озера, покрытого рябью, потянуло прохладой.

     Кто-то бросил: «Ребята, уже пора…»

     -Тогда фото на память!

     Девчонки убежали переодеваться, кто-то из ребят закурил.

     Дети бросились к автобусу, занимая места для фотографирования.

     Она вышла в белом платье, белых туфлях. Легкий девичий стан охватывал широкий черный пояс. Всем своим видом она внушала надежду, теплоту и радость, добро и любовь. Она внушала жизнь. В кулаке был зажат мой носовой платок.

     Я печатал фотографии. При красном свете фонаря увидел её. Моих малышей она обхватила руками, а все, остальные, прижались к ней. 

     Казалось, они не хотели с ней расставаться.

     Она приснилась впервые через сорок пять лет.

     Набрал номер телефона.

     -У тебя все хорошо? –спросил я.

     - Да, с внуками нянчусь, а что?

     - Приснилась сегодня, - ответил я,- испугался, все  ли хорошо...

     - Не волнуйся, все хорошо, спасибо!

     -Ну и слава Богу, счастливо!

     Вспомнил тот день на озере. Её умоляющий взгляд. Теперь казалось, что её слезы, рыдание, были последней надеждой на благополучие в жизни её детей. Надеждой на что-то важное, доброе и нежное. Последней надеждой в то, что и она, да и я, не могли тогда изменить, не могли изменить и исправить.

     Не зря говорят, что надежда умирает последней.

     Её надежда не умерла, она победила.