Глава 55. Реляция

"Герцог де Бофор обращался к Атосу. Письмо, предназначавшееся человеку, было доставлено трупу.

«Дорогой мой граф, – писал герцог своим размашистым почерком неумелого школьника, – великое несчастье омрачает нам великую радость. Король потерял одного из храбрейших солдат, я потерял друга, вы потеряли г-на де Бражелона.

Он умер со славой, такою славой, что у меня не хватает сил оплакивать его так, как хотелось бы.

Примите мои соболезнования, дорогой граф. Небо посылает нам испытания соразмерно величию нашей души. Это испытание непомерно, но оно де превышает вашего мужества.

Ваш друг герцог де Бофор»

К письму прилагалась реляция, написанная одним из секретарей герцога.

Это был трогательный и правдивый рассказ о мрачном, оборвавшем две жизни событии.

Д'Артаньян, привыкший к потрясениям битв, с сердцем, недоступным чувствительности, не мог подавить в себе дрожь, увидев имя Рауля, имя своего любимца, больше того, своего сына, ставшего, как и отец его, лишь бесплотною тенью."

                ***


« Мы находились уже не первый месяц на все тех же позициях, - писал секретарь герцога де Бофора в своей реляции на имя графа де Ла Фер. - Вам должно быть известно, господин граф, что, ввиду значительных потерь с нашей стороны, господин герцог вынужден был просить у Его Величества дополнительные силы войск. К счастью, эта помощь пришла к нам вовремя, и господин герцог был очень рад, что частью этой помощи стало присутствие господина Бражелона. Герцог неоднократно говорил нам, своему штабу, что храбрецов, подобных виконту, он видел только раз в жизни и одним из них был отец господина де Бражелона.
 
Господин виконт показал себя в высшей степени храбрым и дисциплинированным офицером и тем непонятнее кажутся нам события, о которых герцог велел мне известить вас.

Это был третий месяц осады крепости. Несколько раз мы предпринимали атаки, предваряемые обстрелом с моря, но все было безуспешно. Словно сам Аллах был на стороне арабов.

Тогда господин де Бражелон и предложил совершить вылазку, и взять в плен кого-нибудь из осажденных. Он надеялся допросить его и выяснить, откуда идет помощь в крепость и какими силами располагают арабы. Тогда же он обмолвился, что с самого своего приезда изучал арабский у нашего переводчика из марокканских арабов. Так что, план по пленению возник у него не в последние дни. Мы все были против этой вылазки, но де Бражелон убедил, в конце-концов, герцога, что это самый быстрый и самый безопасный способ покончить с осадой, и только так мы сможем выявить уязвимые точки в крепости. Поскольк, окруженная войсками Джиджелли и не собиралась сдаваться, а наши припасы угрожающе сократились, выхода не осталось, и штаб принял план господина виконта к разработке. Господин де Бражелон как о великой милости, просил герцога де Бофора разрешения самому принять участие в этой операции, но герцог воспротивился этому желанию виконта. Однако господин виконт был настойчив, приводил неопровержимые доводы, и в итоге герцог сдался. Было решено, что господин де Бражелон будет в группе, которая будет прикрывать тех, кто осуществит подкоп крепости и проникновение на ее территорию. Однако, на деле все произошло иначе.

Добровольцев проникнуть в крепость не нашлось: никто не говорил на арабском, и никто не решался лезть в логово к сатане. Вот тогда-то виконт и выступил с предложением самому отправиться на эту вылазку. То, что он уже немного говорил на арабском было в пользу его кандидатуры. Но принц не соглашался отпустить де Бражелона, справедливо полагая, что он вряд ли вернется из этого отчаянного предприятия.

- Я в ответе за вас перед вашей семьей, виконт! - сказал герцог, когда остался с господином Бражелоном только в присутствии двух секретарей.

- Но я солдат, Ваше высочество, и мой долг способствовать победе, а не отсиживаться в безопасных местах, - ответил ему виконт, покраснев.

- Вы должны помнить, что у вас есть близкие, для которых ваша жизнь — это их жизнь, - настаивал герцог де Бофор.
И тогда виконт сказал ему те слова, после которых принц не посмел ему отказывать в его намерении:

- Вам известна, господин герцог, храбрость моего отца и его решительность в отчаянную минуту. Мой отец первым бы презирал меня, если бы я уклонился от своего долга. Мой долг солдата велит мне быть впереди, и я молю вас не препятствовать мне в моем желании добиться успеха.

После этого принцу не оставалось ничего другого, как обнять виконта, как родного сына, и благословить его на эту смертельно опасную авантюру.

Было решено, что виконт и наш переводчик с арабского, перешедший в христианскую веру, переодетыми попытаются пройти в крепость в базарный день.»

В один из дней на городском базаре Джиджелли, этой самой важной в жизни любого восточного города точке, появился нищий дервиш в сопровождении закутанной до самых глаз женщины. Они не спеша передвигались от одного торговца к другому, и то здесь, то там в котомку странника падали жалкие подношения в виде лепешек, оливков и козьего сыра. Обделить дервиша всегда было грехом, а красивые глаза сопровождавшей его женщины, вызывали любопытство и сочувствие. Впрочем, она глаз почти не поднимала, довольствуясь благодарными наклонами головы. Покрывало окутывало ее так, что трудно было вообразить, как она выглядит на самом деле, но пронзительные лазурные глаза под длинными и густыми ресницами выдавали недюжинный ум. На Востоке женщина не появляется на людях в одиночку, мужчина или кто-то из старших жен всегда сопровождает ее, и рассматривать ее строго запрещено, так что любопытных взглядов было немного.

Парочка неспешно прогуливалась по базару, но никто не обратил внимания, что держатся они поближе к городской стене. День выдался спокойным, без обстрела с моря, и местный люд поговаривал, что французы выдохлись.
Цокот копыт многочисленных лошадей возвестил о появлении конной стражи, окружавшей какого-то офицера. По чалме было ясно, что это кто-то из турков, щедрой рукой поддерживавших местных пиратов.

Отряд приблизился к дервишу и поравнялся с ним, и в этот момент прозвучал взрыв. Стена рядом, ограждавшая этот участок городской площади рухнула, обнажив густой кустарник, подступавший к самым камням кладки.

Напуганные взрывом лошади, с громким ржанием бьющиеся под всадниками, крики и стоны: переполох способствовал тому, что никто не обратил внимание, что дервиш с девицей исчезли в проломе, а вместе в ними исчез и турецкий офицер.
«Господин виконт изменил свой внешний вид, переодевшись в восточную девицу, а наш араб - в нищего странника. Так они сумели пробраться в город. Мы так и не узнали, как они прошли через городские ворота, потому что после подкопа и взрыва, который устроили наши минеры, стало не до расспросов. А после боя... Но я постараюсь, господин граф, не упустить все, что нам стало известно.

По ту сторону стены наших уже ждали. То, что им удалось захватить турецкого пленника было неслыханной удачей: план предусматривал захват хоть какого-то местного жителя, а нам попался в руки заложник высокого чина. Об этом говорило богатство его одежд и его гордая неприступность. Как оказалось впоследствии, он отлично владел французским.

Конвой турка после первых минут растерянности пришел в себя и кинулся в пролом. И тогда виконт, скинув с себя покрывало, велел солдатам уходить в лагерь. Он остался в одиночку прикрывать отступление. Никто не решился ослушаться его приказа, и господин Бражелон в продолжении десяти минут отбивался от противников. Его хотели захватить в плен, но он был уже смертельно ранен. Прежде чем мы успели сделать хоть что-то, арабы уволокли его тело к себе. Впоследствии мы обменяли турка на тело виконта. Из уважения к его храбрости неверные не стали отрезать ему голову и забальзамировали труп так искусно, как делают это всегда, когда готовят своих покойников для отправки в родные места.

Сведения, которые мы получили от плененного офицера были настолько ценными, что по возвращению в Турцию паша велел казнить его, как подлого предателя. Нам же, благодаря тому, что мы узнали, удалось правильно организовать наступление. Крепость пала, но господин де Бражелон, к нашему горю, не был в числе тех, кто мог бы радоваться нашей победе.

На всех нас героическая смерть вашего сына, господин граф, произвела неизгладимое впечатление. Убитый горем герцог де Бофор велел приготовить подставы и отправил один из кораблей, чтобы отвести вам тело вашего сына.

Примите наши соболезнования, господин граф. Мы вместе с вами склоняем головы перед памятью о вашем сыне.»

                ***

"Дальше следовали подробности экспедиции и победы, одержанной над арабами.

Д'Артаньян остановился на рассказе о кончине Рауля.

– О, несчастное дитя, – прошептал он, – бедный самоубийца!

И, обратив взгляд к той части замка, где была комната графа де Ла Фер, он тихо сказал себе:

– Они сдержали данное ими друг другу слово. Теперь, я думаю, они счастливы, – теперь, должно быть, они уже вместе.

И он медленно направился к цветнику.

Весь двор был запружен опечаленными соседями, делившимися подробностями этого двойного несчастья и обсуждавшими приготовления к похоронам.
На следующий день стали съезжаться дворяне из ближайших окрестностей, а также дворянство провинции; ехали отовсюду, куда гонцы успели доставить печальную весть.

Д'Артаньян сидел запершись и ни с кем не хотел разговаривать. Две таких тягостных смерти после смерти Портоса, свалившись на капитана, подавили душу, не знавшую до этой поры, что такое усталость. Кроме Гримо, который вошел один-единственный раз к нему в комнату, он не замечал ни лакеев, ни домочадцев. По суете в доме, по хождению взад и вперед он догадался, что делались приготовления к похоронам графа. Он написал королю просьбу о продлении отпуска.

Гримо, как мы сказали, вошел к д'Артаньяну, сел на скамейку у двери с видом человека, погруженного в глубокие думы, потом встал и сделал знак д'Артаньяну идти за ним. Капитан молча повиновался. Гримо спустился в комнату графа, показал капитану пальцем на пустую кровать и красноречиво поднял глаза к небу.

– Да, – проговорил Д'Артаньян, – да, Гримо, он с сыном, которого так любил.

Гримо вышел из спальни и пошел в гостиную, в которой по обычаю, принятому в этой провинции, полагалось выставить тело покойного, прежде чем предать его навеки земле.
Следуя молчаливому приглашению Гримо, он подошел и увидел в одном гробу Атоса, все еще прекрасного даже в объятиях смерти, а в другом Рауля с закрытыми глазами, со щеками перламутровыми, как у Вергилиевой Паллады, и с улыбкой на посиневших губах.

Капитан вздрогнул, увидев отца и сына, эти две улетевшие души, представленные на земле двумя печальными хладными телами.

«Итак, – думал Д'Артаньян, – я, уже старый, уже ничего не стоящий в жизни, пойду за твоим гробом, дорогой мальчик, и брошу землю на твой чистый лоб, который я целовал за два месяца до этого грустного дня. Этого захотел бог. Этого захотел и ты сам. И я не имею права тебя оплакивать: ты сам выбрал смерть; она показалась тебе желаннее жизни».

Наконец пришел час, когда холодные останки отца и сына надлежало предать земле.

Было такое скопление военных и простого народа, что вся дорога от города до места, назначенного для погребения, то есть до часовни в открытом поле, была запружена всадниками и пешеходами в трауре. Атос избрал последним своим обиталищем место в ограде этой часовни, построенной им на границе его владений. Он велел доставить для нее камни, вывезенные в 1650 году из средневекового замка в Берри, где протекла его ранняя юность.

Часовня, таким образом, как бы перенесенная и перестроенная, была окружена чащей тополей и смоковниц. Каждое воскресенье в ней служил священник из соседнего поселения, которому Атос платил за это ежегодно по двести ливров. Таким образом, земледельцы, находившиеся у него в вассальной зависимости, числом около сорока, а также работники и фермеры с семьями приходили сюда слушать мессу, и им не надо было для этого отправляться в город.

Позади часовни, огражденной двумя густо разросшимися живыми изгородями из орешника, кустов бузины и боярышника, окопанными глубоким рвом, находился небольшой участок невозделанной земли. Он был восхитителен своей девственною нетронутостью, восхитителен тем, что мхи здесь были высокими, как нигде, тем, что здесь сливали свои ароматы дикие гелиотропы и желтый левкой, тем, что у подножия стройных каштанов пробивался обильный источник, запертый в бассейне из мрамора, тем, что над полянкой, поросшей тимьяном, носились бесчисленные рои пчел, прилетавших сюда со всех соседних полей, тем, наконец, что зяблики и зорянки распевали тут от зари до зари, покачиваясь на ветках между гроздьями цветущих кустов.

Сюда и привезли оба гроба, окруженные молчаливой и сосредоточенною толпой.

После заупокойной мессы, после последнего прощания с погребаемыми присутствующие начали расходиться, беседуя по дороге о добродетелях и тихой смерти отца, о надеждах, которые подавал сын, и о его печальном конце на далеком берегу Африки. Мало-помалу все стихло; погасли лампады под скромными сводами. Священник в последний раз отвесил поклон алтарю и еще свежим могилам; потом и он в сопровождении служки, звонившего в колокольчик, медленно побрел в свой приход.

Оставшись один, д'Артаньян заметил, что наступил вечер. Думая о мертвых, он потерял счет времени. Он встал с дубовой скамьи, на которой сидел в часовне, и хотел уже, подобно священнику, пойти проститься в последний раз с могилой, заключавшей в себе останки его умерших друзей."