Ещё немного о литературном творчестве

   ПРЕДИСЛОВИЕ

     Моё личное мнение о критериях литературного творчества вызвало определённо расширенный интерес у коллег по цеху. Раз так, - осмелюсь опубликовать ещё несколько строк на эту тему для тех ленивых, - кто не захочет тратить драгоценное время на прочтение всей повести "История без отрицательного героя". В этом месте два друга решили немного "пофилософствовать" на заявленную тему. Это несколько оправдано развитием сюжета и необходимостью обрисовки "портретов".
     Кстати, тут раскрывается игра семантики, заложенная в названии, если вдруг такое кого-нибудь тоже заинтересует.
 

    ОТРЫВОК ИЗ ПОВЕСТИ "ИСТОРИЯ БЕЗ ОТРИЦАТЕЛЬНОГО ГЕРОЯ"


   -  Вот то, что ты сейчас говоришь и есть самое большое на земле и опасное заблуждение, - хмелея продолжал яриться Иван, - нет в истории ни злодеев, ни праведников! Нет в истории ни положительных, ни отрицательных героев! В истории есть только уроки истории, а вот именно их люди видят и ценят меньше всего. Что за идиотство бесконечно судачить о том, кто в истории был злодеем, а кто – праведником, и кто кого важнее для истории.. Да, не важно это, пойми, мил человек! Надо бы главное - уроки истории изучать, хранить, складывать, так нет! Важнее, оказывается, ярлык подлеца или праведника какому-нибудь мертвецу приклеить. Бац! И всё в порядке с историей… Потом кто-нибудь ярлыки переклеит с точностью наоборот, бац, и опять всё в порядке с историей… Да и вообще не может один человек судить другого человека. Это только богу дано, но и у него не всегда получается… Судить можно только поступок, а не человека…
- Зачем ты мне это всё вываливаешь? – вконец разозлился Владимир, -  на хрена мне то твоё мнение, держал бы при себе! Эта пустая и опасная болтовня!
- Да, пожалуй, дурость, - быстро с готовностью согласился Иван, - не знаю, прости, наболело. Думаешь, мне людей не жалко?  Не сдержался. Крикнуть на весь мир мне  отваги не хватает. Вот всё тебе досталось. Прости  ради Христа!
Иван приподнял голову и изобразил поклон. Владимир отвернулся и для того,  чтобы дровишек в печь подбросить. Через некоторое время спросил не оборачиваясь:
- Где же ты всё-таки врёшь, Иван? То хочешь меня убедить, что всё дело в привычке. А теперь – вон как дело выворачивается. С виду ты службист, кто бы в твоей преданности товарищу Сталину усомнился?
Иван ответил медленно, разглядывал потолок.
-  А ты разве всё говоришь, о чём думаешь? Мы всегда говорим только то, что нужно и можно сказать. Здрасте, Иван Иванович, здрасте, Иван Никифорович, как дела, Иван Иванович,  хорошо, Иван Никифорович, до свидания, Иван Иванович,  до свидания, Иван Никифорович.  И так далее  Разве нет?
- Ну, не всегда, наверное. Без этого ж нельзя, - слабо возразил Владимир.
- Это тебе только кажется, что не всегда. Представь, например, что сейчас сидишь ты на вахте и входит любой из наших товарищей офицеров.  Неужели ты сейчас не сможешь предвидеть, что он скажет и что будет делать?
- Хм, в принципе, смогу с небольшими вариантами, - согласился Владимир.
- Ну, вот. Слова и поступки, как выясняется, могут взаимодействовать сами по себе и жить какой-то особенной жизнью,  независимо от того, чего мы хотим и что мы думаем. Хорошо тем, кто этого не замечает. А иначе - жизнь кажется сплошной банальностью. Всё только - "надо" и "нельзя". От этой пошлости сбежать некуда, только внутрь себя, а там долго удержаться не получается потому, что кушать иногда хочется. А ещё сложнее  в рабство при этом умудриться не попасть.
            Владимира это почему-то задело.
            - О чём ты? Какое рабство? По крайней мере, мы же с тобой офицеры, свободные люди. Скоро коммунизм во всём мире победит, а рабство останется только в сказках! 
            Иван в ответ нервно хмыкнул и махнул рукой.
- Тьфу, это ты на комсомольском собрании рассказывай!
- А ты тоже раб? – Удивился Владимир. 
Вопрос напрашивался сам собой. Но Иван, нервно дёрнулся и молча отвернулся.
            Владимир вздохнул и решил смириться. Дискуссия бесполезная и опасная. Он подумал, что надо попытаться сменить тему. А иначе всё это плохо кончится.
- Лучше стихи писать, чем забивать себе голову политикой.
- Ты так думаешь? – Усмехнулся Иван, - Стихи – дело, отнюдь, не безобидное, как кажется со стороны.  Стихи человека  убить могут.
- Совсем заврался!  – решил Владимир, - Пушкина, между прочим, не стихи, а Дантес прихлопнул, а Лермонтова - Мартынов. Или – не так?
       Иван замотал головой:
    - В некотором смысле - не так. Стихи – это не просто игра слов. Настоящая литература – это  такое же познание жизни и окружающего мира как философия, физика или математика. Иногда поэты и писатели доходят до глубин опасных, где обитают многие вещи, с которыми трудно справиться. Тогда стихи превращаются в стихию. Они действительно убить могут. Я об этом много думал и прихожу именно к этой мысли.
        - Я тебя не понимаю? Может, на примере пояснишь?
-  Пожалуйста, Лермонтова, его же поэзия убила.
- Ничего себе, сказал, - засмеялся Владимир.
       - Зря смеешься. Историки в некотором смысле – не врут, в той части, что стрелял действительно Мартынов. Но, скорее всего, Лермонтов сам смерти хотел.
       -    Это как так?
        - А вот так! Ведь непристойно поэту ни повесится, ни отравится. А вот дуэль – это наоборот и достойно и красиво. Это, в некотором смысле,  - пьедестал достойный настоящего поэта. Чтобы его смерть понять, достаточно «Героя нашего времени» повнимательнее почитать. И не так, как в школе учили, что герой здесь – в смысле типичный представитель эпохи. Отнюдь!  Печорин герой потому, что может всё, как Геракл. Он может пойти на дуэль один против всех и победить, может влюбить в себя и дикарку и светскую красавицу, он может украсть любимого коня у абрека, он может всё, какую бы цель себе не поставил. А за это за всё он получает только скуку, страдание и бессмысленность жизни. Просто в силе и в абсолютном достижении, оказывается, нет жизни. Ужас, но Лермонтов понял это, когда ему ещё тридцати не стукнуло! Юность в такое верить не должна.  Она, чтобы жить,  должна стремиться к абсолютам, к высотам, верить в любовную химеру, ценить и уважать силу, положение в обществе. А Лермонтов, блуждая в собственных мыслях,  уже в юности вдруг уверился в противоположном. Вот это – страшно. Самое драгоценное он потерял на этом пути – свою святую глупость. А замены для неё найти не успел. Простой человек может такое пережить, а настоящий поэт лишает себя способностей к мелкому компромиссу. Иначе он – не поэт, не рыцарь, понимаешь, собственного  слова.  Вот он и погиб на дуэли, обидев для этого лучшего друга Мартынова. В том у меня нет сомнений. Вот и получается, что стихи его убили. Не писал бы стихов, прожил бы жизнь свою, как все, детишек бы наплодили с какой-нибудь княжной Мэри. Разве это плохо?
         -  Трудно в такое поверить, - осторожно усомнился Владимир, -  Как же так, вот я, например, завидую  тебе иногда, как поэту. Ты, вон и в наряде что-то обдумываешь и после сразу за карандаш хватаешься. На других погляди, тоска зелёная в глазах, а разговоры у товарищей офицеров всё время одни и те же. Скучные разговоры, Ваня, до зубной боли никчёмные и скучные. Ты счастливый человек. Тебе хорошо жить, ты всё время занят, у тебя всё время что-то новенькое в голове, мозги работают. Отгородил ты себя хитро от общего идиотизма. Всё же лучше умным быть, хотя это и трудно.
           - Умным?  -  Иван нервно расхохотался, - умные это, как раз, товарищи офицеры. Умным быть легко. А ты попробуй глупости наберись, чтобы всю жизнь такой дрянью заниматься, как, например, стишки. По сути это сумасшествие,  которое надо всю жизнь прятать от окружающих. Хорошо, если хоть немножко удаётся. Не они, а я, я – идиот никчёмный!
-  Так брось, если не нравится… Разве в этом проблема?
-      Я пытался, получается ещё хуже. Лучше бы не начинал, а теперь – не могу. Ничего у меня нет в жизни кроме моих мыслей. Как мне же мне последнего то лишиться?
         Они замолчали, задумавшись каждый о своём.
-  А как ты стал стихи писать? Не чёрт же тебя угораздил?
         Иван полез в тумбочку, порывшись достал несколько листов и протянул их Владимиру.
           - Вот, посмотри, это однажды написал я своё первое стихотворение ещё в школе и попало оно нашему учителю по литературе. Он через неделю принёс мне свои соображения. Стихотворение моё из двадцати строчек, а он мне шесть листов исписал. На моей писанине – ни одной пометки. Он всё переписал на отдельный листок, а там, погляди, каждое слово моё с длинным комментарием. Я тогда удивился, ради чего он такую работу провёл. Так он знаешь, что ответил?  Завидую я тебе. Так вот в этих шести листах почти всё моё счастье и награда. Ты, погляди, как написано. Здесь не  просто критика и какое-то «учение». Между строк - удивление живучести духа человеческого и зависть. Да, да -   зависть! В том, что у меня талант есть, а у него – нет. Вот, что меня всю жизнь ведёт и даёт надежду. Я когда в литературный институт поступал, думал, что буду счастливейшим человеком на земле. В чём очень скоро разочаровался.
         Владимир бегло просмотрел другие листки, которые протянул ему Иван.
- А это что? – он вытащил несколько листов, соединённых вместе, - тут тоже стихи…
- А это уже другая история, - взглянув на эту пачку, усмехнулся Иван, - тоже храню как реликвию.   Это уже в институте, будучи, как водится,  голодным студентом в состоянии легкой влюблённости, однажды написал я довольно длинный лирический опус и послал его оценить  одной известной поэтессе. Она всякую лирику чуть не каждый день публиковала в разных газетках. Честно говоря, мне её стихи не очень нравились, но мне хотелось как-то заявить о себе. Так она поправила несколько запятых, ставя против каждой жирную галочку на полях, и - всё. Вернула без комментариев. Я, недоумевая, напросился на встречу. Она сказала, что надо больше трудиться, тогда появится  успех и признание. Когда я дома вновь просмотрел свои писания с её галочками, понял, что это тоже зависть. Только не  та зависть. В каждой этой её жирной галочке - протест всему миру за свою неудавшуюся жизнь, за свою ускользающую молодость. Тогда я впервые по настоящему пожалел самого себя.
         Владимир покачал головой.
         - Но, ведь, есть и нормальные всеми уважаемые литераторы, которые интересно пишут о вещах важных. За это даже хорошо платят.
         - Понимаешь, Владимир, к сожалению, все важные вещи, сто раз переписаны ещё со времён греческих и римских трагедий. «Важные вещи» в любой исторической эпохе человечества всё одни и те же. Меняются только декорации. Во всём этом человеческом муравейнике можно попытаться найти какой-то новый смысл, но это чаще всего опасно, если не для жизни, так минимум - для здоровья. Легче получается, если  найти новые формы для изложения старых и прописных истин. Но самое правильное, для признания и денег, овладев мастерством, описывать…  декорации. А если важны только деньги, так надо умудриться накормить толпу её же собственными испражнениями! Вот где уважаемые мастера не переведутся! Не веришь? А ты почитай внимательно любую передовицу в газетке или иную песенку послушай.  Толпа – богата. Угоди толпе и будешь сыт. Но есть два самых несчастных и нищих существа на белом свете, это отдельно взятый человек и человечество всё в целом. Только они достойны настоящего искусства и  доблести души. Но от первого нельзя ждать благодарности большой, а от второго - скорой. И поэтому в любую эпоху очень трудно совместить движение духа с едой и деньгами. Если хочешь попробовать, выбирай себе икону, молись ей и  пиши, если силы в себе чувствуешь. Только знай, что пути духа и тела разные и редко пересекаются. Боги ревнивы и не любят, чтобы человек служил им всем одновременно.
            Иван  нервно потирал ладони.
- Зачем ты всё это мне говоришь? – осторожно удивился Владимир.
- Видишь ли, бывают люди, которые по воле живут. Но есть,  которые - по мысли. Тяжко это, когда мысль сильней, чем воля. Вот ты, похоже,  из такой породы, поэтому я тебе всё это говорю.
Владимир замер с поленом в руке. Так вот в чём дело. А, ведь, получается, что он прав! Разве стал бы Еменгулов перед кем-нибудь другим философию давеча разводить? По ивановой теории, - учуял слабое место?  Так «слабак», что ли я? Так думать было неприятно. Ну, да ладно, найдёт он ответы. Всему своё время…
   - Слушай, давай. Лучше стишок какой-нибудь свой почитай. Оно ж будет гораздо полезнее.
   - Иронизируешь? – огорчился Иван, -  правильно. Заслужил я это…наболтал лишнего, скулить и плакаться начал. Забудь и выкини…
          Но стишок прочитал. Владимир изо всех сил вслушивался в слова. Их смысл не лежал на поверхности. Он то всплывал, то ускользал, то непостижимым образом менялся, создавая в душе ощущение созерцательной грусти. Он попытался уловить систему, но так и не смог. Образы не хотели окончательно складываться воедино, но всё же взаимодействовали, чувствовались, жили своей жизнью, будоражили, недосказанностью своей передавали  нечто волнующее  и не поддающееся окончательному пониманию.
           - Ну, как? – спросил Иван.
- Да странно…  Не всё понятно, но такое впечатление, что внутри что-то перевернулось…
- Вот это самое «внутри что-то перевернулось» умножь на десять, а затем  представь, что с этим тебе всю жизнь теперь мучиться…
- Да брось ты, очень мне надо с такой ерундой  мучиться…  Я не буду…, - засмеялся Владимир.
-  Как знать, - загадочно улыбнулся Иван, - не зарекайся,  не исключено, что это уже не в твоей власти….
 -  Какой ты сегодня взбудораженный, – заметил Владимир, устраивая поудобней голову на подушке.
Иван шумно вздохнул.
- Извини.
- Да, ладно... Я тоже иногда думаю о жизни, о смерти... И всегда прихожу к простой и пошлой по сути мысли: всем хочется жить счастливо и всем не хочется умирать.
Иван приподнялся на локте.
- Вот тут ты не совсем прав. Человек к смерти относится двояко. Либо хочется жить вечно и ещё потом обеспечить себе беззаботное существование в раю. Либо другой вариант, - сдохнуть прямо сейчас, мгновенно и без боли, и чтобы никто про тебя никогда больше не вспомнил. Однако смерть приходит  всегда так, как никого не устраивает. Умереть страшно, этого никто не хочет, а вот «не быть» - к этому часто все наоборот стремятся, да и вся жизнь, в конце концов, к этому стремится сквозь краткий миг своего существования.
- Вот тоски нагнал, - заметил Владимир, - а если по-другому взглянуть,  то выходит – на самом деле удачливый  паразит ты Ваня.
- Это почему? – удивился Иван.
- А потому, что сам прикинь, сколько народу в пошлости живёт и страдает от неё, чтобы только единицам иная участь досталась. Если бы не было горя и скуки на земле,  разве мы смогли бы поражаться гению Чехова? А сколько людей должно было на войнах погибнуть, чтобы Толстой «Войну и Мир» написал?  О чём бы тогда все эти великие господа писали, какими открытиями и глубинами мысли нас поражали? Без пошлости, страданий и ошибок человеческих, что бы тогда на наших книжных полках стояло? Выходит так, что любой народ дорого платит за свою культуру. Ох, дорого! Вот и получается, достаётся поэтам и писателям вся сладость открытия форм, содержаний. Разве это не подарок судьбы?
- Хм…, - интересно ты вывел, - озадачился Иван и затем рухнул лицом на подушку,  - спать давай, - промычал он и затих.
Владимир тоже решил заснуть, но в  эту ночь он промучился в полусонной одури.