Первый Поцелуй. Болото

               
  ...шатенка решила увезти домой. Спьяну ей примерещилось кощунство в осквернении  школы для детишек, и в итоге был форсирован ультиматум: дома, или никогда! Я завертелся, как чёрт перед громом, но выбора не оставалось. Бесовская карусель раскручивалась, не было сил оборвать забирающий, сладенько подсасывающий полёт…
Пришлось ловить такси, через весь город лететь куда-то в слободские низы, на полночный шабаш.
Она привела на болото, в полуразвалившуюся хатёнку. Порывшись в сундуке, выкатила четверть мутного самогона в награду за уступчивость. Была гостеприимна, при этом ещё и откровенна – до мазохизма. Решив почему-то поближе познакомить с бытом и местными нравами, подошла к стене и молча ткнула пальцем в хорошенькую, с тёмно-вишнёвой рукояточкой, плеть, висевшую на самотканом коврике над супружеской  койкой…
Сколько священного ужаса было в жесте подъятой вверх, указующей на строгий предмет руке!
     Этой плетью ежевечерне потчевал её муженек, которого она же и засадила с помощью свидетелей-соседей на пару годочков. Засадить засадила, но плеть с почётного места не сняла. То ли в ожидании хозяина, то ли всё ещё дорожила памятью о неизбытых медовых деньках. Я не собирался вдаваться в подробности местного счастья, сквозить по экзотическим извивам женской натуры. Хотелось одного… а зачем ещё-то летел сюда на  такси, из далёкой шарашки?
Но пришлось, поневоле пришлось освидетельствовать улики, вещдоки мужнина зверства. Она сняла платье и, полуобернувшись перед зеркалом, вмазанном  в глинобитную стену, показала синеватые рубцы на спине, осторожно проводя по ним пальцем и значительно делая глазами – мол, каково!..
     …многострадальная кровать подвывала пружинами, за рыхлой стеной ютились соседи-однодворцы, и бедная моя подружка, сдавленно охая, торопливо зажимала рукою свой рот в особо блажливые мгновенья…  и даже на двор потом не пустила. Опасаясь свидетелей, достала из чулана кривое ведро, куда мы по очереди справили нужду. Ведро сама отнесла на помойку…
    
***
…но что воистину потрясло, пробрало до нутра – так это лягушки! Как они урчали, как заливались на своём тёплом, на своём сладком болоте!.. Полная луна, едва не вваливаясь в низенькое окошко, багрово темнела и опускалась в трясину. Она продиралась сквозь лохматые ветлы, сквозь рваные тучи в предгрозовом небе, и всё ниже, ниже клонилась к земле. И чем ниже она клонилась, тем страшнее, утробнее ревели и клокотали воспалённые страстью чудовища. Это было настоящее пиршество, кишение и гром купальской ночи. Нельзя было разобрать, что больше дразнило и возбуждало меня в эту ночь – пьяненькая моя, полуплачущая-полустонущая подружка, прикусившая краешек одеяла, или эти липкие твари, победно жировавшие до рассвета, восславлявшие в омутной ряске священную скользкую плоть…
Где-то в чистой квартирке томились родители, потерявшие сына, где-то в рощах влюблённых пела луна и роднились души, осеняемые соловьями. А здесь, на болоте, луна уходила под землю, и сосали её пузырящиеся от счастия твари…
     Не досталось мне соловьёв.
Не золотоголосые вестники опевали мои первые ночи. Да и самые ночи не оставили в душе ничего, кроме пронзительной жалости и надсады.
А душа ожидала иного, совсем иного. Она металась и тосковала, взыскуя от нищенской жизни Чуда. Она искала – Тебя!..