Сон Глухарки Мой дед Овэр Якоп

Прошло уже сорок лет, как нет  со мной моего деда Овэр Якоп ики - Высокого Якова. А о нём помнят мои родственники из рода Ляты йох. Ляты по легенде - это люди, сделанные из хлебного мякиша, хлебные люди, которые не стоят на месте. Встречаясь со мной мои родственники, говорят:
- Ты же Ляты, и дед твой был Ляты.
- Звали его Овэр - Высокий Якоп.
- Мы о нём слышали!
Ещё «ляты» переводится как оленьи люди: когда по тундре бегут многочисленные стада оленей, то их лодыжки в мороз издают звук ляты-ляты! Одно из больших болот в тундре назвали Ляты-нёрэм, там жили мои предки по отцовской линии.
Дед учил меня самому простому - шить. Мы с ним шили священный халат для моей покровительницы Нум Анки - Небесной Матери. Дед шил и рассказывал о моей покровительнице. Она чистая, белая, как снег, ибо помыслы и дела её чисты, она трудолюбива. Люди, живущие под её покровительством, должны совершать важные, нужные дела.
Вечерами дед рассказывал сказки, легенды, различные истории из своей жизни. Он говорил, что на нашей реке Обь много святых мест, и каждое святилище имеет свои священные сказания, которые пелись на Медвежьих игрищах. Мой дед Овэр Якоп ики был знатоком священных песен, и ханты из других родов всегда приглашали его исполнять их на Медвежьих игрищах.
После Казымского восстания дед перестал петь эти сакральные песни. Одна легенда особенно запомнилась мне:
«Жили на земле люди, они были трудолюбивыми, чистыми людьми. Вот однажды они решили переселиться на небо. Попрощавшись с родственниками, они отправились наверх. Три дня они уходили на небо. Люди снизу смотрели, как они кочевали, оленей своих отправляли пастись. И вот у них одни нарты, где было много женской утвари, стремительно полетели вниз и наполовину вошли в Землю около реки Тром-Аган. И это место стало святым. Ханты поклоняются этому месту до сих пор. А людей с этой реки стали звать Люди с Божьей реки».
Тром-Аган - это Божья река, значит, и я стала Человеком с Божьей реки!
Я была маленькой и часто смотрела на небо в ясную погоду. Овэр Якоп говорил, что только послушные, хорошие дети могут увидеть этих Божьих людей с неба. Мне казалось, что они там, на небесах, знают о моих радостях и огорчениях и непременно помогут в трудную минуту. Иногда я просила о помощи и благодарила их про себя, они мне всегда помогали. Когда в детстве очень хотелось плакать, хотелось к маме, на речку Юты, откуда меня увезли на Тром-Аган, я думала, что Божественные Люди не могут помочь, потому что они трудятся на небе. Дед говорил, что боги, как и люди, трудятся. У них большое оленье стадо.
За оленями надо смотреть, ухаживать и летом, когда мошкара, и зимой, в лютые морозы, чтобы они знали, что нужны человеку. Это очень тяжёлый труд - ходить за оленями и пасти их и в холод, и в жару. Когда умер Овэр Якоп, мне пришлось зимой  ходить за оленями одной с собакой Кунчи. После похорон деда мы переехали на новое место. Брат Толя в тот год женился и уехал к священному озеру Нумто и не знал, что не стало деда, и поэтому мы остались со слепой бабушкой Марией одни на зимнем стойбище в юрте. До сих пор от тяжести ноют мои руки и ноги, и я невольно вздрагиваю от воспоминаний о морозных днях. В те далёкие годы мороз доходил до пятидесяти градусов, и северный ветер не жалел трудолюбивую девочку.
Помню, Овэр Якоп ещё при жизни подарил мне маленького оленёнка и сказал, если я буду хорошей хозяйкой, то стадо моё приумножится. Оленье счастье бывает не у всех, а только у честных и трудолюбивых людей, которые со светлыми мыслями поклоняются богам. И ещё помнится, как Овэр Якоп поглаживал мою голову и, разглядывая руки, говорил:
- Смотри, какая у тебя широкая дорога на макушке. У нас, у Ляты, у всех так! Ты будешь счастливой, люди добрые будут встречаться тебе. Смотри, и оленье счастье у тебя тоже есть!
- Дед, а если я буду жить в посёлке, будет ли у меня оленье счастье? - спрашивала я.
- Да, оленье счастье - не значит иметь оленей, это гораздо больше. Об этом ты узнаешь потом, когда вырастешь.
Когда мне был годик, мама ушла от моего отца, они разошлись. Старших сыновей у мамы забрали, дети раньше оставались в отцовской семье. Мой дед Овэр Якоп ики не хотел, чтобы его кровинушки блуждали на других реках, где другие боги и покровители рек, другой хантыйский говор. А меня оставили в люльке, я ещё сосала грудь, и дед не смог оторвать меня от мамы. Да и чем накормишь младенца, когда кочуешь с места на место в зимний холод. Он только сказал, что обязательно заберёт меня, как только я подрасту.
И я с мамой уехала на озеро Нумто, где она сама охотилась на белок по первому снегу и сдавала пушнину государству. А я, под навесом у осеннего костра, привязанная к бабушкиной ноге, чтобы не уползла, пела свои песни. Моя бабушка, мамина мама, была старой и слепой, старшие её сыновья имели свои семьи, а мама моя была у неё самой младшей. Как бы бабушка ни старалась нащупать меня, не могла за мной угнаться, я была шустрой - Ляты. Однажды я впервые встала, держась за жерди чума. Встала, осмелела и стала танцевать и петь свою песню. Мамин брат Веко сказал:
- Дедушка этой певуньи Овэр Якоп, наверно, горюет по своей внучке. Нехорошо, когда твоя кровиночка гуляет по другим землям.
И действительно, дед мой очень переживал, много раз загонял упряжку из четырёх оленей, чтобы вернуть меня, и доезжал только до реки Пим.
Когда мне исполнилось одиннадцать лет, я впервые увидела своего «белого» дедушку, стриженного под горшок Овэр Якопа ики. Он был седым, глаза его были очень живыми. Когда мне было лет пять или шесть, и жила я у мамы, то кто-то мне сказал, что у меня есть ещё дедушка и бабушка, которые живут далеко от нас, на реке Тром-Аган. Мне было непонятно: как так - далеко? Под словом «далеко» я понимала небо! Смотрела в небеса и искала глазами хоть что-то, на чём можно было остановить взгляд, но не могла найти ничего, и засыпала. И снилась мне Глухарка сна, мои дедушка и бабушка.
Только потом, при встрече, дед Овэр Якоп рассказал мне легенду о людях ушедших наверх. В детстве я часто смотрела на небо, мне становилось хорошо и легко на душе. Глядя в синеву небес, здоровалась с дедушкой и бабушкой. Скучала по родным, хоть никогда и не видела их, мне так хотелось к ним хоть на один миг. Но взрослым нельзя задавать таких вопросов. Нельзя было спрашивать у мамы, огорчать её. К тому времени у мамы появилась новая семья, она вышла замуж за казымского ханты на реке Юты. Мне надо было нянчить новых братишек. И только мелькала люлька с хантыйским орнаментом глухарки перед моими глазами.
Однажды, когда я училась в школе-интернате посёлка Горный Сургутского района, одноклассницы сообщили, что меня спрашивает «какой-то красивый дяденька, сидящий в белой оленьей упряжке». Я быстро выскочила на улицу и увидела мужчину в национальной одежде, в выдровой шапке, в белых кисах, который стоял возле оленьей упряжки из четырёх белых оленей. Я сразу узнала родного отца, почувствовала, что это он, хотя мы не виделись с самого моего рождения. Мы молча разглядывали друг друга в упор, оценивали. Секунды ушли на размышления. Перед моими глазами прошла моя небольшая жизнь, и мелькнула мысль, что если я сейчас не уеду с родным отцом, то мама вряд ли оставит меня в живых. У меня не было выхода: мама ревновала меня к отчиму, своему молодому мужу, как только я стала подрастать. Я любила свою маму и старалась угодить ей и оправдать её. А сейчас мне нужно было сделать правильный выбор. И тут отец прервал паузу:
- Садись в нарты!
...Оленья упряжка мчалась мимо Пима, держа путь на Русскинскую. По дороге отец останавливался у святых мест и молился. Олени чувствовали дорогу домой, и мчались быстрее прежнего, подгоняемые подвыпившим ездоком. От быстрой езды у меня перехватывало дыхание, и морозный иней щипал лицо, которое я старалась прятать за спину отца. В январе было очень холодно, на мне не было тёплой одежды, а страшнее всего было то, что отец потеряет меня в ночи. Вцепившись в нарты окоченевшими руками, цепко держалась я за полозья нарт. Мелькали чумы, избушки, люди, наши ночёвки у зимнего костра. Наконец мы доехали до Русскинской, и отец оставил меня у тёти Моти, а сам ушёл.
Согревшись, я осмотрела взглядом четвертинку дома, где никого не было. Вскоре за мной пришёл старший брат Толя и сказал:
- Мы поедем к деду Овэр Якоп ики. Отец потеряет тебя или пропьёт.
Я испугалась и быстро накинула на себя принесённый братом сак, который был мне маловат. Но мне было уже всё равно, куда ехать и с кем.
Снова путь, мелькали заснеженные озерки и болотца в зимних сумерках. Глубокой ночью мы доехали до посёлка Кочевые и остановились у Анны Петровны. В полутёмной избушке было много народу, одни уходили, другие заходили. Я молча наблюдала за людьми и старалась прислушаться к разговору, но ничего не понимала, поскольку с детства знала только казымский и русский язык. Зашёл начальник геологоразведки, он сразу заприметил меня и подошёл. Стал быстро говорить на русском языке, что у меня должна быть другая жизнь и что он увёз бы меня в Москву к своей жене. И тут брат Толя быстро взял меня за руку, толкнул в нарты, а начальнику пригрозил хореем. В суете я услышала только: «Будешь учиться! Жить в Москве! Будешь нашей дочкой!»
И оленья упряжка быстро понесла нас в ночь. Тёмная скользкая дорога, озябшие руки, сон Глухарки, и снова пурга.
По рассказам мамы, когда я родилась, была страшная мартовская пурга. Небо и Земля соединились в танце «белого шамана»! Мы были пастухами и кочевали, потому что держали не только своё стадо оленей, но и колхозное. Из мужчин был дома только мой дед Высокий Якоп. Он подрёмывал, прислушиваясь к шуму в соседнем чуме, где собрались женщины. Да что услышишь? Только ветер закручивает белый снег в танце. И вот прибежала заснеженная бабушка Мария, неся добрую весть о рождении внучки. Что делать: родился ребёнок, но скоро он потеряет свою маму, которая может умереть от кровотечения!.. И Овэр Якоп, несмотря на пургу, быстро надевает малицу, выбегает к священной  нарте и открывает её, потом берёт свой аркан и бросает его на священное дерево у святой нары. Кажется, этот седой старик, участник Казымского восстания, потерявший брата в Великой Отечественной войне, труженик тыла, борется не только с собой, но и со стихией. Дед обещал, что, если внучка выживет, её жизнь он посвятит Верхней Матери. Мама, истекая кровью, услышала отчаянный крик моего деда:
- Что же вы делаете? Помогите этой женщине! Если она умрёт, то умрёт моя единственная внучка!
И Земля воссоединилась с Небом в танце «белого шамана»! Мартовская пурга, пронизывающий ветер, звуки бубна и неистовый плачь младенца и его желание жить заполняло пространство старого чума. Овер Якоп ики всю ночь бил в бубен. К утру у мамы прекратилось кровотечение. Так было, когда я родилась… Сейчас снова была страшная пурга, как будто мое второе рождение на родной дедовской земле, где выросли мои старшие братья, которых я, не видя, полюбила. Метель снова кружила в танце «белого шамана», старший брат Толя отпустил вожжи, и оленья упряжка, кружась в ночи, медленно искала дорогу домой. Ветер кружил дым родного очага,  лай собак рассеивался в ночи. Помню только одно: мы плутаем, кружим, и я боюсь упасть с нарт, и руки мои окоченели. Я всю дорогу переживала, что где-то там далеко осталась моя мама, и кто знает, куда я еду…. И в такт моим мыслям стучали от холода зубы. По всему телу бежала дрожь, страх постепенно захватывал моё сознание. И вдруг, как эхо, в темноте раздался голос брата:
- Мы вышли из пурги! Мы живы!
Сквозь заиндевелые ресницы в темноте я увидела еле уловимые очертания чума. Раздался лай собак. Меня действительно ждали в этом чуме в ночи, хотя и не знали, когда я вернусь обратно на землю, где я родилась в мартовскую пургу. Очень приятно, когда тебя ждут, трещит огонь в печи, тепло в чуме. Согревшись перед сном, я подумала: «Люди, жившие на небе, живут со мной рядом, и я нужна им! И сон Глухарки сбылся!»
Потухла керосиновая лампа, и долго ещё трещал огонь в печи. После проведения всех обрядов дед сказал, что он дождался меня, и через две недели знакомства уснул и утром не проснулся. Не стало моего седого деда Овэр Якоп ики, он умер...
Это был единственный человек, который умел ждать годами. Он говорил, что знал и слышал от людей, что мне живётся нелегко. Когда я снова была рядом с ним, он часто обнимал меня, целовал в макушку, крепко сжимал, как-будто боясь, что кто-то отберёт меня и шептал:
- Дети от ненки только выжили в проклятии шаманов! Тебе, внучка, скажу!
И грудной плач деда Овэр Якоп ики, его раскаяние отзывалось в моём сердце, он тыкал себя в грудь указательным пальцем, как пистолетом, и плакал. Только помню его крик-исповедь: «Советскую власть на Севере!.. Восстали!.. Уничтожим!.. Будете знать!»
- Взрослых детей будешь хоронить! - надрывный шёпот Овэр Якоп ики переходил в грудной кашель. Дед уже не принадлежал себе, его душа была в танце «белого шамана» между Небом и Землёй...
Остановилось изношенное сердце старца, он затих и умер во сне. Бог дал ему хорошую смерть. Перед смертью Овэр Якоп шептал мне:
- Живи всегда с добрым сердцем, внучка, и в трудах! Люди добрые будут встречаться тебе!
...Две недели школьных каникул, знакомство с моим родным дедом Овэр Якоп ики, который спас меня при рождении, камлая в старый бубен, дали мне стержень в жизни. Очень важно верить в то, что ты человек с Божественной реки. У тайги, у речки, у озера обязательно есть душа, и если ты не слаб духом и телом, если ты умеешь видеть прекрасное в том, мимо чего проходят другие, ты обязательно увидишь эту душу и сможешь жить в удивительной гармонии с природой. Ты растворишься в ней и будешь бесконечно счастлив.