поезда

Александр Евдокимов



С А М Ы Е   П О Е З Д А Т Ы Е   П О Е З Д А
И   В Р Е М Е Н А   Н А Ш И…

повесть
(ироническая проза)




в стиле «Rock-in-Room»
in the style of «R-&-R»



Пульс жизни бьётся в ритмах разных, – маятник бьётся-качается вечно, – делясь на мгновенья, в которых, – …
: или часы счастия, если не наблюдаем их;
: или сутки обыденного течения времени бытия нашего;
: или – Времена… уже без всякого – или…
Разделочный стол пространства Вселенских Часов всегда относительный и тамасичный: лишь чувственно и нервно бьётся ритм времени в сердцах и душах людей, – то часами, то сутками, то – Временами…
Бьётся на разделочном столе Вселенских Часов ритм – часы-сутки-Вррр-ремена-а-а!..., часы-сутки-Вррр-ремена-а-а!...
Часы – тики-таки, тики-та!...
Су-тки’ – та-да, та-да, та-да – та, и-та-да, и-та-да…
Вррр-ремена-на-на: на! На-на-а! А! Ой-оп! На – тебе! И тебе – на! Ой-на! На-на! На-на! На-на!... На время – вмиг обмя… к! Кх-ик! Ух!...
Времена: и все их ощущают и все их точно знают… Времена…








Во Вселенских Часах, среди шестерен, рычагов, зубцов, шпилек, стрелок, болтов и всякой всячины – и с самим временем рядом, организме Вселенских Часов, живёт всегда какая-нибудь Тварь органическая…
Живёт-присутствует, чтобы у бесчувственного пульса был живой оттенок этого ритма, впитывая из механизма вечного Маятника, всю нашу энергетику: с трепетом и пиететом, с наслаждением и отвращением, с оптимизмом и пессимизмом, с патриотизмом и фанатизмом, со смехом и слезами, с соплями и… с говном…
Он живёт и извлекается из этого пространства – рождается в виде потребном, наполняясь биотеплом и телом, представляясь во тьме Тварью забавной и занятной, становясь тем метафизическим существом, каким его делаем мы, наши мгновения-продолжения… =
: в часах – он – Ешик-Вжик-Вжик;
: в сутках – он – Ёршик-Вжрык;
: во Временах – он – Ёжик-Вьёржик!...
Маятник трёт пространство времени и если мы, в миг сей, не замечаем часов, в своих отношениях, то Ешик-Вжик-Вжик – плывёт уже прозрачным тельцем своим, – едва заметно, – над миром, голышом с розовой и нежной кожицей и попкой, как у птенца и млеет, тихо попискивая…
И никто не замечает, вместе с ним, – ни времени, ни самого Ешика-Вжик-Вжика…
Лишь все кругом попискивают ему в такт, ритмом кроваток: «вжик-вжик», «вжик-вжик», «вжик-вжик» – да и – «вжик-вжик»!...
Ежели, вдруг, сутки мерой своей начинают стучать в висках, в глазах, в мозгах, и в мозолях, – то Ешник-Вжик-Вжик теряет свою прозрачность, предоставляя место – в себе – Ёршику-Вжрыку: розово-нежная кожица покрывается уже шёрсткой – ровной, бесцветной – никакой!
Суета этих суток теперь просматривается населением государства, как время существования, но не замечается: всё бежит кругом вместе с Ёршиком-Вжрыком, мчится и мечется в едином порыве и ритме, но его – заметного – не замечают, его чувствуют и не более!
Все в этой монотонности только устают, а Ёршик-Вжрык упорно тащит каждого людимого в безликий ритм: работа-дом-быт, дом-быт-работа…
Каждый видит его в этих монотонных сутках – с тихой злостью, но не замечает, а шёрстка Ёршика-Вжрыка усыпляет усталостью – и все валятся с ног, но чуть свет – суёт шёрстку свою – нагло – в нос и поднимает, и гонит, и толкает: в новый круг, в новый круг, в новый день – от луча – до луча! Ча-ча-ча!… 
С этим можно, конечно, смириться и жить, как-то… =
: одного не видели – был прозрачным;
: другого чувствовали – знали, что – где-то среди всех, но так же – не замечали;
: третий же, – Ёжик-Вьёржик, – был просто – знаком всем…
- Да, Времена! – пробормочет третий и шёрстка Ёршика-Вжрыка, медленно отвердев, превратится – в иголки-колки…
Времена: кто их не знает?!...
Время стучит и жонглирует метаморфозами во Вселенском пространстве, отправляет к Земле-планетище Тварь несусветную и временную, в которой они и вмещаются: Ешик-Вжик-Вжик с часами-счастьями, Ёршик-Вжрык с сутками угарного быта и Ёжик-Вьёржик с… Временами…
Точнее, – …
: пульс всегда естмъ – мерный и единственный;
: пульс-ритм земли-матушки только един и естмъ – один;
: но ритм этот всегда наполняется оттенками – в красках и тонах, – уже только самими обитателями Земли…
Самими!...
И!...
И выбирай с «или», или «без»…


!Ешик-Ёршик-Ёжик! : !Ёжик-Ёршик-Ешик!


Три – в одном!...
И в этом триединстве есть одно – это метафизическое чудо! Чудо перевоплощения, исходя из людского и бытового, человеческого и чувственного – теллурического!...
Течёт-бежит-стучит Маятник, а каков ритм в нерве этом и как обнажается Тварь милая, улавливая тональности и представляя лицо, одного из трёх… =
: если  активности и протесты голоса в меховой шкурке, как и настырные бульдозерные толчки мешка ежистого, – пленил в себе абрис прозрачного существа, – то лицо у Трио было – Ешика-Вжик-Вжика;
: если абрис прозрачного существа – лёгкого, как мыльный пузырь с изжогой, как и настырные бульдозерные толчки мешка ежистого, –  пленил в себе голос в меховой шкурке, – то лицо у Трио было – Ёршика-Вжрыка;
: если активности и протесты голоса в меховой шкурке, как, прочим, и изжогу абриса, лёгкого, как мыльный пузырь, – пленил в себе ежистый мешок с глазами и плоскостопием, – то лицо у Трио было – Ёжика-Вьёржика…
Теллурическое тело, то есть – чувственная грань и нерв мерного течения времени Вселенских Часов, всегда пыталось быть ближе к народу, чтоб отражаться, отражаться, отражаться…
- Скучные вы, – Ёрша и Ёжа, скучные! – лепетал легковесно Еша всей своей прозрачностью, то ли облачком дыма, то ли пара, то ли белой мглы. – Вот я в часы свои летаю и знаю, что только в таких отношениях между людьми рождаются высокие ноты и сонеты! Только тогда! И летает, замете, не моль, а Музы!... Музы посещают ритмы моего времени! Музы!
- Не ритмы, а скрипы… кроватные!... И хорошо – не мухи, – барабанил ладонями, в такт своих суток с бытовой духотой и монотонной работой, Ёрша, – они так похожи… Назойливые больно… И мухи, и Музы!...
- Не хами! Муз, как и часов – не наблюдают и не замечают! Там не только Музы… Там… всё! Любовь – это продолжение жизни!... Сладострастия это… Наслаждения…
- Слушай, давай без лирики! – продолжал свой барабан Ёрша, – любовь-морковь! Отработаешь смены три подряд – посмотрим на твоего Петрарку!... Или на Стасика, хех – на Михайлова… Почему Пушкин погиб?! Бал-л-ловал потому что, от слова «бал»! Они из балов не вылезали! Пожалуйста: дуэль-игрунэчка и гарна пулечка… Хватит летать, безумец! Хватит! Секс, знаете, прекрасный рабочий ритм! Видел мои цветочки – на точке?! На любой вкус! Они работой это называют… Отработал и всё! Предметно и ясно… и… без всяких этих… там… поцелуйчиков.
- Ну, бросьте, браты! Растрепыхались! – кольнул Ёжа, – Как в басне Крылова: один в облака, другой – назад, в ритм простой и бытовой…
- О, да ты поэт, Ёжа?! – оборвал Ёжика Ешик, – и?!... ну-ну… что?!
- Да-да, а третий – куда? – отреагировал синкопой Ёршик.
- Третий… Эх, хех-хех! – устелил свои иголки-колки Ёжик, волосами волнистыми, миролюбиво, – сколь вам говорить?! Мы разные, но все в одном ритме! Время одно через нас протекает! Мы разные и будто бы, тогда, и не одни, но тело в нас – одно! Или мы – в нём…
- Ну, хватит, Ёжа, – потянул соплю нежного протеста Ешик, – опять ты – в скуку!... Знаем… Тело у нас!...
И Ешик подмигнул Ёршику, и все трое обнялись!
- Те-л-л-лу-ри-чес-кое! – пропела одна Тварь существенная, или существо одно, но тремя ртами, сердцами и ду’шами-душа'ми!...
В пространстве земного времени стояло что-то в виде бомжа: одни его части тела были прозрачны, словно дыры, из других частей торчали клочья облезлой шёрстки, а всё оставшееся оборонялось иголками-колками…
- Человеческое…, – буркнул Ёжик, – почти…
И триединство распалось… как будто и не соединялось!
- А вообще, – боком воздушного шарика, противно шаркнул Ешик, как железом по стеклу, – неинтересно всё там у них: всё уже известно… Всё обыденно и как всегда!... А?!
- Практически – да! – оборвал свои барабаны Ёршик, – как в рэпе: шуруют схожестью дню!... дни… дна… дня?! А, неважно! Всё ясно, явно и обыденно!... Действительно скучное время! Чего молчишь, Ёжик? Иголки в тебя забодай!
- Сомневаюсь я, как-то… Неужели вы правы?! – Ёжа встряхнул своей иглинной шкурой, как собака, вышедшая из воды. – А как же: всё течёт, – и всё изменяется?!...
В мерном  движении Маятника Вселенских Часов, в глубине организма-механизма, явилась к ритму мирному и бесцветному какая-то возня, или дыхание чувств, или…
- Тихо! – это, будто, под Музу! – начал со вкусом расправлять крылья Еша, – Не – с ней это! Именно, даже, прям с Музой! О, мои мгновения!...
Трио посмотрело вниз – на своё тело, как в свои трусы: тело оставалось быть таким же, – как бомж какой-то – в рванине!
- Под Музой?! Под «мухой»! Боже! – Ёрша лихо изобразил ногами слаженный ход степа. – Это я пошёл, я – в сутки!... До умопомрачения! Всё! Это мой выход с моими издёрганными сутками, с тоской и усталостью от того, что все дни похожи друг на друга! Ура! Ха-ха! Это мой маховик времени!...
Трио вновь посмотрело на себя любимого: сверху – вниз и!...
Там оставался бомж…
Вдруг, из организма-механизма Часов Маятника, начал расстилаться дым, как пелена туманная, пряча всё пространство под своим одеялом…
- А, опять?! – сдулся Ешик, – жаль, что не чёрный от покрышек! Жаль, а как могли жить в любви и…
- Да, Ёжа, да! – Ёршик раздражённо поставил точку в ритме своего степа, – а могли бы созидать! Работать и созидать! От темна – до темна! Нет! Наступили, видите ли, Времена… Чёрт! Но ведь, плохой мир, лучше хорошей войны…
- Мне то вы зачем это говорите?! – возмутился Ёжик, – я то здесь причём?! Я – это констатация… Это у них там такое время: Времена начались, а мы лишь – констатация!... Браты, чего вы?!
Трио не просто посмотрело, а обронило головы – вниз!
Ринулись к сути и истине!
И бомж начал истреблять в себе – бомжа: все плешивые места с дырами пустотами и клочками шерсти, аккуратно заполнились ровными и свежими иголками-колками… 
Спина Ёжика шагнула к неизвестности – к белой дымчатой мари, к каким-то Временам…
Ёжа, вдруг, остановился.
- Неужели, всё и всегда уже известно?! – повернул он с вопросом голову, – будто бы всё повторяется… будто…
Его плечи приподнялись к ушам и плюхнулись на исходные.
- Пойду взгляну ещё раз, – он двинулся к туманной пелене, – пойду посмотрю…
И он пошёл… =
: белая тьма накрывала Ежа с головой;
: где-то внутри его ещё вторили в подсознании братья;
: «Эгоист! Чего не видел?! Всё уже известно! Всё, как всегда! Было уже всё! Скучно, слышишь… было… неинтере… всё… заче… всё… ё… а…»…
Пар и дым, туман и пелена неизвестная сожрала всё без остатка…


!И в дым шагнула спина Ежа! : !И спина Ежа шагнула в дым Отечества! 

               
Ночная мгла, в свете полнолуния, рассекалась мчавшимся паровозом… = 
: но ни звука колёс, ни звука выхлопа пара;
: ни, даже, воя гудка – ничего не было слышно;
: только ровная сверчковая трель…
Поезд, в несколько вагонов, промчался через дымящийся мост, за которым появились слабые огни небольшого посёлка…
Опоры моста, после проезда состава, обрушились в бездну: они складывались, как карточный домик, складывались, складывались, складывались!...
Пар, дым и копоть смешались: они уже, будто, сходились клубами и хлопьями в единую плотную марь судьбы своей и!... летели, летели, летели!… =
: паровозные пары не катились, а их, будто, и не было;
: чугунная сталь не вытянусь в рельсы – так как и их, будто, и не было;
: брёвна не уложились обтёсанными шпалами, ровной решёткой, под рельсами – нет ничего, и их, будто и не было… ничего и…
И!...
И ветер, наконец, ворвался!...
И сорвал, наконец, пелену из плотной мари – пара, дыма и копоти!...
Сорвал! – ...
: луна вздрогнула, вдруг, в ночном небе;
: луна прикрыла свою наготу, износившимся, в небосводах, несвежим облачком, как мочалом;
: и луну оглушил – и ветер, и гром, и…
И!...


!Вой гудка паровозной сирены! : !Визг тормозов со стуком колёс!


!…И!... : …!И…!


Плотная марь сползла с поезда в несколько вагонов и паровоз застыл у полустанка в ночи, и затопали шаги-ноженьки – забегали со стрельбой, заголосили криками и матами – зашумели…   
Порадовались вновь Времена!...
- Покажитесь уже, – Ёжик осторожно коснулся пространства всеми своими иголками-колками, – нужным местом своим покажитесь… Времена! Сутью бля… ля-ля-цкой, покажитесь уже! И не дайте боже: родиться в эпохах… ха-хах… перемен! Покажись…
Ёжа развеял, взмахами рук, толи дым, толи пар, толи гарь: время прояснилось, будто и…
И!...




И пелена пропала, и представила… =    
: в углу старого дома лежала старуха на кровати, с плотно сжатыми губами;
: она смотрела на икону – в другом углу, где рассвет;
: затем с трудом разжала губы и что-то зашептала на фоне колыбельной трели сверчков…
Из тёмной избы, – из окна на улицу выглянуло лицо бородача, которое осветилось снизу свечой, и скрылось в глубине, крестясь… не нарушая трелей сверчков…
Пёс на цепи у будки завертелся, поглядывая на дом и на Луну: раздражали его не сверчки – эти трели усыпляли его…
В тёмных огородах таинственно зашевелились Пугала: они вздрогнули, приподнялись, осмотрелись, и слезли с рыхлой  глубины земного шара, и осторожно двинулись к дороге… побрякивая банками. Их улыбки стали зловещими и, будто бы, из этих редкозубых ртов, и разносились тревожные трели сверчков…
Резко открылась дверь сарая, у которой стояла собачья будка, а из плотной тьмы появился гроб, – …
: он медленно выполз из дверного проёма наполовину и завис в воздухе!... подставляя гладкие жёлтые доски под яркий лунный свет, отчего отчётливо раскрылись все его грани;
: пёс нырнул в конуру;
: луна холодная, согрела хор сверчков и…
И!...
И под трели сверчков гроб взмыл вверх, и тут же появился тёмный плечистый силуэт бородатого человека, который сгрёб в охапку изделие с крышкой, и гроб, развернувшись широкой частью вперёд, устремился через двор – в дом…
Псина тявкнула и выскочила из будки… Натянув цепь, суета собаки прервалась… Пёс, вдруг, замер, вскинул голову на Луну и вытянулся к ней от хвоста до носа, – чтобы взвыть! Зубастая пасть потянулась к Светиле воронкой-трубочкой и!...
И гудок паровоза оглушил всё пространство, и заскрипели тормоза, клубы пара растаяли и из открытых дверей вагонов показались силуэты вооружённых солдат, которые быстро рассеялись по перрону, и углубились в разных направлениях в посёлок…
Шаги прогремели и стихли…
Сверчки не смолкали…
Первое Пугало выскочило на дорогу, и к нему тут же подбежала голая баба, взвизгнула, протанцевала и обмоталась его тряпьём – спряталась! Пугало свистнуло и другие Пугала выскочили на дорогу, встав плотной толпой, переглянулись и – затихли – прислушались…
Только брякали банки…
Пёс прислушался, пробежался, потом вновь прислушался, задравши заднюю ногу, и залаял, залаял, залаял!...
Старуха перестала бормотать и взглянула на сидящего рядом бородача.
- Пёс неспокойный…
Бабка перекрестилась.
- Да, на Луну он, полная всё же…
- Нет сынок, видать другое – всё… пора…
- Да, что ты наговариваешь, маманя?!...
- Чувствую, чувствую я, чувствую, но хотелось бы ещё… чуток… да, хочется пожить… увидеть вас с отцом за одним столом… Господи, красные – белые… бог то один…  Эх, отогнал бы он эту бестию – лервалюцию! А от меня хворь… Всю жизнь сама гоняла беду, ведь по всему посёлку стоят Пугалы моими руками слаженные… Хоть бы одна из них Смерть мою отпужнула… Всю душу в них вкладывала… сделаю Пугалу людям и заколдую-заговорю его, нашепну чтоб пособляла в хозяйстве лучше… Когда отдавала, говорила, живите правильно, потому, что хоть это и чучело, но с глазами и мною заговорённая… а то возмутятся и сорвутся с шестов, вот тут уж я не помогу, говорю… Что-то плохо мне, сынок…
В подлобье обратились зрачки старой: ко всей прожитой!...
- Чувствую: послезали уже с шестов, послезали, богохульцы, ироды проклятые… отольются вам, нехристи…
Силуэты солдат в лунном свете, выставились сторожевыми нарядами в улицах…
Во всей округе лаяли собаки!...
Сверчки уже не стеснялись вовсе: они не пели – они тоже собачились!...
Пугала в бесовом ходе своём шли, как тёмные контуры крестов, на которых распялись скоморохи. Пыль поднялась над дорогою и из середины этого тяжёлого облака торчали уродливые головы какой-то нечисти. Проходивший мимо солдатский наряд потерял дар речи и, едва дыша, проводил их мимо себя, перекрестился, и бросился на утёк…
Пёс, перестав лаять, прислушался к другим лающим собакам и, взглянув на Луну, взвыл!...
– Воет что ли?! – с испугом прислушалась старуха, с кровати в своём тихом углу.
- Нет, мама – то в трубе, – поспешил перевести тему сын, – сейчас закрою.
- Закрой, сынок, закрой… примета плохая – к покойнику.
- Нет, маманя, то в трубе! Я закрыл уже, а вот на улице какая-то нечистая бродит…
- А что там?! За окном?!... посмотри…
Сын со свечой выглянул в окно, чуть не подпалив бороду, и отпрянул в испуге, освещенный бликами свечи, бросился к матери.
- Там Пугалы твои! Целая орава идёт!...
- Пугалы?!... Значит, не стерпели больше, возмутились!... А может у людей научились скверне. О, господи, совсем из ума выжила старая!... Ведь ночь на Ивана-купалу справляют!... Умру я в веселье бесово!...
Старуха вырвала из рук сына свечу и перекрестила несколько раз воздух в углу старого дома.
Собака вновь залаяла…
- Ты гроб принёс?
- В сенях стоит.
- Старухам скажешь, они знают, что делать потом…
Сын выглянул в окно.
- Да, на реке костры жгут… Маманя, а эти-то, твои, у нас остановились… Ой, пыли сколь повисло, как после стада скота!...
- Пугалы сами что ли?
- Сами, без людей! На шестах – одни. О, баба голая имя командует! Смерть что ли?! Маманя, они к нам идут! Слышь, ма…      
Сын отступил на середину комнаты, мать затихла в углу на кровати. В каждом окне он видел приближение крестов с обвисшими на концах рукавами и смеющимися на крестах, как на колах, мордами! И только теперь среди них он разглядел ряженых.
- Со всех сторон заходят и с ними ряженые…
В окнах замелькали рожи.
- Пугалы, Смерть мою пугать пришли… деточки, заступнички…
В сенях хлопнула дверь и в дом ворвались люди, на которых были лохмотья. Они втащили на руках в дом раненого – маскарад за окном тут же пропал.
- Куда?! – спросили у бородатого ряженые.
Тот обомлел от страха, и только зевал ртом.
- Давай сюда, рядом с бабкой! Сдвинь иё!
Орава разделилась – старуху сдвинули и рядом уложили раненого, он простонал.
- Потерпи, Иваныч… Любка, ты оделась? Давай, последи за ним. Так, белая контра, не будешь дёргаться, как свинья на верёвке – живым останешься…
- Дак, у меня это, – бородач свалился в колени, – батька в красных…
- Да, а ты чего?! Ладно, иди собак уйми, а то навлекут.
Пёс завыл снова.
Бородатый вышел.
- К покойнику, – косясь на раненого, пролепетала старая, – весь вечер воет… Кто-то в доме помрёт…
Старший среди оравы подошёл к окну.
- Надо быстрее уходить! Разжигайте на реке костры для Ивана-купалы и больше суматохи! А где-нибудь под ивами лодку… главное сейчас до берега дойти…
Из сеней вбежал ряженый.   
- Афанасий, – обратился он к старшему, – там гроб…
- Что?! Гроб!... это хорошо! Тащи сюда.
За окном раздался выстрел, за ним последовал собачий визг, и всё тут же стихло, лишь где-то брехали дальние псы.
В дом вошёл бородатый, в гробу уже лежал раненый.
- Ты стрелил?
- Я.
- Знаки своим подаёшь?!
- Постойте! Оставьте личное! – зашевелилась, с обидой и ревностью в голосе, старуха, ревниво глядя на свой гроб, – дозволь мне уйтить правильно… 
- Каки-таки знаки! Нет тут знаков, кроме: собака воет к  покойнику в доме! – подхватил оправдываться бородатый, – и батька завсегда стрелил… сколь их было животин… и живём пока ищо… а я видно здря…
Он взглядом показал на гроб.
- Эх, тёмные вы пока ищо… вот победим предрассудки, и изживём!... Забились тут – в углу дома и поглядываете… Мы «Искру» в гробах возили, а он испужався! А ну, взяли командира! Так, крышку накинь! Понесли!...
От возмущения бабка вскочила с кровати.
- Да, ногами-то вперёд, ироды!
- Ой, старая, не мешай! Придёт время – развернёмся! Ты лучше помолись… Эй, ряженые, Пугалы и чучелы, обступайте нас на улице и гурьбой к бережку!... Любка, скидавай одёжу! Лохмать волосы!... Да, на голове, дура… потом… да – после!... всё! Всё после, а пока полная конспирация… пошли!...
Дерзкая и наглая голытьба вывалилась на улицу и смешалась с темнотой, с пылью и с гулянием праздничным, и с обрядом…
- Гроб мой утащили! – тихонько завыла старуха,– а как же я?!...
- Не бойсь, маманя, пёс то не наш выл, соседский. Я только для надёжи его, чтоб живы были…
- Соседский? Неужто Приська собралась?! Надо сходить… А если наш… тоже начнёт?! Что ж то… Гроб жалко… У Приськи то есть, я знаю…
Во дворе раздался выстрел, и тихий угасающий собачий визг.
Бородач только поднял глаза и тут же опустил.
- Теперь и наш не завоет… Я бы то же отмстил… И что же это за искра такая: в гробах живёт и не гаснет…
За окном, почти во всё небо, зияла дыра полнолуния, которая вмещала в себя всё происходящее: кострищи полыхали, девки визжали, маски сновали и всюду играли – себя представляли и познавали, а воды несли время праздника вдали… из далей… к сверчкам, – к тем, которые здесь никогда не бывали…
В кострище швырнулись охапки хвороста, огонь поперхнулся и оросил округу мягким, плотным и едким дымом, ветер подхватил эту пелену тумана и потащил над гражданской войной, объединяя столкновения в братоубийстве традициями земли родной и общей – от берега реки малой – до полустанка и время вместило в себя всю эту малую родину: паровоз взвыл на запасном с опаской…




Паровоз взвыл и клубы белого и чёрного дымно-пара окатили Ёжика-Вьёржика по самые уши…
Время сдвинулось вместе с составом, в котором спрятался опломбированный скромный вагон, в новую падь истории огромной страны и охватить такой масштаб могли только – Времена!...
- Времена! – Ёжа задохнулся от плотных клубов отработанных газов паровой машины. – Времена…
Ёжик шёл, не разбирая дороги и ног, в такт своего времени: брёл в пелене по Временам – в глазах был застил…
Он уже слышал аппетитные звуки челюстей зубастых шестерёнок, рычагов, валов и шпилек на разделочной доске общего времени, в мясорубке которых варганы и скрипки сверчков – тихо сдохли!...
- Браты, – растопырив руки, как слепой, шагал неуверенно путник в колючей шубёнке, – браты, ждёт вас скоро очень много работы! Нового человека делать будут и восстанавливать, и созидать, и создавать, и всё новое строить, так как прежде – до основания – будут всё рушить, рушить, рушить! Ждите: тут один вагончик опломбированный потащили к столицам… Ждите и принимайте, а я домой… Всё…
Пелена стала редеть и показались уже организмы-механизмы Вселенских Часов: в мутном пространстве проявлялись, как в баньке, желанный полок с веничком, – появились, где-то в глубине и в мареве… 
- Ешик, в старинных обрядах столько твоего времени: наблюдай часы не наблюдай – не досмотришь! Вжикайте ненасытно, вжикайте! – Ёжик всматривался в редеющую гущу белой мглы. – Ёршик, а тебя ждёт трудовой героизм!... Вас столько ждёт, что…
Сквозь жернова Маятника пробились вялые ритмы братьев Ёжи, они пробуждались, томительно ожидая своих тональностей, в общем течении времени.
- Ёжик, – пробивался в перепонки монотонно Ёршик, – я чувствую эту поступь! Единый шаг – в общих рядах! Скрепы-идеи! Долой частное – давай общее! Я так хочу: плечо к плечу, плечо к плечу!...
В теллурическое тело существа данного, в ежистую шкуру его, стали проникать очагами лишаи, будто пятна покрытые шерстью: внешний вид Твари сущей начал примерять тряпьё и рванину бомжа.
- Именно, Ёрша, – устало соглашался Ёжа, поглаживая на себе проявляющиеся пятна с шерстью, – всё войдёт в таком ритме и в твоей атмосфере… Вагончик с пломбами к делам докатится! Ха-ха!... Вагончик тронется, вагончик тронется…
- Вагончик тронется! – радостно подхватил Ёршик и дуэт обнялся! – Вагончик тронется…
Ёрша пыхтел ритмом паровоза, как ребёнок!
- Помчится-устремится! Будто птица-небылица! – кулаки его вращались на локтях, как колёсные рычаги! – И паровозный пар клубится… ну и вагончик тронется…
Изнутри этого тандема уже нервно наблюдали общую песнь завистливые глаза Ешика.
- Тронется-тронется, но не вагончик! – Еша проталкивался, расталкивая плечами объятия братьев! – Страна тронется! Народы тронутся! Народы!... Понимаете, что значит – на-ро-ды?! На роды… Роды! Народится – значит! Любить и жить – значит! А?! Как всё оправдано издревле во времени и мудро! А тут? Люди тронутся… Вы что не понимаете?! Нет?! Только любовь, только высокие чувства…
- Что ты заладил?! Как поп! – не выронил барабанного ритма Ёрш! – К милосердию ещё призови! С ноги не сбивай, придурок! Какой уже слышится шаг! А?! Какой шаг рождается! Это ж – народ! Род!... В рот компот!...
- Да-да, шаг рождается – пыль поднимается! – парировал взлетающий к неземному Ешик! – Колыбельные марши…
Теллурическое тело продолжило примерку, не торопясь – со вкусом… =
: на шкуре Ёжика обнаружилась ещё одна деталь; 
: прозрачные лоскуты;
: беспросветные дыры и…
И!...
И, пожалуйста!
- Ну-вот, бомж, наконец, вернулся, – иронично оценил внешний вид Ёжа, – запаха только не хватает!
Трио с удовольствием вскинулось взглядом к трусам, обронив лица: ассорти, или эклектика продукта шкурного, присутствовали ярко и выразительно – всё бомжи нервно курили в сторонке!
- Ну и что там, во Временах?! – Еша полетел над своим вопросом. – Я лично чувствовал, что кое-кто часов не наблюдал… Ах, если бы ни эта гражданская?! Вплетали бы в веночки из полевых цветов нужные росточки… И в речку окунали, и с наслажденьем ждали, – всё то, что загадали… Ты чувствовал такие настроения в обрядах?
- Ты это брось! Веночки-цветочки! – вмешался активно Ёрша, – брось-таки! Чувствовал он! Тут без всяких комментов индустрией пахнет: социальная активность и созидание, и возрождение! Как птица Феникс!
- Может, Феликс?! – Ёжик устало ухмыльнулся.
- Что?! – оторопели братья.
- Бардак там! – кольнул, частью своей шкуры, Ёжа. – До ваших полётов и маршей – устаканиться нужно всему… Стержня нет! Пустота вокруг маятника! Времена – это сама неизвестность!
Белая марь дыма, пыли, или пара развеялась совсем!
- Да, ладно, брат! – сквозняк от крыльев Еши, освежил тройным одеколоном. – Глупости: всё известно и не интересно! Всё, как всегда и даже в любви! Да?!
- Да – конечно! – подпёр хрупкий полёт брата Ёрш. – Сначала лирика, а потом – ритм, ритм, ритм и!... Ритм был?! Это же наш хлеб! Он был в чём, в ком, на ком, под кем, под чем…
- Ритм? – Ёжик группировал перед собой ладони с пальцами и уставился тупо в их – нутрь. – В чём-ком… паровозы, вагоны, солдаты, костры и ряженные, луна и гроб… Да, гроб – ради спасения, через воровство! О, Времена, браты! И ничего не известно! И не как всегда! Таки-всё, заводите шарманку своего времени и пусть будет всё – как всегда!
Братья встрепенулись: вскочили, не стесняясь и не скромничая, зажмурились, проникая в пространствах к своему времени – прислушались!
Их лица уже наполнились чувством необходимой атмосферы – поплыли-побежали!...
Как, вдруг… =
: в организме-механизме зашипело, Маятник заскрипел, но ход не сбавил;
: запахло интуицией и ветром;
: бело-серая гарь заклубилась в пространстве, пережёванная шестернями Вселенских Часов, расползаясь по всем направлениям…
- Что: опять?! – камнем рухнул Ешик с чувствительной высоты! – И я пойду! Я обязан искать там своё время!
- Нет: мы пойдём! – поддержал бравурно и импульсивно Ёршик! – Он будет – «вжик-вжик», я буду… э-э-э… а я – «дынс-дынс»! Рушить – это тоже работа!
Ёжик-Вьёржик махнул рукой на возникшие обстоятельства!
- О, Времена: ни потолка, ни дна! – Ёжа, без оглядки, двинулся в вонючий и тревожный туман. – Только свои крылья и ладони берегите!
Грязно-белая марь затмила глаза и пространство поменялось: каждый шаг приближал существо иглистого тела к… Временам – сквозь редеющую завесу уже начали проступать грани реального времени…    
   
      


Низкие тяжёлые облака тащились от горизонта к горизонту сплошной кучевой пеленой.
В пространстве царила предрассветная мгла, с туманом, с гарью и дымом.
Железнодорожный полустанок глазел на округу зияющими дырами вместо окон.
Несколько рядов разъездных путей из шпал и рельсов были поросшие травой.
Взорванные и перевёрнутые вагоны сиротливо чернели в свете нового дня, а в тупике мертвецки замер целый состав с паровозом…
На перроне у вокзала ветер раскачивал привязанный к столбу кусок рельсы, а рядом на тележной оглобле сидел запылённый начальник станции без форменной фуражки, – он держал её в руках, – в чёрной шинели с золотыми пуговицами, и смотрел перед собой – в никуда, через маленькие круглые очки…
Пустые оглобли, разбросавшись и расшиперевшись в пыли, тянулись от телеги, в которой лежали женщина и ребёнок без признаков жизни.
Над зданием вокзала возвышалась посечённая осколками и пулями надпись «ст. УРЫВАЕВО».
Неожиданно, из вокзала выскочили воины красной армии, у одного был ППШ, у других винтовки и немецкие автоматы. Они осмотрелись, увидели железнодорожника и устремились к нему.
- Батя, поезд когда?
Начальник вокзала очнулся, посмотрел на военных.
- Когда поезд? – переспросил старший.
Он пожал плечами.
- Фрицы уже и здесь отметились… Откуда?! – продолжил один из солдат.
Железнодорожник поднял палец вверх.
Военные посмотрели на трупы в телеге.
- Семья…
Он горько кивнул, утверждающе.
- Прости, батя… мы поможем тебе, но… сейчас нужно срочно отправить больного.
К военным из вокзала вышел человек партизанского вида.
- Ну, как командир?
- В вокзале на лавке пока…
Старший вновь обратился к начальнику станции.
- Отец, будет что-нибудь сейчас, или нет? Может, есть паровоз, или дрезина…
- Побило всё, – выдохнул пожилой человек в форме и надел фуражку под козырёк, – должен быть санитарный, но пока связь была, предупредили, что подсаживать нельзя, вроде, как спецрейс… да и цела ли дорога…
- А когда обещали?
- Если дорога цела, то скоро.
- Надо остановить его!
- Спецрейс?! Не могу.
- Командира спасать надо!
- Что?! Раненый?
- Нет, жар и бредит.
- Знакомый диагноз… в гражданскую… Из Смольного обозревали всю страну, вся информация стекалась в штаб… всё, как на ладони… Всё было!... и всё с нуля… Спецрейсы, спецрейсы… знаю я их… Зачем-то изолируют эшелон. Какая в нём холера? Опасно, но попробуем… остановить…
Он встал.
- Вы моих перенесите вон туда, к памятнику Ленину, а телегу выкатывайте на перрон, к первому пути и несите больного…
- Понял, отец, – отозвался с благодарностью старший, и обратился к подчинённым, – живо!
Приказ выполнили быстро: тела убитых унесли под яблоню, рядом с памятником, а командира на плащ-палатке уложили в телегу.
- Батя, ты Зимний брал? – спросил боец партизанского вида.
- Нет. Я руководил…
Начальник станции прошёл к своим родным, снял шинель и укрыл их. Постоял, затем злобно и искоса посмотрел на привокзальную статуэтку Ильича: Ленин не смотрел на убитых, он зрел выше.
- Ну, что? Стоишь?! Руку вытянул, а не согнулся в поклоне?! – прошептал тихо служака-старик. – Ведь на Восток приглашаешь ручонкой своей! Кого?!... Изувер! Всё ещё отрабатываешь те деньги немецкие, с которыми тебя заслали в Питер в семнадцатом… заслали… курва!
- Отец, молишься что ли? – спросил, подходя к нему, старший.
- Молюсь, не молюсь, а в попы не гожусь.
- Да, не грех сейчас и помолиться и вождь наш подсказывает верный путь, указывает дорогу к солнцу – на Восток! К новому дню!... Значит, есть у нас будущее, значит, будет победа! Ведь дело-то правое?! А?...
- Правое, конечно… оно всегда такое,… – хмуро поддержал железнодорожник и отвернулся от изгаженного голубями памятника.
- Мы твоих родных похороним, вот отправим командира и…
- Хорошо бы по полудню, не позже…   
- Всё сделаем, батя, – убедительно сказал военный и увлёк начальника станции за собой на перрон. – Мои воины будто бы слышали вдалеке гудок, постой, послушай, подскажи… Может показалось? А может…
Вышли на перрон, ветер швырнул им в лицо и дым, и туман, и чёрную гарь.
Все замерли.
Хмурое утро рождалось без солнца.
Вновь, уже рядом, прозвучал гудок паровоза.
- Прошёл всё-таки, – облегчённо произнёс железнодорожник, и устремился к столбу с висящим куском рельсы, где находился чехол с жёлтым и красным флажками.
- Приготовьтесь, ребята, – скомандовал старший.
Первой, – туман и дым, – пронзила звезда локомотива, а затем появился тёмный силуэт паровоза.
Начальник станции вскинул красный флажок!
Паровоз загудел – включил тормоза!
Пар закрутился в колёсах.
Старший военный жестом указал, чтобы на плащ-палатке подняли больного.
Поезд вытянулся вдоль перрона и замер.
Боец партизанского вида подбежал к вагону и начал стучать прикладом в дверь. Щёлкнул замок, дверь открылась, – в тамбуре стояли солдаты с винтовками.
- Что случилось?!
- Братва, больной у нас! Принимайте быстрей!
- Не положено! Спецрейс.
- Да ты пойми, это командир наш, ему срочно в госпиталь нужно!
- Ты что, не видишь, что вагоны не общего пользования?
- Понимаю – санитарный, а у нас больной.
- Да разуй глаза! Столыпинские вагоны!      
В тамбур вышла женщина в белом халате.
- В чём дело, товарищи?
- Вы врач?
- Слушаю.
- Товарищ военврач, у нас командир в тяжёлом состоянии.
- Ранен?
- Нет, жар…
- Ладно, быстро на свободное, – приказала она солдатам, – ищите где поспокойней. Лишь бы не было буйных.
Старший военный на перроне приказал своим:
- Давай, ребята, аккуратно и быстро! Вот так! Сберегите его, братья санитары, он герой!
Больного унесли в вагон, солдат, открывший дверь, начал её закрывать.
- Мы не санитары, мы конвой, служивый.
- Как, конвой?!
- Столыпинский вагон – тюрьма на колёсах! Понял? У тебя как с головой, служивый?! Смотри, места есть: к нашим пациентам – один шаг. Было бы желание…
Дверь захлопнулась!
- Как тюрьма?! Он же герой!
Старший кинулся к вагону и принялся стучать, а солдат-конвоир начал отыгрывать удары в окне тамбура и корчить рожи, скосив к переносице зрачки…
- Как тюрьма! Он герой! Вы с ума сошли!...
- Успокойтесь, командир, – произнёс начальник станции, подняв жёлтый флажок, – больных психиатрической больницы эвакуируют.
Паровоз уже двигался, сбрасывая пар и оставляя перрон за окнами вагонов.
- Всё нормально: у командира жар, он бредит почти, как они… А конвой?! Конвой это охрана, – дополнил убедительно человек партизанского вида, – личная охрана.
Больного уложили на нижнюю полку, врач склонился над ним, трогая лоб ладонью.
- Приготовьте жаропонижающее.
          Больной очнулся, увидел женщину в белом халате и разорвал спёкшиеся губы.
- Сестра… пить…
- Сейчас, сейчас… сейчас…
Он успел разглядеть улыбку на лице женщины и вновь потерял сознание…
Взрывы обрушились внезапно – с воем и паникой: командир мгновенно пришёл в себя – в сознание!
Вагон толкнуло, как спичечный коробок, он наклонился и съехал в обочину, и затих!
Пулемётная очередь раздробила несколько раз поперёк и по вдоль вагонное пространство!
Вой и гул самолётов пропал так же неожиданно, как и обрушился, дырявя облака и землю.


Умылся – не так…
Оделся – не так…
Поехал – не так…
Заехал в ухаб
И не вылезет никак…


Пролепетал командир загадочную мудрость народа, вытер испарину со лба и осмотрелся… =
: спецконтингент рвался из-за решётчатых купе, брезгливо отталкивая мёртвых;
: конвой метался по коридору, успокаивая прикладами и выстрелами в крышу вагона – себя;
: врач склонялась над телами уже валяющихся по всему вагону солдат и…
И!...
И командир перехватил одного из конвойных.
- Сколько вас?
- Трое осталось: кто убит, кто ранен…
- Так: двое вперёд – к паровозу! Узнайте, что с ним! Один – назад и вдоль состава просмотри, что там и как!... Давайте!
Всё пространство стонало, ревело, гремело и выло, но на этом фоне полифонии, в искажённой реальности, доминировал дико орущий раненый в клетке-купе.
- Потерпи, я сейчас! – девушка в белом халате шагнула к убитому конвоиру и сняла с его пояса связку ключей. – Сейчас!
Она нервно и торопливо подбирала ключ в скважине.
- А руки то дрожат!... Не торопись! – ухмыльнулся за решёткой, рядом с раненым, верзила, нажимая ему на рану пальцами. – На первом деле меня так же лихорадило. Не торопись, а ты не ори!
Руки верзилы ещё раз аккуратно и незаметно сжали рану сокамернику.
Наконец: ключ провернулся, во всей решётке щёлкнуло и врач шагнула в купе-западню…
Пациенты от страха забились в углы, кроме одного – верзилы: он расплылся в хищной улыбке, а глаза-маслины окунулись в холодный блеск.
Врач склонилась над раненым, пытаясь оказать первую помощь, но верзила, не снимая улыбки, опрокинул её и сжал в пальцах кадык раненому, продолжая жадно и страстно не вынимать взгляда от лица и груди девушки.
- Что вы делаете?! – с ужасом наблюдала за беспределом милосердная! – Вы что?! Он же… вы же… ему же…
Раненый захрипел и задёргал всеми конечностями, язык вывалился изо рта с последним выдохом и он затих.
- Ты что?! – командир рявкнул от возмущения и приподнялся на локте. – Не глупи! Слышишь?!
- Он не жилец! Не мешай, служивый! Ух-ха, тут чувства… Понимай! Мужик же ты…
- Не трогай её, придурок!
- Кто я?! Ах-да, я придурок… конечно! Васька-дурак! Да, милая?
Руки Васьки похотливо рванули халат… =
: пуговицы полетели осколками;
: женщина завизжала;
: верзила коленом раздвинул ей ноги и…
И!...
И всё упростилось и раскрылось до туалета и лопуха…
- Да ты, мразь, не дурак! – командир, собрал все силы и сел.
- А то! Дураки в окопах блох кормят, или уже червей!
- Не трогай её! Ты же не фашист!
- Отстань! Ну, не бойся! Расслабься и про всё забудь… Ух, какая ладная! Давай, подключайся! А?!
- Значит, косишь под ёб-б… божителя?!
- Кошу-кошу…
Ладонь Васьки обвисла на губах врача – девушка замычала!...




Ёжик-Вьёржик оторопел: иглы нервно заёрзали на его теле – то напрягались, то расслаблялись… =
: в нём самом зашевелились братья;
: они стремились обнаружить во Временах, или часы, или сутки свои;
: иглы на шкуре – отступили…
Ёжа не знал, что делать?!... =
: он закричал;
: он подпрыгнул и затопал;
: он напряг все сухожилия…
Тело существа стало полупрозрачным и душистым: иглы растворились – в никуда!
- Всё, браты, это не дым! То – облака и Музы, Музы сейчас возвысят всё! – запел и затянул поднебесную Ешик-Вжик-Вжик! – Всё: на крыло и к ненаблюдению часов! Всё: на засов и лишь любовь… любовь, любовь!...
- Дурак! Кака любовь, така! – нервно оборвал крылатого Ёршик-Вжрык и протопал барабанами! – Тут ритм! Деяние рабочее! Страсть, без чувств: будни в монотоне! Тут я…
Полупрозрачное тельце Твари сущей покрылась щетинистой шёрсткой, пятидневной небритости.
- Я тут, во Временах, налажу ритм и быт! Я…
Ёжа не знал, что делать, но он напрягся и!...
И!...
И Ёжик пукнул от напряжения, ритм течения времени этого не услышал, но иглы пронзили братьев – кольнули и оборвали дурь беспредельную, сбили все ритмы и пульсы: тело бомжа, небритого на всё тело, покрывалось острым покровом шипов.




Иглистое тело Ёжа исчезло в этих Временах: придурок, улыбаясь, держал окровавленный шприц над голой задницей Васьки-насильника, а тот орал!
- Гы-гы! – наслаждался гонимый из палаты. – Плохой… Да?! Караша так?
- Уйди! Ты чо?!
Из всех углов купе вылезли и другие психи: они вцепились в Ваську и оттащили от врача, – теперь она забилась в угол, прикрываясь рваным халатом. 
- Ну, всё-всё! Доктор, командир! Бес попутал! – Васька взмолился полу смехом! – Я не такой – я не совсем! Всё сделаю! Спасу! Братцы!
Психи пыхтели и слаженно удерживали насильника, а любитель шприцеваний, уже копался в сумке врача – он искал препараты с иглами.
- Милые, ну что вы? Не надо! – доктор ласково обращалась к спецконтингенту. – Это там плохие – с неба! А он с нами – наш!
- Эй, мужики, а как покушать, вот?! – командир поддержал врача и раскрыл свой вещмешок! – Ешьте! Давайте, ребята!
Клетка-купе развернулась к запахам вещмешка: всё застыло во взглядах, слюна закапала…




Ёжик метнулся к братьям!
- Ёрша, выдай что-нибудь в своём ритме! Быстро выдвигайся наружу!
Иглы в теле существа смягчились до шёрстки.
- Так, я щас!
Паузу не определили бы и рюмки: не успели бы, даже между первой и второй!
Противный голос извлёкся!


Хорошо тому живётся
У кого одна нога!...


И, вдруг, командир подпрыгнул и, через боль, взбодрил пространство сидячим танцем!...
Ёжик слушал уже всю песнь, как эхо!...




Хорошо тому живётся
У кого одна нога!...
Сапогов не много надо
И портяночка одна!...


Офицер забыл о болезнях и манил растопыренной дыркой – в вещмешок, как красной тряпкой – в корриду.
- И-и-и-йе-е-ха! – взвизгнул он в конце пения!
Психи бросились к кормушке: Васёк закрыл за ними решётку!


!За решёткой по-доброму жрали! : !В купе-решётке настраивался нормальный лад!


- Доктор, всё: я – пас! Извинения и прощения молю! Положитесь! Я всё сделаю! Командир, я с вами! Верь, прошу! Успокой их!
- Открой! – офицер отдал пищу спецконтингенту, – пусть они вернутся туда, но закрывать не нужно.
- Конечно. Я перегнул! Я в норме. Всё: помогу, чем смогу. Доктор, проходите!
Купе распахнулось до полного: трапеза аккуратно переместилась в купе, а врач и Васька, вместе с командиром, уже наблюдали жадное и животное пережёвывание пищи – в купе.
Где-то загудели моторы и затрещали автоматы, как короткие гортанные очереди напуганных сорок.
- Васёк, открой! – вдруг, заорали из других купе-камер. – Всё! Пришли наши! Дождались! Мочи этих и айда! Открывай!
- Сейчас, братва! Сейчас… встретим фрицев!
- Они что?! – командир изумлённо посмотрел на верзилу, – политические психи?!
- Нет. Это те, кто косит, чтоб на фронт не отправили… да и от скора отмазаться.
- Они же сейчас всех взбаламутят! – прошептала испуганно доктор и в её глазах застыло предположение вместе с беспомощностью.
Васька решительно встал.
- Я с тобой, командир! А они не успеют. Дай валыну! На секундочку.
Командир промедлил, но протянул пистолет.
- Зачем он те…?
- Извини: по другому нельзя! У них маза… такие понятия!
Васька решительно шагнул по коридору вагона, с короткими остановками у каждого купе, где раздавались выстрелы и вопли с матами спецконтингента.
- Прекрати! – вскрикнула врач.
- Васька, зачем?! – командир, заваливаясь на стены, бросился вслед за верзилой! – Васька, они же больные… Выстрелы привлекут! Перестань!
- Командир! Больные все целы! А эти… сучьи души! Отпетые они! Они ждали фрицев! Как холуи, но… не дождались…! – последний выстрел прозвучал у последнего купе! – вдруг, почему-то!... Да?!
- Сука ты, Васька! – выдохнул последние слова зек, вместе с хлынувшей кровью, притворяющийся придурком и сполз по закрытой решётке на пол, и затих…
За окном вагона раздался взрыв и рассыпалась беспорядочная трескотня автоматчиков, смешанная с громкой немецкой речью.
Офицер выглянул в оконную раму: немецкие подразделения двигались вдоль эшелона пешком, на мотоциклах и грузовиках к хвостовой части разбитого поезда – туда – оттуда было противостояние фрицам.
- Так, спокойно. Они идут мимо, – командир присел, оценивая ситуацию. – Кто-то из наших там ввязался в бой. Так-так!
В вагон, неожиданно, ввалился один из солдат, который уходил на разведку вдоль состава – в обе стороны.
- Боец, что там? – офицер встал.
- Значит, так, – солдат задыхался, он был ранен, – паровоз цел… машинист погиб… сошёл с рельсов только наш вагон, а остальные до паровоза на рельсах. Когда возвращался, уже рядом с нашим вагоном, увидел Сёмку… Он в хвост ходил… Так: боевой состав рядом с нами разбило! Они в сторону фронта шли! Вот и вступили в бой! Но, говорит, по их составу очень хорошо отбомбились… Наш состав целее…
- Пусть нам покажет, как пройти?! – Васька выглянул за дверь и прикрыл её за раненым. – Командир, я с валыной схожу?
- Уймись! – офицер пустил большие пальцы в полукруг за ремнём от пряжке – оправился. – А где он? А ты верни оружие.
- На моих руках умер… Ещё сказал, что к нашему составу пробиваются, чтобы использовать его, как уцелевший.
- Так-так, – командир вложил пистолет в кобуру, – А где напарник?
- Погиб… когда возвращались.
Врач поспешила оказать ему помощь.
- Освободите полку! Я перевяжу, потерпи.
Все присели, слушая округу и тут же по всей длине вагона, – по уровню окон, прошла очередь крупнокалиберного пулемёта!...
Упали все… = 
: кто насовсем;
: кто с ранами и стоном;
: кто от страха…
Клочья, осколки и брызги летели, и фонтанировали во всём пространстве.
- К бою! Тьфу, твою мать! – завопил и выругался офицер, – лежать! Всем лежать!...
Вдруг, разбилось окно и в вагон, сквозь гарь и дым, клубившиеся в раме окна на сквозняке, заглянула немецкая башка в железной каске с рогами и пропала.
Гул моторов и выстрелы удалялись, но шаги любопытного немца застыли у разбитого окна, хрустя осколками стекла и, вдруг, загремели подковками каблуков по ступеням в вагон!...
Васька рванул из кобуры офицера пистолет и встал у двери.
- А ну, ложись все! – шептал жарко он! – Быстро – все! Ну! И вы… и вы! И вы, придурки, если жизнь ещё нужна!
- Васька! Сволочь!
- Не гони, командир! Всё – тихо!
Дверь толкнулась во внутрь вагона и в проёме упортретился фриц… =
: он придержал ногой и стволом автомата дверь в распахе;
: он шагнул через порог, очистив носок своего сапога о штанину другой ноги – сзади;
: он брезгливо ткнул носком чистого сапога труп, лежавший перед ним и…
И!...
И медленно осмотрел дулом-прицелом вагонные камеры-купе.
- Швайн, – аккуратно переступил он мёртвое тело, – турма плакайт…
Немец, вдруг, потеплел… =
: взглядом;
: голосом и губами;
: испариной в мотне…
- О, фрау! – фашист забыл, что он фашист, – гут!...
Доктор, не мигая, смотрела на довольного немца со страхом и ненавистью.
- Нравится?! – из-за двери шагнул с широкой улыбкой Васька. – Хендэ хох, сука! Фрау-мяу!...
Васька дулом указал куда тянуть и кисти, и ладони рук, и немец потянул их, но тут же ударил руками по пистолету – неожиданно раздался выстрел… =
: фашист взвыл;
: чистый носок его сапога прорвала кровяная клякса;
: разбрызгивая кровь, он присел и, сжатый в тесных зубах стон, продолжила автоматная очередь…
Пули-дуры летели…
Пули-дуры задели многих, но Ваську возмутило то, что одна свинцовая, в несколько грамм, побеспокоила, – несколько, – докторшу: плечо раскровило и ногу…
Верзила шагнул на немца, прерывая струю пуль и обвис тут же на нём, успевая выдавить из пистолета, всё те же свинцовые граммы… =
: танго скрепило объятия;
: лица столкнулись бездыханно – наше и вражье;
: взгляды смотрели, не видя… и…
И!...


!И кончилась война ещё для двоих! : !В вагоне, тех, кто был ещё в войне – оставалось уже не много!


Стеклянные глаза уже ждали мух, но их не было: они сытились не на свежих… так как не знали войны, но она, как мать была, для них родна, как и неизвестная – война…
- Как же?!...
Остолбеневший взгляд врача от боли и ужаса, перевалился с Васьки на командира…
- Всё… Я щас…
Офицер оторвал от Васьки фрица и пнул тело его, чтоб осторонился тот от танго страстного.
Из сжатых крепко пальцев, командир еле вывернул свой пистолет у верзилы и прижал дуло оружия к своим губам.
-Тс-ы-ы… Чи-ш-ш…
Вагон ожил малым своим количеством тел – ожил!
И оживилась – война!
- Доктор, потерпи! – командир перешагнул через тела и вернул себе табельное на пояс. – Что смогу, доктор… Перевяжу…
Он начал помогать врачу, осматриваясь, чтобы продолжить войну, которая была внутри его и каждого: мёртвого, раненого, живого!
- Вот так, – сладил он тугие повязки и встал, – все ко мне… все, мои хорошие! Сюда… Не бойтесь!... Сюда… сюда…
Груда тел в некоторых местах вздрогнула… =
: шевельнулись мёртвые;
: из массы мёртвых – появились живые;
: горстка живых не вызвала жалости и…
И!...
И живые шагнули к жизни!
- Пошли и пригнитесь.
Вся группа пошла за ним по коридору вагона, осматриваясь: и ужасаясь, и улыбаясь, и… здороваясь…
В тамбуре дверь распахнул тупик: бой дымил, стрелял через скошенные вагоны, взрывал и полыхал обочиной жизни…
Командир закрыл дверь.
- Так, назад! А что здесь?
Подсобка одарила глупостью: в узком безлюдном купе стояли, с запахом банного духа – гробы.
- Ага, ладно!      
Офицер опять повёл психическую ватагу в тамбур, открыл боковую дверь.
Бой шёл в стороне…
А Россия и сейчас была такой желанной для посягателей, такой лакомной для вражьих аппетитов, что даже израненная она раскрывала просторы и богатство, как лекарства – разнотравьями и пчёлами, муравьями и лесами, берегами и реками, небесами и высокогорьями, оврагами и долинами…
- Река!
Офицер раздавил желваками и зубами сухость, что хрустнули даже микробы и бактерии, глубоко вздохнул, вытаскивая из носа сопли в гортань, и сплюнул.
- Река… узкая… рукой подать до того берега! Это хорошо. Пошли…
Вся группа быстро оказалась в лопухах, но поползло по-пластунски, лишь тренированное на это дело – тело командира… =
: шли они в рост над ним;
: шли они, улыбаясь забаве;
: шли они, а он полз впереди всей группы и глотал свою пыль…


!Пыль кем-то чихнула из психов! : !Командир встал, не отряхиваясь!


- Река! Так, надо через неё!
Неширокие берега сберегали прохладу тёмной воды: раскидистые ивы тянулись над водой друг к другу, с обеих берегов, оставляя лишь узкую полозку воды в середине речки.
Их гибкие ветви сначала струились, ниспадая, в ветрах, а затем уже струились в воде, журча и играя…
По воде, – у края, – весёлыми брызгами, вдруг, обмакнулись фонтанчики пуль.
- Эй, – закричали, сдержанно, с другой стороны!
- Наши?! – завопил сдавленно офицер и замахал всеми руками! – Наши!...
Берега отозвались и тут же сроднились.
- Партизаны, у нас есть раненые и… больные есть с… этими… психические они… и девушка врач ранена. Помогите… раненые у нас…
- Переправляйте, но быстро! Лодка есть, или плот какой?
- Лодка?... Плот?... А-а! – командир оживился! – Есть! Мы сейчас!
Он осмотрел своё войско.
- Так, сейчас… ну, хотя бы присядьте… пригнитесь, придурки! Иначе больно! Идиоты, пулька – пух-х!... Будет! Ну, ясно?!
Лица в отряде были на все лады, но одно, вдруг, смахнуло с лица маску.
- А я не из палат!... Васька промахнулся в меня.
- О, как! – изумился офицер. – Молодец!... Не угадал бы, знаешь! Артист, значит? А зовут тебя?
Лицо осмотрелось.
- Так – Артист и есть! Торопиться надо, командир.   
- Ну-да! Всё следи за ними. Двинулись быстро!               
От ив и до вагона проскочили быстро и тщательно осмотрели всех и всё внутри: живой была только доктор.
Стрельба за окном активизировалась с обеих сторон железнодорожного полотна.
Артист выглянул в сторону, где слышалась немецкая речь.
- Фрицы за разбитым грузовиком залегли… наши отходят к вагонам.
Офицер осмотрел обратную сторону, здесь находились советские солдаты.
Налетел самолёт с низкими крестами и пропахал округу пулемётными очередями.
Немецкое подразделение оживилось.
- Так-так, хотят отрезать подходы нашим! И, наверняка, будут рваться к реке!... Надо!... Что же… предпринять? Что же пред…
- Командир, среди психов есть почти все персонажи истории! Да, я его видел!
- Кого?!
- Да, этого… из палаты! Гитлера, ну?! Надо искать!
- Он что – здесь?! – не понял кошмара офицер, но принялся искать, ползая по лежащим на полу. – Какой он?
- Командир, вы сам не из палат? Какой?! Как на плакатах. Как у этих, у КУКРЫНИКСов! – шутливо ругнулся Артист. – Он же гонимый псих по Адольфу!... Так похож! И по ихнему шпрендехорит! Точь в точь!
- Во как?! – с подозрением косился на тела и Артиста командир. – Ну-ну, что там ещё за кукры?
Офицер застыл над телом, которое только что перевернул.
- Это художники. Они карикатуры рисуют на вражин наших!
- А-а-а!... Точно! Помню – смешно! Во – вот он… нашёл!
Артист метнулся быстро к нему!
- Он! Точно! Ха!...
- А зачем он нам?
- Командир, а мы его переоденем в форму того фрица. Сейчас, командир, сейчас… Ребята, – он обратился к больным, – мы на парад пойдем! На праздник! Гитлер капут!
Психи закивали, каждый по-своему.
- Его нужно одеть! – Артист указал на пациента. – Форму ему несите! Снимайте с того и сюда, ребята, давай-давай!...
Офицер сидел и вопросительно смотрел на бывшего психиатрического больного, мастер перевоплощений заметил это.
- Я, командир, попал под раздачу из-за моих, так сказать, шуток… Всем это нравилось: пародиями они называются – шаржи на друзей, известных людей… доброе и незлое в них было… я так думал, или казалось… В цирке ковёрным был…
- Понимаю. Та-ак, интересно! А я очень цирк любил и, постой, видел тебя, мне кажется… А?!
- Не знаю. Короче, я как-то сделал пародии на очень высоких и очень узнаваемых на одном капустнике – междусобойчики… Меня предупредили, но смеялись все! А потом я уже и на самого отца всех времён!... Очень было смешно, но только в первой части, пока не осознали и наступила гробовая тишина! Меня сдали… сдали, а были все свои…


!Артист посмотрел на валяющееся трупово тело ефрейтора великого рейха! : !Оглянулся на процесс раздевания немца – тот был уже полуголый!


- Ха! А форма ефрейтора нам досталась! Всё в масть! Ну, а мне 58-ю и… Пришлось свой талант применять для палат… Иначе бы! Не говорили бы сейчас!...
- Весело! – командир с уважением посмотрел на Артиста. – А я ведь тоже в другом звании был… а в каком был бы! Да!
- Всё, как у ковёрного: и весело, и грустно! А в каком?
Пародист склонился на труповым телом и… =
: в глазах завизжали вопросы;
: он рванул окровавленную пижаму Гитлера;
: ранка аккуратно скользила вдоль рёбер ефрейтора и…
И!...
И усики шевельнулись!
Командир сидел и видел за окнами весёлый цирк в ярких всполохах света!
- Так, в каком звании?!... майор?
- Бери выше… сейчас бы уже и полковником не был бы, а… ладно! И звезда Героя была. Она и спасла…
- Жив ефрейтор!
- Чего?! Ты меня с кем?! – возмутился Герой! – Я генер-р-р…
- А-а-а! Так и есть, генерал! – Пародист-скандалист выставил указательный палец перед глазами генерала! – О, жив Гитлер! Жив, Генерал!...
От окна… =
: от светлой нити из прошлого;
: от купе узкого и полуживого;
: по указательному пальцу, его взгляд сполз-таки вниз и…
И!...
И удивился!
- Что?! Жив?! Точно жив, сука! – захрипел Генерал, ища пистолет в прошлой и блестящей кобуре – искал! – Всё, хана тебе!
Плечи и кулачки Ефрейтора-гитлера поползли к усикам и он заскулил в глухой защите!
- Генерал! – артист остановил его! – Генерал, это нам ещё лучше!
- Лучше?! Зачем?
- Так он и отвлечёт фрицев! Пользу принесёт – для нас! А?!
- Вот ты, как лихо?! Весело у тебя там было! Верю! Давай, цирка нам только и не хватало!
- Есть, мой Генерал! Ребята, одевайте его! Видите, змерз уже! И на парад за ним двинем! Всё – мы уже в нём! Ха-а!...
И худое тело – с усиками под самым носом, вознеслось в кошмарном купе и давай себе преображаться… =
: сначала – в проспавшего станцию назначения пассажира безбилетника;
: потом – в важного служаку проводника;
: затем – в значительное лицо национальной гордости и…
И!...
И, наконец, руки застыли, в своих объятиях, у его мотни-мошонки и… =
: головёнка стряхнула свой чубчик – влево;
: затем кисти рук, сжатые в замке, потащились вверх по мундиру, через центральную пупковую пуговицу;
: потом распались на этом пупке и ладони легли на плечах, образуя на грудной клетке – крест и…
И!...
И правая рука полетела вперёд – выше горизонта, а из-под усиков с бравадой гаркнулось!
- Зик хайль!
Все онемели от появления Адольфа Гитлера!
- Во, падла, как настоящий! – цирковой с силой опустил его стояние – руку!...
- Зик хайль! – трепыхалась рука!


!Взрыв за окном – потряс вагон! : !Шевельнулись все мёртвые!


Бой шёл где-то под ними и рядом!
Пули и осколки уже летали по всему вагону, как остервеневшие мухи!
- Наши уже отступили… Генерал, что и как нам?! Пули-дуры найдут!
- Отжимают! Мы этим красавцем и воспользуемся! Тащите его в тамбур, курву! Давай, Артист, заводи пластинку! Я доктора посмотрю!
Гитлер что-то трепыхал на губах по-немецки и злобно вращал зрачками на огромных белках, а его арийское тело волокли в конец вагона!
Окно двери тамбура стала рамкой картины – мгновенно – до иконной!
Снаружи, через стекло, весь ландшафт боя взглянул, – вместе с солдатами Германии, – на фюрера!
Гротеск пантомимы портрета нацистов вызвал восторг и ликование: стрельба потянулась к фейерверкам – к небу и затихла!
Дверь распахнулась и он, во весь свой рост, шагнул, подхваченный коллегами по палате, в огромное пространство России.
- Nicht schiese! – с привычным визгом орал Гитлер, которого несли жилистые руки спецконтингента с лицами знаменитых мира сего. – Nicht schiese!...
Артист, вытолкнув комедиантов, закрыл дверь и поспешил к командиру, который стоял у раненого врача.
- Как там?
Пародист поднял большой палец вверх: за окном в истерике бился голос демократического покорителя великого немецкого народа: «Oh, mein Gott!»…
Артист вывернулся всем своим телом и ухом к дыре в окне и тараторил перевод…
- О, мой бог!...
- Farbe der Nation!...
- Цвет нации! – эхом отзывался перевод…
- Die grosen Soldaten von Deutschland, uberall ist dein land!...
- Великие солдаты Германии – везде ваша земля!...
- Aber suche hier nicht der fried!...
- Но не ищите покоя здесь!...
- Wir brauchen keinen Ort, wodas Ende der Geographie ist!...
- Нам не нужно место, где конец географии…
- Es ist nocht nur hier zu steden, sondern auf dem ganzen russischen Land!...
- Погибать нужно не только здесь, а на всей русской земле…
- Erinnere dich fur ewige: deren ist die Erde!...
- Чтобы помнили на века: чья это земля!...
- Also gehen wir weiter!...
- Поэтому мы пойдём дальше!...
- Deine Graber mussen in Moskau und der Wolga sein!...
- Ваши могилы должны быть у Москвы и у Волги!...
- Auf der Krim und im Kavkasus!...
- В Крыму и на Кавказе!...
- In Leningrad und Murmansk!...
- В Ленинграде и Мурманске!...
- Uberall!...
- Везде!...
- Gehen Sie Kuhn, meine Kinder!...
- Идите смело, дети мои!...
- Gehe, Soldaten der Wehrmacht!...
- Идите, солдаты вермахта!...
- Dass das arische Blut diese Erde geweiht hat!...
- Чтобы арийская кровь освятила эту землю!...
- Lass es edel warden!...
- Пусть и она станет благородной! – закончил перевод Артист, но за окном речь оратора на немецком продолжилась в диалогах…
Пародист не стал переводить, взглядом спросив командира – скривил рожу.
- Да, хватит! – офицер убедился. – Они похожи!... Их бы в одну палату… А нам пора!
Командир шагнул от одного окна к другом и, оценив сложившуюся ситуацию, принял решение!   
- Скажи своим, чтобы притащили гроб.
- Гроб?! Зачем?
- Они же лодку просили.
- А-а-а! Партизаны – да-да…
- Быстрее! Пока фрицев отвлекают – проскочим!
- Хорошо!
Всё быстро организовалось – в тамбуре уже покоился гроб.
- Так, Артист, это надо делать нам самим и аккуратно! Бери.
Они склонились над доктором и, примерившись, подняли.
- Вы куда меня?... Ой! – большие глаза врача плакали на своё тело. – А Вася?
- Он уже там, – кряхтя и неся, парировал быстро Артист, – ты потерпи!... мы быстро и… в лодочке, по волнам…
Командир толкнул к выходу всё пространство и оставшиеся психи приняли необычную лодку на железнодорожную насыпь.
- Куда крышку?! – зашипел офицер, – рано – пока отдельно тащи. Неси на берег!
К ним вылез из-под вагона лейтенант.
- Так, боец, пока не стреляйте… Раненого врача на тот берег отправляем!
- Есть, товарищ командир! А что там происхо…
- Отвлекаем, чтобы её спасти и вас забрать: грузитесь с этой стороны – влезайте так, чтобы фрицы этого не обнаружили. И не стреляйте, пока немцы не поняли – что к чему…
- Постараемся, но… как я им… по цепочке передам, конечно. А что мы потом?
- Я когда-то был машинистом – этого убили. Короче: как дам гудок – цепляйтесь со стороны реки по всему составу! Всё! Действуй!
- Есть!




Ёжик-Вьёржик ковылял за процессией, поспешая не терять нить и ритм в туманных гарях, которые преследовали эти Времена…
Его иголки оборонялись от пуль и осколков, отталкивали трусость и малодушие, жестокость и беспредел…
- Гляди-ка, опять гроб?! Они что – это? Без них никак что ли?! Ну, Времена! Всё в ход идёт! Всё: любой ценой… Браты, время своё приберегите! Чтоб рядом – на запасном пыхтели!... Будьте рядом… Тут… слышь, Ешик-грешик! Вжик-Вжик свой поаккуратнее приготовь, ежели что… Барышня хорошая поранена!
- Ёжа, я тута-тута! Нам это только давай… лишь бы девушка хорошая была… Кто-то что-то такое сказал – из моего времени, или…
- Не отвлекайся! Да, что же это: опять гробы?!... Неужели всё завсегда известно и всё, как всегда? Правы, что ли, браты…
Туман от реки реденький, но тянул: потягивал сквознячком – прикрывал…
Всё же…




Несли в гробу её: врача и деятеля политического происхождения!
Остановились, вдруг, прислушались – нырнули под ивы и вновь остановились…
- Река… туман чуть-чуть… всё на руку…
- Эй! – окликнул обратный берег. – Вы готовы?
Командир живо очнулся!
- Всё-всё: мы здесь! Давайте, пока затишье!
- Лови верёвку!
Верёвка разрезала время и привязалась, соединив время на двух берегах!
- Вяжи лодку и айда уже!
Быстро закрепили гроб, но его опасно кренило – вода, гонимая течением и ветром, бросалась к краям, попадая иногда внутрь.
- Беда, – пробурчал офицер, – перевернуть может.
- Генерал, я поплыву и подстрахую?
- Да, бери своих больных и… до середины, а дальше пусть они сами… доплывут сами и её вытащат… доплыви с ними, когда уже тот берег ближе будет: чтоб он уже их манил. А сам назад! Всё!
Река-дура текла, как всегда и отсчитывала всё что угодно во времени – и земле, и небу – текла!...   
- Ну, что вы там?!
- Сейчас! – вдруг, гаркнул Артист. – Командир, а если крышку? Сверху… Они же потом без меня…
- Точно: неси крышку!
- Постой, Генерал! – стоял по пояс в воде Пародист. – Как-то не подумал: всё же жива?!
- Бей, чтоб жила! Быстрей! Всё плывите, мать вашу!
Удары сыпались, а течение уже боролась с теми кто боролся с ним, чтобы выжить: гроб сформировался к могильному снисхождению и верёвки коснулись волны…




Ёжа, не смея, осмеял и…=
: распространились эти чувства в сознания для братьев;
: они начали искать в пространстве себя для друг друга;
: они выбрались из Ёжиковой шкуры и…
И!...
И взвыл Ёжик…
- Браты!... Устал!
- Отойди-ка, колючка! – Ешик посмотрел вдоль своего тела – вниз и тело из игл, – метаморфозно, – стало расплавляться в прозрачно-аурную плоть, воспевая мгновения жизни! – Эх, Времена!...
Глумленье раскрывалось в доброй сказке: в подсознании и сне – сомнамбулизмом владел Ешик-Вжик-Вжик: в гробовой тишине и тьме с мягким покачиванием в волнах…
- Только без Муз! Просто: подари прекрасные чувства!
- Нет, Ёжа, с ними… я постараюсь…
- Ну-ну…
Иглы пропали и небесная высота обняла время и слышны уже были только сердца: прозрачная высь приглашала к тому сюжету, какой оказался меж берегов.
Темноту наполнили тёплые дыхания и биения сердец, касаясь в танце друг друга – в разных пульсах и ритмах их тел: тьма стала светлой и чистой!
Ешик сплетал симфонию, а затем – пеленал этой музыкой мир единственный и желанный, рождённый для них самих – гармоничный и цельный… =
: девушка ожидала прикосновения и желания оказаться в объятиях с любимым;
: девушка раскрыла уста и весь мир высоты и тишины, тут же стал без всякой войны;
: страсть его рук была уже ближе, чем она предполагала – и мгновений таких никогда никому не позволяла и…
И!...
И Ешик взлетел беззвучно на крылах, растягивая тонкие голосовые связки-струй и по струнам, по струнам, по струнам и… =
: и родилась музыка;
: и коснулся сон прикрытых век;   
: и предстала пленная и сумасшедшая реальность сладкая и…
И!...
И уста смешались!
Во всей Вселенной оказались перед друг другом они, как в мыльном пузыре из распятий радуги: счастливое одиночество потянулось уже к диалогу и…
И уста их сомкнулись, но они не молчали – они кричали и, не сделав и шага друг к другу, – мчались:


- Да…              
Вся жизнь лишь для тебя:
- Да…
Пусть не угаснет свет!
- Да…
Его лучей края!
- Да…
Хранят любви секрет!...
- Да…
Жить буду для тебя:
- Да…
Как один миг – на век!
- Да…
Ты – это часть меня!
- Да…
Любимый человек!...
- Да…
Моя жизнь – без тебя:
- Да…
Где меня тоже – нет!
- Да…
Мне не прожить и дня!
- Да…
Только с тобой – рассвет!...
- Да…
Благодарить тебя
За то, что жизнь без бед!
- Да…
Благодарить себя,
Что вместе сотни лет!
Благодарить – любить
и понимать!
и обнимать!
и признавать!
и открывать:
Все первые волнительные чувства…


- Первые волнительные чувства – будущей реки родник течёт в известном направлении – по руслу! – влюблённые вторили эхом слова…
Ешик раскачивался на крышке гроба с раскрытыми крыльями в такт своего поэтического ритма времени – во Временах, с залепленными тонкой кожицей век, глазами и тонально мычал глубокой гортанью…
Было не ясно: он раскачивает деревянную плоскость палубы, или волны качали судно с телом, а может – это чувства сердец в пульсе сонета?!...
И снизошло, через любовь – до Муз, – где Небеса и Голоса… искусств… =
: в грудь женскую уткнуться бы и задохнуться;
: чтоб зрение размыло тёплой тьмой;
: чтоб умереть сейчас и улыбнуться!...
Чтобы уйти и!…
мглой –
      вниз головой,
живительной,
Как плод укрыться!...
Всё растворится…
И нежный пульс наивно спрячет темя:
Надежд тепло – твой Бог на время…
Твой абрис чист ещё!...
Ещё душа светла…

Руками женскими укрыться бы,
         дождём умыться,
Чтоб память смыть росой-слезой,
Чтоб по-младенчески свернуться,
Чтобы во сне – в утробе матери родной,
                единственной!...
Под сердцем шевельнуться –
   и все проснутся!...


Еша чуть не захлебнулся от чувств в своих струнах: братья толкнули его в спину:
- Она жива хоть? – стесняясь, спросил Ёжик и, как бы – из-под тешка, тоже самое промямлил Ёрш. – Успеют доплы…?
- Хам! Как можно?! Влюблённые брачуются на небесах! Ты хочешь, чтоб свалились?! С самой луны?!
- Как на небесах?! – Ёжа безигольно возмутился!
- Нам туда не н-на! – убедительно пробился голос Ёрши. – Мы же спасаем! Туда и без нас проложена дорожка, и для всех! Не н-н-на нам!
- Её что, – там нет?! – Ёжик-Вьёржик пытался выйти из братьев наружу! – Она есть под крышкой?! Или – нет?!
Вдруг, по дереву застучало!
Еша чуть не свалился в воду!
- Нет – есть!


!Крышка содрогнулась и приподнялась! : !Еша свалился в воду!


Ешик-Вжик-Вжик барахтался в водах – волны смывали крылья…
Прозрачную плоть река полоскала в массах своих, как медузу и студень, смывая с них все сопли лирические, обнаруживая под этим слоем иглистую шкурку Ежа…




Тьма загробная растворилась и освежилась каплями милой спасительницы – речки.
Крышку гроба подхватил Артист.
- Тихо-тихо-тихо! – прошептал он, заглядывая через край узкой лодки.
Пародист понял, что девушка за чертой сознания и мерно бредит и лишь пульс её был единственной нитью к этому миру…
Сопровождающий этого синхронного плавания промокнул речной росой её сухие губы, растёр влагой виски: девушка несколько успокоилась…
- Не знаю: мысленно, иль не мысленно – говорю, пою, или слушаю… чувства твои сокровенные – к адресату, к высоте и к судьбе…


В глазах людей пробьётся тихо утро…
И станет день длинней: твой миг рожденья, будто…
Твой абрис чист ещё!...
Ещё душа светла…

Стон женщины
          сквозь тьму
  пробился…
Уже…
ещё родился Я…
       чтобы уйти…
        и мать найти!...
                в этом пути…
Мой абрис будет чист и вновь душа светла...
Уже…
Ещё!...
Жизнь вновь себя нашла…


- А мне пора…
Ивы соседнего берега уже тянули ветви свои для помощи и любви, для жизни продолжения, возникшего в стихосложениях… =
: ранениях;
: смертях;
: и потрясениях… и…
И!...
И всё растаяло в течении реки…




- Куда ж ты?! – продолжал барахтаться в реке Ёжа, но ни его голоса, ни его иголок-колок никто не слышал и не чувствовал! – Времена! Раз… ъ… ети вашу!... Э-э-эй…




Артист оттолкнул от себя деревянное ложе и поплыл назад – к поезду и войне!
На берегу он не обнаружил признаков войны… =
: стрельбы не было;
: взрывы не рвали пространство;
: подозрительно острая тишина, лишь напоминала о ней и…
И!...
И он услышал смех?!...
Пробравшись сквозь ивы он увидел не только тишину, но и панику вдоль вагонов вместе с хохотом: хохот доносился с другой стороны железнодорожного полотна – от немцев, наши войска имели растерянный вид.
Командиры подразделений докладывали что-то Генералу.
- Разрешите! – Артист вытянулся перед офицером. – Задание выполнено.
- Вернулся. Молодец! Вникай и быстро! Пошли в наш вагон.
Насыпь шуршала – сыпалась в каждом шаге, а пыль и гарь уже давно хозяйничали на зубах, требуя глотка воды: кругом пахло мёртвым взглядом, мёртвым пульсом, мёртвой кровью…
В навалившейся тишине грохот тамбура грохотал литаврами!
- Памятник хочешь? – спросил на ходу командир.
- Нет, – отмахнулся без паузы ковёрный.
- Отчего так?
- Обосранным быть не хочу.
- Потомками, или современниками?
- Нет… голубями. Сколько их у нас перед цирком бы…
- Так, – прервал Генерал, – забудь! Смотри, но не высовывайся… 
В раме вагонного окна замер гротеск в цирковом исполнении: порядочные и патриотичные дураки Союза Советских Социалистических республик были хоть и в больничных пиджаках, но смотрелись строго и выдержанно, как политбюро, которое почему-то расположилось вокруг гонимого Гитлера.
Всё застыло и только ветер нервно трепал волосы и клочки дыма в рамном пространстве.
Оскал гротеска исходил от оскала спецконтингента из разбомбленного санитарного: к небольшой кучке с фюрером, фрицы согнали всех живых из хвостовой части эшелона, – другая часть оказалась с другой стороны – у реки и разбрелась там, где была ещё родная советская власть.
Здесь они свободно ворвались в собственный мир… =
: одни поплыли по реке – по времени и по воде;
: другие смотрели на тех, кто зачем-то столбами-рядами стояли за рельсами – на пригорке, а за ними нервно курили солдаты вермахта;
: третьи торопились тихо в себя, свернувшись калачиком, или спешили в любые разные стороны и…
И!...
И даже они – психи – уже понимали, что они обречены.
Пелена оконного стекла вагона раскрывала Артисту зловещий план фашистов: война шутила, как могла!
Весёлый щит из дураков наполнялся трагикомедией – полифонический хор спевался на глазах из сотен разных голосов, в котором повторов не было по природе, по психофизическому камертону.
Хор объединялся одним – оскалом!... =
: вывернутым – до зловещего;
: вывернутым – до маски Щелкунчика;
: вывернутым – к небу и разуму, и…
И!...
И за последним рядом полосатых пижам, стыдливо прячась, встали фашисты в рост полный!


!Больных толкнули в спину и они доверительно шагнули дорогой – к добру! : !Пулемёты и пушки застенчиво выползли из оврага – на ними!


Палитра жестов, красноречивых поз, неистовых гримас и ужимок – с одновременным шагом и звучанием, погружало пространство в пчелиный рой: гул улыбок нависал плотной стеной, которой они медленно сдвигались к уцелевшим вагонам.
- Да, цирк отдыхает!
- Говорят, – ваша идея?!
Артист и командир обернулись: перед купе стояли трое вооружённых.
Капитан опирался руками на автомат ППШ, который висел на шее, а два сержанта прижимали к себе, перекинутые через плечо, немецкие автоматы.
- Это, чтобы спасти раненую, – вступился офицер за Артиста.
- А вы собственно кто?
- Вы бы представились для порядка!
- С удовольствием: капитан Похлебок – СМЕРШ!
- А документы у капитана на лбу что ли?!
- Я позже представлю… их разбомбило!
- Так – капитан! Если это так, конечно… Остальное и будет позже! Я выше по званию и принял командование в сложившейся ситуации. Приказываю: пройти в штаб и…
- А это не воронка, как выйдешь – сразу? – прервал нагло улыбаясь, офицер СМЕРШа.
- Не пререкайся! Капитан, спросишь в штабе майора Иванова и он поставит перед тобой задачу, согласно моей директивы! Вопросы! Кругом! Выполнять!
Команды выполнились: шаги отстучали!
Заоконная угроза вновь потребовала внимания себе!
Пыль арестованного шага уже погрузила в себя живой щит по пояс и эта полосатая стена из пижам с неистовым дирижёром с усиками в форменной немецкой одежде – в центре данного театра военных действий – ошеломлял!...
Стена-пелена сдвигалась с пригорка, будто сползала под весом своим  и оказалось так близко, что пыль туманная жевалась на зубах уже и у солдата русского…
- Артист, времени нет! Ничего не скажу – всё без приказов! У оставшихся пяти вагонов , один с документами… Нужно срочно уезжать… Сможешь – сбереги их, а если… то… главное: вагоны должны уехать! Когда я буду готов – дам гудок! Я к паровозу! Всё!
В одно мгновение они оказались у рельс на насыпи.
- Всё по обстоятельствам! – решительно выдохнул командир. – Пока!
- Хорошо, Генерал!
- Думай, Артист! У тебя светлая голова!... И цирк очень хорошо получается! Давай!


!Командир помчался вдоль вагонов, придерживая фуражку рукой с пистолетом! : !Артист прыгнул в воронку – в штаб!


- Так: прибыл! – измерил взглядом начштаба. – Твоё. Стало быть, изобретение?... Своевременный манёвр! Молодец! И дух перевели, и перегруппировались. Необстрел везли на передовую… Что думаешь? Какие соображения ко всему сложившемуся? Смотри в оптику!
- Да, накой она: тут уже всё, как на ладони… Разрешите, я обернусь.
- Валяй, но времени, под самые уйди!
Артист вынырнул из-под маскировочной сетки и, пригнувшись, выглянул из-за вагона, осматривая обратную сторону железнодорожного полотна: уже слышны были даже вздохи и гортанные звуки улыбок живого занавеса, их шаги и сопения, кашель и сплёвывания, тихие стоны и чихания – в нависшей горькой пыли: гнали гонимых, как крупнорогатый скот…
Гитлер ещё что-то декламировал осипшим голосом, забрасывая чубчик чётко влево, но жесты становились всё более и более марионеточными.
За всем этим построением линии фронта следила, поблескивая, оправа пенсне – худого и подтянутого всеми крестами и ремнями – генерала: он любовался действием, – своим замыслом, – а пародия на фюрера тихонько веселила арийца, отчего он с удовольствием пригублял из плоской фляжке что-то ароматное, крепкое и согревающее душу.
- Vorwarts! П-пер-рь от! Ха-ха! У’ра, у’ ра, у’ ра-ра-ра… валинька-малинька!...
Неожиданно, Артиста, – с двух сторон, – прижали два автоматчика, а в спину упёрся ствол оружия.
- Тихо, сука! – сквозь зубы цедил СМЕРШ без документов! – Тихо! Значит, так: всю эту смуту с придурками и шутами убрать через пятнадцать минут! Устроил насмешище над войной! Над серьёзным делом?! Ну-ну, мразь!... Сержант, начштаба проводили в нужник?
- Да, он уже тута, рядом уже. Затем же вагоном, где и остальных поставили… к стеночке.
- Чего тяните?
- В расход?!
- Идиот! Уже вонять должен! А ты повернись, циркач! Где этот твой попечитель?! А-а?! Ладно, расскажешь потом, а пока исполняй! Время пошло…
Раздался выстрел и стон со стороны перевёрнутого вагона.
- О, как от самого товарища Сталина! Привели в исполнение!... Потом на тебя посмотрим… П-шёл! Ищите этого – он главный у них!...
Артист отлетел по насыпи в бурьян и увидел небо: облака равнодушно и мирно плыли, пронзённые лучами солнца и гонимые ветром, который мчал всё это куда-то на восток – к такому же небу, к тишине, к Кремлю, к мирным тылам, к Родине – мчал!...
Вдруг, откуда-то – из Родины, сквозь куски облачной дали, – с неба: свалилась на его большая белая конская голова и фыркнула мило…
Над Артистом стоял белый конь, с которого ловко спешился казак во всём обмундировании.
- Хорошо! Не на своих двоих отступать! – цирковой медленно поднялся. – И быстрее даже…
- Чего несёшь! Окруженцы мы… пробиваемся…
Конь тихо заржал…
Артист коснулся тёплых конских губ и улыбнулся.
- Хороший!... Я в цирке с ними работал… Красавец! А ты, я смотрю, и с шашкой, и с буркой… Будёновец, прям, в гражданскую! Преешь, наверное, в ней, отступая? А?! Толи в атаку! А-а! Н-н-наголо-о-о: и ветер свежий, удаль, слава!
- Да, тихо ты! Вон, видишь капитана?
- Ну, – ковёрный уставился злобно на СМЕРШа.
- Не запряг! Так это он нас всех собирает для прорыва и требует, что для всех… окруженцы мы… Поэтому, не надо об отступлении… За это не один уже того… А я видел в цирке, как они там лихо! Мне бы… А ты можешь?
- А то!
- Тю… покаж!
Артист оценил обстановку: живой щит и пенсне в мундире выстроились, можно сказать, – примеряя к цирку, – у самой арены – на выходе!
Напряжение перед столкновением уже стучало в висках и ушах, и не комфортно прело в штанах.
- Скидывай бурку и подавай шашку!
- Осторожней! Вострая! Хотя, как они крутят у вас! Дух захватыват! До слёз хлопал! А у них они тоже – вострые?!
- А то! – озорно и легко вскочил цирковой на коня! – Смотри!...
Конь в миг встал на дыбы – казак отшатнулся, оступился и пал…
И, вдруг, пронеслось многоликое над головами: «воздух!», «die Luft!»…
Рёв низких моторов оглушил и уронил всех вояк головой вниз – в матушку землю, и прикрыл всем затылки собственными ладошками, чтоб под щёчки сползли они запросто, коли веки на веки, вдруг, закроются запросто…
Земля обняла всех своей пылью и грязью: в миг опылила, опалила и гарью покрыла, как и с соплями и кровью смешала, но не всех… =
: стоял живой щит и даже выше;
: стоял белый конь, на гриве которого лежал цирковой;
: стоял и мундир в генеральских погонах, отражая – в пенсне – звёзды с крыльев штурмовиков и закат, уже рдевший и начинающий тлеть и…   
И!...
И ударили с обеих сторон очередями наперекрест, и закакали одиночными взрывы и выстрелы, и полыхнуло с налёту – и всё наладилось!
Спецконтингент начал заваливаться и падать, пытаясь не познать величину веса пули свинцовой: валились мешками, кто от страха, кто от забавы, известной лишь богу одному, кто просто – замертво – глазницами вверх, изловчившись, – к небу, – в небо, – в себя…
- Согнём?! А, казак?! – заорал Артист, бурка распахнулась и набрала полный объём за его плечами, как плащаница! – Согнём! Нечисть, бля-а-а-а-ац-з-с-с-с!...
- С огнём, брат! – замахал кулаками казак и ударил одним кулаком, в ладонь другой руки! – Поджарим!
Конь заржал и встал на дыбы!
- А с каким огнём?!
- С каким получится!


!Клинок шашки взмыл вверх! : !Паровоз взвыл сигнальным гулом!


- Слышу, Генерал! Мы вместе! Вперёд! С Чапаем! Вперёд – за мной!... А-а-а-а…
Всадник, будто, спрыгнул с небес и ворвался на поле брани, сверкая шашкой, как молнией, а вслед за ним, развиваясь знаменем-шлейфом, летела бурка, наполненная ветром, отвагой и славой!
Артист мчался к косогору и видел впереди лишь застывший блеск пенсне в мундире!
Стремительный бросок всадника опередил всё и лишь Гитлер, заметив его, начал смиренно подниматься, не боясь пуль.
Артист вихрем промчался мимо фюрера и, – в тот же миг, – перед ним оказалось золотистое интеллектуальное пенсне с арийской чистотой и… = 
: и шашка оказалась на взмахе;
: и рука уверенно чувствовала её рукоять;
: и шашка разделила пенсне пополам и…
И!...
И закат поплыл красным светом по всей стороне этого фронта, и упал генерал, а всадник – взвившись к небу – с конём, развернулся и бурка его – в вихрях, – вновь заполонила небо от горизонта его плеч – на весь мир: и смело, и дерзко, и зримо!
Гитлер потянул руку, чтобы приветствовать подвиг солдата, но Артист в одно мгновение подхватил талант психического тельца пленного и рванул с ним к эшелону.
Паровоз размазал под собой огромное облако, смешав при этом с землёю небо и… пополз!
Вагоны дёрнулись от одного – к другому, как игрушечные, и тихо покатились!
Всадник мчался на перерез последнему вагону!
Вагон ускорил движение в сторону на восток и открылась картина фронтовой полосы нашего фронта.
Артист не рассматривал кого-либо из бойцов русской армии – его нёс к нему конь… =
: капитан раскрыл свои СМЕРШевские глаза;
: рукоять шашки вновь почувствовала твердь руки;
: шашка не скупилась и, не коснувшись глаз, – прошла нежно и мягко между ними, как между линзами пенсне и…
И!...
И побежали бойцы к вагонам!
Два фронта бежали к составу с обеих сторон сбегались, наплевав на его направление и, цепляясь, влезали в вагоны, и, цепляясь, пристраивались, или меж них, или в любых богоугодных прощелинах, нишах, ступеньках, – и цеплялись – за жизнь – цеплялись, цеплялись, цеплялись…
Паровоз вновь пронзительно крикнул в небо Отечества и вагоны начали отчётливее обозначать свой ритм, оставляя поле брани, где-то там – на войне… =
: на несколько часов – до рассвета;
: на несколько минут, чтоб табачком, или глотком наркомовским усугубиться;
: на миг, чтобы вся жизнь прошла перед глазами… успела и…
И!...
И Артист вместе с конём шагнул в реку – к тем ивам, которые ждали его на другом берегу…
Везде одиноко бродили умалишённые, а Гитлер в потрёпанной форме ефрейтора ходил и оплакивал мёртвых, и долго смотрел в небо: он не знал – где его ждут, бездомного… 




Ёжик-Вьёржик тоже бросился было догонять хвост поезда, но шпалы быстро перестали мелькать у него перед глазами – устали рябить, а потом оказались в каждом шаге и, наконец, выбрав одну, – остановились: он зажмурил глаза!...
Разорвав веки – обнаружил уже не вагоны, а стук их колёс: клубы пара, чёрного дыма угольной топки паровоза смешивались в ветрах с гарью остывающего боя и застилали глаза, как и всё пространство родного простора…
- Чего встал? – занервничал где-то в его глубине Ёршик-Вжрык. – Времена – трын-трава… пелена… Гробы у тебя чего-то всегда и везде, Ёжа!
- Да, – поддержал Ешик-Вжик-Вжик, – Времена!... И у тебя тоже – всё уже известно и, как и всегда…
- Как всегда? Разве?! – удивился устало Ёжик.
- Ну-да! – утвердил Ешик, – у меня любовь, муки и страдания, признания и… разочарования… а у тебя?
- А у него – гробы! – бесцеремонно брякнул Ёршик.
- А у меня гробы?! В не целевом использовании… А, ну-да – гробы… Так гробы – любимая тара переворотов!...
Ёжик улыбнулся.
- Всё, браты, я к вам… Не пойду я за поездом! Не хочу сейчас за ними! В этом тумане уже гарью тянет! Не, не хочу: я знаю её… с майдана она – эта гарь… колёсная и караваны печеню-ю-ушек! А вы видели кто влез в этот поезд?
- Нет.
- Нет.
- Туда влезли все: и наши герои, и наши предатели, нормальные и расстроенные психически, умные и дураки – все!... И немцы, и фашисты, и… националисты… Все жить хотят!
- А куда поезд пошёл? – недоумённо спросил Еша.
- Может – взорвать?! – проявил бдительность Ёрша. – Пух и нету, всего винегрету!... А-а! Ха-ха. Давай!
- Нет! Не возможно! Поезд в будущее пошёл… в завтра… Да-а-а… вот такие поезда!... Встречайте, браты и меня, и… Времена…
Ёжик шагнул уверенно в туман с привкусом гари и почувствовал в его глубине вращение шестерён, колёсиков, маятников и порадовался: время идёт – река течёт!
- А знаете, браты, что единит нас? Молчите!... Во всех наших часах, сутках и Временах!... Всегда будет жить – любовь!... И никто этого не перепоездит!... Браты, я к вам, мои родные!... Господи, как мне осточертели иголки!...









9 октября 2017 год,
город Москва