Колосовики

Два старика осталось у  нас из тех, кто эвакуировал завод, или, как его называют, «почтовый ящик». Остальные… Дотянут до пенсии и… А ведь не воевали и ранений не получали.

   Старики и думать не думали, сколько их, но вот пришли пионеры и пригласили на сбор.  На этом сборе и выяснилось, что – двое. Вожатая рассказала о большой проделанной работе по выявлению героев тыла, им повязали красные галстуки, сфотографировали… Казалось, старики должны радоваться, что им такой почёт, тем более, рассказать им было что, но странное действие произвёл на них этот пионерский сбор.

   Вечером, когда один из стариков, сухой, жилистый ревматик дядя Миша Ваганов, сидел у себя на кухне, под его окном обе лавки оккупировали рыбаки да грибники. Охотники в посёлке повывелись, ружей ни у кого нет, а эти остались: кому соврать хочется, а кто и правдивую историйку готов рассказать о необычном улове или грибной удаче. Молодой плутоватый Цинька, шофёр «камаза» (глаза у него непрерывно бегают – не поймёшь, что на уме), не знал, что стариков сосчитали, и по своему обыкновению вертел в пальцах крестообразный шуруп. Дядю Мишу разыгрывали на этом шурупе. Смотрит он, смотрит, потихоньку накаляется и… Все получают удовольствие.

   - А ведь какой-то… премию отхватил! – тычет дядя Миша в крестообразное углубление пальцем. – Туда ещё закручивается, мать-перемать, а назад? Как назад, я спрашиваю?
   - А так, – подливает кто-то масла в огонь.

   Прямо на скамейке пробуют. Дядя Миша выносит крестообразную отвёртку, на которую недавно, скрепя сердце, потратился. В самом деле, назад – никак. Шлиц съедается. Ваганов на коне:
   - Во чем у нас людей занимают!

   У Ваганова открыто окно, и подначку он видит, но нет настроения. Засела в голове мысль, что сейчас их двое, а не за горами день, когда один останется. Один. И никак не хочется ему умереть последним.

   Колготятся молодые мужички. «Может, и хорошо, что они ничего этого не видели, – размышляет Ваганов. – Как завод втискивали в состав, как ползли под «юнкерсами», как разворачивались в голой степи…»

   Цинька вещает голосом Ваганова:
   - Всё удобство – из магазина донести. Белая плашка, чёрные ножки в красивой упаковке. А дальше? Дальше, я спрашиваю? Вихляется такая, с позволения сказать, табуретка, как… А уж встать на неё… Моя старуха, когда жива была, увидела таракана на потолке, взгромоздилась и…

   Взрыв хохота. На него откликается не Ваганов, а живущий в этом же доме второй старик, дядя Боря Тросов, широкий, низенький. Голова прямо в плечи переходит. Как все сердечники, он очень подвижен. Ни минуты спокойно посидеть не может. Черты лица у него большие и мягкие, как у женщины, и вообще он больше похож на женщину: полный, кубаристый, да ко всему прочему – легковерный. Будучи легковерными, женщины, например, хитры, а он… Легковерный и бесхитростный! И про пионерский сбор забыл, и про Ваганова. Потому что услышал про грибы.

   Тросова давно сжигает страсть – грибы. Грибник он редкий. По всем приметам должны народиться колосовики – крепкие июльские, от запаха которых в доме всё оживает, а о вкусе и говорить не приходится: его и на том свете вспомнишь. Но так получилось, что за колосовиками Тросов не сходил ни разу. То работа не позволяла, то момент упустит. И вот сейчас… Одна беда: куда? Поблизости ничего нет. Чтобы насобирать корзинку, не один десяток километров накружишь по лесу. Опушки заняты стадами телят, пасущихся с ранней весны до поздней осени, дальше полосуют лес мелиораторы, превращая его в подобие стиральной доски, и, наконец, в глубинных затишках, куда и человеку-то пробраться трудно, вдруг обнаруживаешь «Икарус» с туристами. Потому и перевелись грибники, а про заядлых и говорить нечего: один Тросов остался.

   Цинька, мгновенно оценив обстановку, переключается на Тросова.
   - Грибов, мужики, грибов! Не собирал их никогда, а тут рука не могла остановиться, аж почернела. Сначала с корнем рвал, а потом только шляпки, шляпки…
   - Где? – спросил прямо из кухни Ваганов, потому что увидел, как Боря Тросов завёлся с пол-оборота; смотрит этому Циньке в рот и готов ехать с ним за сто километров киселя хлебать.
   - Не доезжая Петрозаводска, дядь Миш, – невозмутимо поднял глаза Цинька. – Свернул на грунтовку и полдня кишки горлом считал, но зато…
   - Грибы где? – уточнил Ваганов.
   - А-а, – улыбнулся Цинька, – на помойке. Пока туда-сюда… Пришлось вытряхнуть из рюкзака.
   - Мать честная! – в сердцах хлопнул себя по бокам Тросов и засновал челноком вдоль скамеек, пихнув руки глубоко в карманы.
   - Очередной художественный свист, – подвергнул Ваганов сомнению рассказ шофёра.

   Цинька, как и все врали, зашёлся от несправедливости: он своими глазами видел триста подосиновиков, с места ему не сойти! Но больше он не потратит на них ни минуты, а  займётся сбытом керамической плитки; червонец за ящик, как все шофёры делают. Но если хотят убедиться, что он не врёт, пожалуйста: хоть завтра возьмёт.
   - Его, – кивнул Ваганов на Тросова, – с мешком валидола.

   Тросов настолько вошёл в раж, что не слышит, что это – про него. Он не здесь, он –  там. Согласен, едет.

   Мужики подсчитывают: за световой день не обернёшься, придётся заночевать, значит, грибы испортятся, нужно с ними что-то делать на месте, то есть варить или сушить, словом, нужна грибоварня… И вот дело раздувается до грибоварни, которую Тросов едет строить, один, конечно.

   Ваганов облегчённо вздохнул: Цинька понял, что от него требуется, и незаметно исчез. Хоть и плут, но не дурак, чтобы заниматься прожектёрством со стариками. Потихоньку разошлись и остальные.

   - Двинем-ка по своему маршруту, – успокоил вышедший Ваганов своего впечатлительного друга, – на жарёху наберём, а чего нам ещё?

   Тросов отвёл руку.
   - Завалишься, – пригрозил Ваганов, – искать не буду.
   - Боишься, я – раньше?
   - Боюсь, – согласился Ваганов. – Вчера сходил в сберкассу, и завещание на тебя переписал.
   - А сын? – вытаращил глаза Тросов, пытаясь определить, насколько далеко зашло это у Ваганова.
   - Что сын? Приедет на третий день. Человек служивый, отпустят не сразу. А тут с первого дня хлопот по горло.

   Некоторое время старики сидели молча, не борясь с наседающим комарьём, потом Тросов примирительно сказал:
   - По маршруту – так по марш…

   Неожиданно он смолк, потому что в сторону скамейки свернул человек с плетёной корзиной на согнутой руке. Это Ваня Дюжев, сменный мастер первого цеха, ему за сорок, но он всё ещё играет в футбол, и идёт он не из леса, как вообразил Тросов, а с огорода, куда его послали за скороспелкой. Ваня подсел к старикам и без дипломатии, напрямик,  как он это всегда делает, когда играет в защите (отбивает подальше), попросил дядю Борю Тросова поработать месяц в его цеху. Всего месяц.

   О том, что делал Тросов на заводе, можно только догадываться. Много там разрослось служб и подразделений, но есть и всегда были центральные. Так вот Тросов всю жизнь – в центральном, которое работает безостановочно, но сейчас время отпусков, и требуется подмена.

   Огорчённый Тросов (думал, Ваня его – в лес) сначала вставил пальцы в уши, потом засвистел, а, когда Ваня повысил голос, пустился вприсядку с прихлопыванием в ладоши. «Ата-ата, ата-та!» Ваня несколько озадаченно посмотрел на бывшего своего рабочего, с которым столько лет протрубил и хорошо вроде бы знал, но именно как рабочего. А с пенсионером столкнулся впервые. И потому, схватив корзину, стал пинать все лежащие на дороге камни, бормоча насчёт инакомыслящих, которых «до Москвы в наклон не переставишь».

   Затихла консервная банка, которую долго гнал по дороге обиженный Ваня, отзвучали газетные шлепки напротив (били комаров перед тем, как лечь спать), а старики всё сидели.

   - Борь, – тронул Ваганов своего друга за локоть, – но ведь ты не ешь их.

   Фраза эта, несомненный козырь Ваганова, повисла в сгустившемся синеватом воздухе. Но, сказав её, Ваганов понял, что ничего не достигнет, а только обозлит Тросова. Если человек что задумал, особенно русский человек, его не отвадишь. Всю жизнь Ваганов проработал в слесарке и сейчас сравнивал друга с отточенной мягкой сталью, по которой время от времени надо проходить рашпилем. Он и прошёлся.  Разок. А второй? Второй не надо. Но тем не менее, не удержался, потому как – русский человек.

   - Не жрёшь ты их, я знаю.
   - Не приближайся к женскому вопросу, – попросили из темноты.

   Оба они понимали, о чём речь. В этом вопросе расхождение у них началось давно. С тех пор, как Тросов женился во второй раз. Перед этим он пришёл к Ваганову и обозначил фотографической карточкой предмет своего поклонения. Господи, Ваганов даже присвистнул: «Валерия Климовна из заводоуправления! Согласен, красивая женщина, но разве ты не помнишь: она писала доносы? Я чуть не схватил срок из-за неё. Пока разбирались, вождь всех народов дал дуба и тем самым спас меня от тюрьмы».

   Думы Ваганова просты. В посёлке знают о ней, а Боря делает вид, что – нет. Он ей простил. Он, видите ли, простил ей за всех, в том числе и за Ваганова. Но имеет ли он на это право? Ваганов не забыл, как его водили на допросы…

   Сейчас бы они дошли, не торопясь, до леса, походили б пару часов, а есть грибы, нет их – да чёрт-то с ними! Но Боря готов в лепёшку разбиться, потому что Лерочка вычитала в журнале про калории… «Ты, видать, – тоже, – в третий раз прошёлся рашпилем Ваганов.

   …Тросов радостно косил глазом то в одну, то в другую сторону проносящихся пыльных обочин, припав грудью к…, а к кому, и сам не разобрал. Подкатил к нему на «макаке», пока он раздумывал, будить Ваганова или нет, кто-то из Кутасовых; они там все на одно лицо (три брата Кутасовых, у каждого по мальчишке, у каждого мальчишки по мотоциклу), и вот один из этих мальчишек-мотоциклов звонко крикнул:
   - За грибам, дя Борь?

   Ему бы отказаться, но в бесшабашном предложении, в импульсивной лёгкости, с которой всё это произошло… Короче, вскочил и поехал. Потом стал думать. «Ваганов не простит. Но ничего: позлится и перестанет. Они договорились? Нет. Ну и всё. Адское терпение нужно, чтобы ходить с Вагановым. С роздыхом, бесконечными остановками. А тут час по бетонке – и на месте.

   - Ты чей же будешь? – спросил Тросов, когда они приехали.
   - Сашка.
   - Уж не сын ли… – Тросов наморщил лоб, вспоминая, как зовут самого лихого в посёлке водителя, который по причине несоответствия своего характера шофёрской профессии немало машин покалечил, однако из передряг выходил, как говорят, сухим и даже сейчас не неотложке работает. Сашка подтвердил:
   - Сын.
   - То-то у тебя тормозов нет, – обеспокоился Тросов.
   - Сейчас сделаю, – заверил Сашка, – походите пока.

   Лес был незнакомый. Тросов поднырнул под его мрачный полог и очутился в сумеречной прохладе; звонко пели птицы, он прислушался, но к своему стыду не узнал ни одной. Через двадцать шагов кончились заросли волчеягодника и путающего ноги папоротника, стало светлее, и он попал в мелкий осинник с высокой редкой осокой. Здесь должны открываться грибы. Тросов замедлил шаги, затаил дыхание. Он решил сделать небольшой кружок, но неожиданно мотоцикл застрелял выхлопной трубой, и Тросову показалось – удаляется по бетонке. В панике бросился он назад, увёртываясь от бьющих по лицу веток; Сашка ездил по небольшой поляне.

   - Чево! – закричал Тросов, делая страшные глаза.
   Сашка выключил двигатель.
   - Тормоза пробую, – испуганно сообщил он.
   - Не вздумай удрать, – всё ещё тяжело дышал Тросов, – ты разве не знаешь…

   Тросов не договорил. Подкатило к сердцу, он разжал пальцы, держащие корзину, и схватился за переносье. Этот нехитрый способ часто ему помогал, помог и на этот раз. Отпустило. На всякий случай положил под язык таблетку. Сашка наблюдал за его действиями с оттенком неодобрения. Предложил:
   - Здесь всё равно ничего нет. Махнём дальше, дя Борь?

   …Было тихо, ещё сумеречно, верхушки растущих во дворе тополей слегка алели от выплывающего за домами солнца, а Ваганов уже знал о выверте друга. Ему так и сказали: Дружок-то твой…»

   Ничего другого не оставалось, как сесть на лавку и ждать подробностей. Посёлок быстро оживал, особенно после открытия стеклоприёмного пункта, куда понашло и понаехало. Но вести поступали скудные, по сути, одна: на мотоцикле, по треску – «макака». А с кем? Куда? Не разглядели.

   Несколько человек не позавидовали мотоциклисту, потому что на своей шкуре испытали, что такое ходить с Борей Тросовым. Аукаешься с ним, аукаешься, вдруг – отрезало. Что случилось? Скукожится Боря под кустом, лицо тёмное, глаза молящие. Сердце. Что делать? Как спасать? Тащить до ближайшего телефона. Восемьдесят килограммов помножить на пять километров. Кто испытал это на себе, тот в следующий раз с Борей не пойдёт. «Значит, неопытного поймал», – подытожил Ваганов свои наблюдения.

   …Редкий сосняк с вкраплениями берёзы уступил место крупному осиннику, сильно кочковатому, с бочажными ямами, а через какие-нибудь пятьдесят шагов попался колок тихого, умилившего березняка. Тросов облизал сухие губы: на смене чередующихся полос леса ему уже попалось несколько крепких сыроежек с зеленоватыми, загнутыми внутрь краями. Они с Вагановым обычно сыроежки не брали, но эти были какие-то особенные: на срезе чистые, как сахар. И тут глянул на него подберёзовик с тугой коричневой шляпкой и упругой ножкой, такой массивной, что, пока Тросов подсовывал под него пальцы, ему показалось: она отлита из бронзы. Вот они, первенцы лета, июльская отрада, одним словом, колосовики!

   Готовую парить в грибном азарте душу Тросова останавливал периодически возникающий стук палки по сосновому сухостою. Это вторгся в лес Сашка, которому надоело возиться с мотоциклом. «Откуда ему знать, – кипятился Тросов, – что лес – это святыня, тайна, что здесь надо вести себя тихо и восторгаться?»

   Взору открылась небольшая поляна; в самом начале её горел красным фонариком бойкий подосиновик. Тросов поставил корзину и, не отводя завороженного взгляда от красной шляпки, обошёл гриб кругом, приметив второй, под ивовым кустом, ещё больше, ещё внушительнее первого. Теперь надо срезать, не потревожив грибницу, но рука, погрузившись в мох, не могла нащупать основание ножки, и он вытащил её целиком, великолепную, дебелую. Шляпка была даже не красная, а ярко-алая, брусничного оттенка. До второго гриба Тросов дополз на коленях (начала бить лихорадка), и в момент, когда доставал его из болотной прели, он не услышал стука палки по деревьям. Сашка улизнул; Тросов догадался, но не впустил эту мысль в себя сразу, ещё полюбовался мощью гриба, представив, как Лерочка будет красиво причмокивать, поворачивая его со всех сторон, как в посёлке придут в возбуждение от удачного грибного набега, а Ваганов перестанет стращать больным сердцем… Но вдруг его охватила паника, и он, подныривая под ветви, побежал назад, потому что перспектива ночевать в лесу пугала, как никакая другая.

   Сашка отошёл с мотоциклом далеко по бетонке и продолжал вести его, пока Тросов не закричал. Тогда Сашка остановился и принялся заводить.

   - Что ж ты, собачий сын, – тяжело дыша, опустился Тросов на сброшенный пиджак, – нервы треплешь?
   - Отец меня ищет, – мрачно объявил Сашка.
   У Тросова подкатило к сердцу, опять он вцепился в переносье, выгнул спину и стал раскачиваться, запихнув две таблетки (одной показалось мало). Сашка струхнул:
   - Дя Борь, можно я заеду за тобой в шесть часов?

   «Они появились на кромке болота, значит, им не хватает влаги, – размышлял Тросов. – В низкие места надо наведаться». Но едва он пошевелился, как боль напомнила ему, что это делать рано, надо посидеть, а ещё лучше – собраться домой.

   - Заводи, – приказал он Сашке.
   - Не заводится, – выругался Сашка в ответ.
   - Как же ты собираешься заехать за мной в шесть, когда у тебя сейчас не заводится?

   Сашка понял, что перехитрить старика не удалось, и покраснел. Чтобы Тросов не увидел его лица, он склонился к мотору. Стал выкручивать свечу.

   - Отцу ты зачем?
   - «Газон» опрокинул.
   - Какой «газон»?
   - Вчерась, – признался Сашка, – выпили немножко, ну и…поехали кататься. Девчонок набилось на заднее сидение. Кувырнулись, и все разбежались. Утром отец спрашивает ключи от гаража, а я – тягу.
   - А меня зачем взял?

   Сашка промолчал.
   - Так…, – только и смог вымолвить Тросов. – «Газон» в кювете, а отец тебя ищет? Хорош, нечего сказать.
   - Дя Борь…
   - Час тебе сроку, – Тросов встал и отряхнул пиджак, – на приведение в порядок мотоцикла. Потом отвезёшь.

   …Ваганов сидит на лавке. Греет спину, хотя солнце скрылось за облаками. Прошла мимо соседка, пожаловалась на жэковских пьяниц: кран в кухне протекает, а они месяц как не идут. Для Ваганова это сигнал к действию. Спустился в подвал, где у него есть слесарные тиски, зажал болт, очистил резьбу. Поймал себя на мысли, что не то делает, надо сменить прокладку в кране – и всего-то. Есть и резина, и пробойник, только наставить и стукнуть.

   Вылез. Хлебный магазин и газетный киоск рядом, уж туда-то обязательно надо пойти: без газет и хлеба… Не идётся. И не понимает, что с ним? Достал папиросы, стоит, курит. С балкона на него в упор глядит соседка, у которой кран течёт, но он не замечает. «Дядь Миш, – говорит она, – на пиво дам». Не слышит.

   Для чего-то пошёл к школе, где в давние времена учился его сын, а жена работала уборщицей. Там сейчас стройотрядовцы живут. Строят детские площадки. Терема, катальные горки. Красиво, солидно. Раньше обходились турником, качелями да песочницей, а теперь подавай целые города на тысячи рублей. Это как дорогой одеколон. Ваганов покупает одеколон за восемьдесят копеек, но как-то увидел за шестнадцать рублей. Смутился. Не предполагал, что есть такие одеколоны. Можешь не брать, но он существует.

   …Весь этот час Тросов искал и не находил заветную полянку; злился на Сашку, а вместе с ним – на бескрылую молодёжь, с которой каши не сваришь. И на оторвавшуюся от  шляпки ножку, что моталась у него в корзине… На Ваганова, ни разу не заикнувшегося об этот чудном лесе…

   Через час затрещал мотоцикл, а вслед за ним раздался Сашкин свист, но Тросов наткнулся на поросшую заячьей капустой ложбинку, уходившую в липовую рощу. Липы здесь росли чахлые; из-за недостатка солнечного света, их стволы тянулись параллельно земле.

   Пройдя под дугами-липами, продравшись сквозь молодой, облитый паутиной ельник, Тросов увидел с десяток подосиновиков. Красные точки обрызгали ложбинку. Тросов глянул вперёд: и там краснело столько же. Он смешался, не зная, куда ему теперь, вперёд или назад. Жадность пересилила, пошёл вперёд; в это время его позвал мотоциклист, но он не услышал. Он различал только звуки молодоголосого грибного хора, который пел в его душе. Слишком много было подосиновиков: от их вида у Тросова ослабли ноги, и он ухватился за коромысло липы, которое тут же прогнулось до земли.

   Однако в нём быстро проснулся охотник: выкинув сыроежки, принялся наполнять корзину. Час пролетел, как минута: корзина была полна, но грибы всё попадались. В дело пошёл целлофановый пакет из-под завтрака, а потом и майка, которую Тросов быстро стащил, завязав с одной стороны узлом. Двигаясь по ложбинке и посматривая вперёд, надолго ли это грибное безумие, Тросов понял, что пришла пора, нет, не вернуться сюда с Вагановым, а – резать шляпки, одни шляпки, а ножки – выбрасывать. Жаль было ножки, бархатистые, сочные, и потому он сложил их отдельными кучками на пеньках, но шляпки всё равно были лучше, алые красавицы-шляпки. Он как бы начал сначала и постепенно нарезал корзину. Грибы внезапно кончились, как и появились, но ложбинка, теперь уже петляя, звала, и Тросов двинулся по ней, прикидывая забрать ножки на обратном пути, если впереди ничего не встретится. Грибы как отрезало, но потрясённый успехом Тросов рыскал без устали, пока не увидел, что стоит в высокой траве в молодом лесу. А где же старый? Он повернул назад, пытаясь найти вход в ложбинку, которая привела его сюда, вглядываясь в спасительные дуги-липы, под которые он только что подныривал… Ничего похожего. И тут он понял, что заблудился; корзина на сгибе локтя вмиг отяжелела, он остановился и посмотрел в небо, неожиданно сделавшееся сереньким и низким. А где же солнце? Куда теперь? Без ножек никак нельзя было возвращаться, и он побежал в ту сторону, где на пеньках лежали  комлеватые, с синевой на срезе грибные ножки. Но кто-то, словно следящий за ним весь день, остановил его порыв, дотронувшись до сердца острой иглой; с полуулыбкой большого, но слабого человека ткнулся Боря Тросов в моховую кочку. И, может быть, впервые за весь день подумалось ему, что прав Ваганов, нельзя в лес одному…

   …Возле бывшей котельной, где устроили пункт приёма стеклопосуды, после перерыва собрался народ с корзинами и мешками; Ваганов, не глядя на часы, определил – четыре пополудни, и худшие его предположения сбываются. С трудом передвигая ревматические ноги, он повернул в сторону Валерии Климовны. Та сидела у своего подъезда в окружении товарок-пенсионерок. Женщины судачили о том, «какая земля стала холодная, нитки некрепкие да сахар несладкий, а вот раньше…» Громче всех высказывалась Валерия Климовна; Ваганов, проходя мимо, хотел побеспокоить её взглядом, мол, дела-то неважные, но она даже не повернулась в его сторону.

   С наступлением сумерек старик оказался на территории кооперативных гаражей. Он искал мотоцикл, что увёз Тросова поутру. Гаражи тянулись нескончаемыми рядами, открытых дверей было мало, мотоциклов в них – ещё меньше, и Ваганову оставалось надеяться на случай, а именно – на характерный треск глушителя, который ему был знаком, да ещё на то, что гаражей откроется больше, когда мужики вернутся с работы.
   - Цинька!

   Прошло два часа в томительном бездействии, прежде чем (слава богу!) на Ваганова выплыл розовый «камаз», за рулём которого сидел весёлый Цинька со своим бегающим взглядом. Ваганов поспешил ему навстречу, размахивая кепкой.

   Если в посёлке случается беда, то шофёры, надо сказать, относятся к ней с пониманием: мало ли кого надо срочно подбросить к поезду или в больницу, или, как сейчас, в лес – искать заблудившегося Тросова. Вот и Цинька, выслушав, посерьёзнел и тут же согласился.

   - Хорошо, дя Миш, – сказал он, – только кутасовский «газик» из кювета вытащу. Жди меня здесь.

   Лишь к полуночи выбрались из посёлка и с рёвом помчались по бетонке. Ваганов, у которого от непрерывного курения кружилась голова, держал за шиворот пойманного Сашку (ох и нелегко это далось!); втиснулся в кабину и Ваня Дюжев, на поиски. Кутасовский «газик» оказался с поломанной осью, пришлось грузить его на борт автокраном, произошла заминка и с Сашкой, который потребовал отпущения все грехов… События эти, возможно, происходили не в той последовательности, в какой описываются, но это не главное, главное – о Тросове ничего не было известно.

   На поляне, где остановились, стали просвечивать лес и сигналить. За шумом не увидели, как Ваганову стало плохо. Отойдя несколько шагов, он бочком привалился к кустам. «Вот, как это бывает», – удивлённо подумал он.

   - Стойте! – закричал Ваня Дюжев. – Не потерять бы второго!

   Бросились к Ваганову. Расстегнули ворот чёрной засаленной рубахи, зашлёпали по щекам, стали массировать грудь…
   - Цинька, назад что есть духу!

   Зашумел мотор.
   - В кузов, там воздуху больше!

   Полетела в кузов телогрейка.
   - Есть у кого валидол?

   Все были молодые – без валидола.
   - У мен-н-ня…, – раздался незнакомый дрожащий голос.
   И в свете заднего фонаря показался нагруженный грибами Тросов.