Моё счастье

 Вот она, эта заветная тетрадочка  с уже  пожелтевшей обложкой и записями, наполовину выгоревшими от времени. Давно я не брала её в руки, думала, что затерялась, ан, нет, нашлась! Да это и не тетрадка уже вовсе, а потрёпанные листочки, на которых записан  небольшой эпизод из моей юности, чем они мне и дороги.  Дело в том, что все девчонки моего класса вели дневники, я тоже пробовала, но для меня это оказалось настоящей пыткой: я открывала очередную страницу, ставила число и мучительно думала:  что бы такое записать?  То ли со мной ничего интересного не происходило, то ли мне лень было расписывать всё, что случалось за день, но  мои дневниковые  записи чаще всего состояли  из чисел, а если что и  записывалось, то читать это мне было совсем не интересно. «Смысл -  вести дневник? Скука смертная!», - так подумала я и сожгла свои «рукописи».  Но уже после школы, когда все забыли о дневниках, со мной произошёл интересный случай, который я  рассказывала много раз и в итоге поняла, что всё это давно просится на бумагу. Я открыла тетрадь и начала: Золотая рыбка.

   Однажды на озере я поймала руками рыбку. Хотя, скорее, рыбка была неправильная: мне даже не пришлось гоняться за ней, так как она, единственная из стайки, шустро разбежавшейся в стороны, доверчиво вплыла в подставленные мной ладошки. «Это знак. Наверное, она золотая, - в шутку подумала я, посмотрев на малька плотвички. – Надо загадывать желание». Что можно загадать в юности? Правильно, – счастья. В тот день этого самого счастья  я желала себе раз пять, а рыбка настойчиво крутилась вокруг и вплывала в руки снова и снова. Мне бы хорошенько подумать и загадать что-нибудь более определённое, но я упорно просила какого-то эфемерного счастья. Ага, сейчас! Скатится оно с горы в виде…кого? Когда рыбка всё-таки уплыла, так и не добившись от меня ничего дельного, я задумалась над тем, чего же я желала.  Вот что значит: с-часть-е? Это часть чего-то? Или связано с часом времени? Как увидеть его, почувствовать? Но ответов тоже не было.
 
На этом мои записи обрывались.  Я перечитывала  их время от времени, не подозревая о продолжении. На следующее лето  мы проходили практику в пионерских лагерях: по утрам строили детей  отрядами, днём  проводили различные конкурсы и соревнования, вечерами  жгли костры, создавая романтическую  идиллию. Вот на этой ниве воспитания  неожиданно и выплыла та самая золотая плотвичка,  которая в мутных водах  своего озера устала, наверное, прощупывать  почву моего счастья. «Полуночные прогулки» - так я назвала  вторую часть рассказа:
     Наш пионерский лагерь находился в сосновом бору. На территории лагеря, среди плоских  бетонных корпусов, возвышался двухэтажный графский особняк из красного кирпича, а рядом, на берегу небольшой живописной речушки Уща, стояла полуразрушенная деревянная мельница. Все эти экзотические постройки нам, вожатым, очень и очень мешали: слишком уж их любили наши подопечные.  Поэтому вечерами, уложив пионерию спать, мы, набегавшись за день,  отдыхали какое-то время возле затухающего костра. Смена наша подходила к концу, и как-то  раз  мы  договорились сходить к озеру в лесу, но ночью никто не рискнул идти туда. Кроме нас.
- Пойдём? – раздался недалеко голос, и чья-то рука легла мне на плечо.
- А это далеко?
- Километра два.
- Так темно же! Ночь!
- Я дорогу знаю. Пошли?
Неясный свет костра, рядом - едва различимые кусты,  а дальше – хоть глаз коли, какие тут прогулки? Но, как потом оказалось, светила  полная луна, от которой скрыться было просто невозможно:  нас было трое.
   Дорога, которую ты угадывал каким-то своим чутьём,  постоянно петляла, пересекалась с другими, а то и вовсе переходила в тропинку. Стволы деревьев, отсвечивая светло-жёлтым, казались длинными свечками, а когда вышли к поляне, сплошь покрытой серебристым ягелем, ничего не оставалось сделать, как поверить, что это самый настоящий снег. Было такое ощущение, что где-то мы пересекли границу и попали в сказку.
   Высокий, ты обнимал меня за плечи, говорил сразу и обо всём, задавал какие-то вопросы. Но почему-то я запомнила только твои руки. Как бережно и одновременно неуклюже ты обнимал меня. И ни слова. (Как-то Станиславского попросили описать глаголом,  что значит "любить".  До него предлагались различные варианты: дарить подарки и цветы, жить интересами любимого, пожирать глазами, петь от счастья и пребывать в эйфории; Константин Сергеевич ответил: "Хотеть касаться"). Ты касался меня. Ты любил меня по-станиславски…
  Озеро не отражало в дегтярной воде деревьев, и всё это: вода и лес на противоположном берегу – было одним чёрным целым, а ярко-жёлтая луна с оранжевыми кольцами  освещала мир  неестественно волшебным светом.  Да и луны было две: вторая, белая  и без колец, разместилась прямо в центре озера. К ней мы и поплыли…
  Было страшно выходить из этой плотной чёрной воды, а вдруг это дёготь, и выйдут тогда этаких два чумазых чертёнка. Нет, перекраситься не удалось,  но  зато лунное волшебство  накрыло нас, и мы вышли на берег, покрытые серебристой оболочкой сияния. Но не только мы светились, сам воздух был соткан из каких-то мерцаний, переливаний, которые струились сверху и наполняли всё вокруг, из-за этой фантастической игры света терялись очертания берега, и было непонятно, где мы – на земле или выше, над ней…
  Назавтра в кромешной темноте, не сговариваясь, мы вышли друг на друга, и, не глядя на дорогу, помчались к озеру.  Оно было другим: по-прежнему чёрным, только разделённым надвое лунной дорожкой.  Мы плавали по ней, а серебристые отблески, похожие на стайки рыбок, сопровождали нас. Потом долго стояли на берегу и согревались, прижавшись друг к другу. Тишина, с тонким, еле различимым перезвоном, неясным шорохом, заполняла всю округу.  Перед нами был тёмный обод  озера, переходящего на той стороне в чёрный таинственный  лесной замок с островерхими башенками. Было похоже, что это картина, написанная  лунными красками, и мы присутствуем в ней, боясь нарушить  границы своим неуместным движением и внутренним ликованием от такой неземной красоты. Это длилось довольно долго, пока не заволокло всё туманом, и тогда на цыпочках, затаив дыхание, мы потихоньку двинулись в лагерь.
   В последний вечер ребятня долго прощалась у костра, поэтому вышли очень поздно, далеко за полночь, по дороге ты придумал раздеваться не на берегу, а на пригорке, а оттуда  - с разбегу прямо в озеро. Мы мчались в воду,  не замечая под ногами сосновых шишек и иголок, оттолкнулись от берега и… взлетели.  Мне стало страшно: мы прыгали прямо в космос! Казалось, маленькое лесное озеро вместило в себя весь небосвод, который неожиданно всколыхнулся под нами, и звёзды брызгами разлетелись в разные стороны.  Когда водная гладь успокоилась, мы запросто «перемахивали» несколько световых лет, плавая от одного созвездия до другого по-лягушачьи,  осторожно ныряли в ковш Большой Медведицы. Ты рассказал, что давным-давно это созвездие называли «Конь на приколе», потому что  Малую Медведицу не считали отдельным созвездием: ее звезды образовывали «веревку», которой конь был «привязан» к Полярной звезде - приколу.  Нарушив все космические законы, мы «отвязали» коня, и он скакал по водной глади, подгоняемый нами. Пытались найти созвездие Ориона, которое хорошо было видно на небе, но не так-то просто отыскалось в воде. Туманность Андромеды - самое отдалённое и большое скопление звёзд, целая галактика - мы переплывали  за несколько минут. Происходило нечто фантастическое, нереальное, наши души ликовали вместе с природой. А потом, нагулявшись по созвездиям, ты легко подхватил меня и понёс на пригорок в укрытие сосен. А звёзды таинственно смотрели на нас с головокружительной высоты, совершенно не заметив пришельцев. Что ты говорил? Что-то о счастье. И я вдруг вспомнила о своей волшебной прошлогодней рыбке,  и только  подумала рассказать о ней, как рядом раздались  чьи-то голоса. Они приближались, ещё несколько минут -  и нас увидят. Ты резко вскочил, схватил одежду, и мы быстро скрылись среди деревьев. И почему-то сразу всё стало приобретать какие-то другие очертания и рушиться по цепочке: шишки и иголки под ногами стали колючими, луна потеряла волшебный свет и оказалась обыкновенным жёлтым пятном,  вместо замка -  лес с зубчатыми макушками деревьев.  Вернулось реальное время. Чтобы нас никто не увидел, мы напролом пошли по каким-то дебрям, потом на бегу попрощались и всё.  Наутро твой отряд уезжал первый… Всё. Голоса помешали завершить волшебство. Мы не успели произнести главного, закрепить  словами, подтвердить вслух и тогда бы…
А что могло случиться тогда? « И жили они долго и счастливо…»?
 
  Вот и весь рассказ. С того лета прошло больше четверти века,  за это время я многое поняла.  Поняла, что голоса тут ни при чём. Да и рыбка тоже ни при чём. Поняла, какое же  это  счастье: видеть и чувствовать красоту природы,  и самое главное - уметь передавать её в красках, словах, музыке. И как только в  душе у меня наступает  ощущение полёта и ликования, я понимаю, что это счастье. Моё счастье.