Мон сир и мой сюр

    Точнее будет "мон Сир", а потом уже мой сюр, без всяких кавычек.

     Нас загнали за Можай, в полном смысле этого слова. Мы здесь проводим испытания нового автогрейдера под названием "Автоплан-1", для чего собрали со всей России с полсотни лучших грейдеристов. И при них "надстройка" из министерских, трестовских, НИИ-шных (конструкторы) и заводчан (изготовители опытного образца), общим числом с десяток персон. И я в их числе.

     Живем мы в самом Можайске в довоенной еще гостинице, но каждое утро нас отвозят в деревню Уваровка, откуда начинается строящаяся дорога Уваровка – Мокрое. Она в нашем полном распоряжении, а в самой Уваровке, в бывшей усадьбе, что-то вроде штаб-квартиры.  Кстати, деревня носит название по фамилии ее владельца графа Уварова, бывшего некогда министром народного просвещения. Известно, что его за что-то недолюбливал Пушкин, посвятивший последнему весьма едкую эпиграмму. Ну, и граф платил поэту той же монетой.
 
   Каждый день наши грейдеристы утюжат эту дорогу на всем ее протяжении,  демонстрируя каждый свое мастерство, а мы, «надстройка», проводим хронометраж, вычерчиваем какие-то графики, строим хитрые таблицы, дабы в дальнейшем внести изменения в конструкцию нашего общего детища. На обед нас возят в кафе-стекляшку, расположенное у входа на Бородинское Поле, поэтому оно (она) так и называется: «Бородино».

     Наконец, испытания закончены, и сегодня у нас торжественная отвальная. В музее выходной день, поэтому нет ни посетителей, ни сотрудников, и стекляшка, как и сама дорога, в нашем полном распоряжении. Для начала кто-то из верхнего начальства подвел итоги испытаниям и поблагодарил всех за участие в них. Уложился всего в восемь минут, за что все были ему крайне благодарны. И это понятно, ибо
«как сказал поэт Уитмен:
-Чем болтать, давайте выпьем».

     Началась вторая часть, самая ожидаемая и протяженная, сопровождаемая тостами и звоном бокалов. И, наконец, что-то вроде самодеятельного концерта.

     Нелишне заметить, что все наши общедорожные мероприятия проходят под лозунгом «дорОга дорогА, но бездорожье дороже».  А «концерт» всегда начинается с нашей «коронной» песни, исполнение которой сопровождается раз и навсегда установленным ритуалом. Наш старейший и уважаемейший главный инженер, в народе именующийся «Илларионыч», визгливым баритоном выкрикивает: -«Эх-да…»! (не путать с «эх-ма!») и мы дружно подхватываем: …роги,
Пыль да туман,
Холода, тревоги,
Да степной бурьян».

     Поем проникновенно, стекла стекляшки дребезжат от нашего прекрасного и слаженного «тутти».

   Но сегодня к тому же кто-то из министерских чинов предлагает следующий конкурс: нужно вспомнить (и, соответственно, исполнить) все песни, в которых присутствует слово «дорога», в любом падеже и числе. Все оживились и с удовольствием начали вспоминать, тем более, что в качестве приза победителю будет торжественно вручена рюмка ( фужер, стакан, кружка) водки.

   В общем, набралось не менее десятка песен. Все их сейчас, конечно, не вспомню, но прозвучала песенка «А дорога серою лентою вьется, залито дождем ветровое стекло», затем магомаевская «По проселочной дороге шел я молча» (это там, где «свадьба пела и плясала»), потом кто-то вспомнил песню гражданской войны «По военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год» и, наконец, зазвучала комсомольская:
 «В дорогу, в дорогу!
Если хочешь ты найти друзей,
Собирайся с нами в путь скорей,
Собирайся с нами в дальний путь,
Только песню не забудь».

    Главное условие конкурса таково: интервал между песнями должен составлять не более трех минут, и если в течение указанного времени следующая песня не прозвучит, то последний исполнитель и провозглашается победителем. Но я свой козырь держу в рукаве до последнего, и только когда очередные три минуты подходят к концу, вытаскиваю его и предъявляю обществу. Это песня из спектакля театра на Таганке «Павшие и живые». При этом я рассуждаю так: вряд ли кто из приехавших мужиков  бывал в этом театре (туда вообще не попасть!), а из московских если кто-то и бывал, то не обязательно на этом спектакле. Так и оказалось: все слушают меня внимательно и уважительно, а уж я стараюсь вовсю, подпуская где форте, а где и пиано (не путать с "пьяно"). Я вообще здесь едва ли не самый молодой, мне и тридцати нет, и еще только предстоит заслужить уважение старших товарищей.

«Сто тысяч дорог позади,
Далёко, далёко, далёко.
Но что там еще впереди?
Дорога, дорога, дорога.

И в конце:
Я выйду живым из огня,
Но если погибну до срока,
Останется после меня
Дорога, дорога, дорога».

   Когда закончил, мне даже поаплодировали и вручили этот самый злосчастный приз, потому что больше никто так ничего и не вспомнил, как ни старались. Мне уже и пить-то давно не хочется, но никому до этого нет дела: раз победил, то и приз твой. Единственное, о чем я уговорил жюри, это чтобы емкость мне определили самую маленькую из наличествующих.

   Наконец, торжественное мероприятие окончено, и мы дружной толпой вываливаемся на улицу. Музей, конечно, закрыт, но зато все поле, равно как и дорога и эта стекляшка, в нашем распоряжении: что увидим, то и наше. А еще напротив здания музея выставлены десятка полтора пушек, отбитых у французов. Каждая из них имеет свое название, вытисненное на дуле. Названия, конечно, начертаны на французском, но возле каждой  пушки есть табличка с переводом. Запомнились «Пастушка» («Пасторэль») и «Последний довод короля». Кстати, жерло этого «довода» раздолбано нашим ядром, край вообще отколот и видна  изрядная вмятина в виде лунки. Это при  том, что в то время никаких прицелов не было и в помине, и пушки наводились на глазок. Так что «браво» нашим славным канонирам! Нет у их короля больше никакого довода.

   И вот мы на Бородинском поле, В нашем распоряжении два часа, и за это время все поле обойти невозможно, а конницы у нас нет. Но зато у кого-то при себе есть схема, с которой мы не пропадем, и маршрут составлен заранее, чтобы осмотреть все главные памятники. Ближайший к нам – единственный французский, установленный ими к столетию битвы по просьбе французского правительства и с высочайшего дозволения императора Николая Второго. Он представляет из себя высоченный обелиск с сидящим на его вершине орлом, гордо ( а может, наоборот, виновато, снизу не разберешь) смотрящим в даль. Надпись в переводе звучит так: «Павшим Великой Армии».

     На груди орла отчетливо видна аккуратная круглая дырка. Это – работа уже немецких завоевателей, побывавших здесь в 1941-м году. Металл, из которого изваян орел, конечно же, привлек их  внимание. Но аккуратисты- немцы прежде попробовали его «на вшивость», а когда просверлили и убедились в том, что он не цельнолитой, а полый внутри, то из-за нескольких килограммов бронзы и пачкаться не стали. Так и восседает французский орел с пробоиной в груди, и никто почему-то не торопится заделать эту рану. Очевидно, французская сторона считает, что это должны сделать немцы, а те полагают: памятник ваш, вы и восстанавливайте. Что же касается точки зрения нашего правительства, то оно, возможно, вообще об этом ничего не знает.
   
   Потом наскоро обследовали люнет (кажется, он называется Камчатский)  и, наконец, впереди показалась наша главная цитадель, именуемая Шевардинский редут. Когда до него оставалось не более двухсот метров, кто-то из нашего авангарда воскликнул: - Ребята! Орлы! На штурм!

     И весь отряд (точнее, орава) бросился отбивать у лягушатников редут.

     Продолжение, очевидно, последует.  Поскольку ни «сира», ни тем более сюра так и не проявилось, пока все чистые реалии.

   Продолжение:http://www.proza.ru/2017/10/17/349