Мечта о настоящей любви

  Домик тётки Амалии стоит на семи ветрах на краю села. Со двора вся деревня видна как на ладони. Улицы тянутся вдоль озера до самого леса. Осень. В лесу листопад, а к югу, прямо за селом начинается бескрайняя казахская степь. Она дышит последними суховеями; её дыхание доносит в село терпкий аромат полыни и экзотический запах далёких кочевий.

Амалин домик прозвали в деревне скворечником. В этом скворечнике мы живём вчетвером: тётка Амалия, её дочь Ирма, квартирантка Таня и я. Ирме с Таней по двадцать два года, они работают на стройке; тётка на пенсии, я учусь в девятом классе с обеда, домой прихожу в сумерках, уроки делаю поздними вечерами в тесной маленькой кухоньке за столом, покрытым клеёнкой. Отвлекают женские сплетни. Намаявшись на стройке, девушки каждый вечер громко обсуждают свои последние похождения и мечтают о настоящей любви. Чтобы всё было как в кино. О любви, о неудержимой любовной страсти они говорили таким же высоким стилем, каким тётка говорила о боге. С неудержимой страстью проблем на стройке, видимо, не было. Как только речь заходила о строителях, Ирма тут же начинала жутко материться. Таня поддакивала, но не материлась, а набожная тётка затыкала уши и умоляла прекратить богохульство. Свои тирады Ирма заканчивала презрительным тоном:
-Прямо упала я перед ним! Жди скотина!
-Na, Irma! Du sollst net flucha!! (Ирма! Не богохульствуй!)
-А як жеш! Так-так!

Процедура вечернего отбоя была мучительной. Мы все четверо спали в одной комнатушке. Я раскладывал свою раскладушку, втискивал её между кроватью и печкой и уходил на кухню, чтобы не видеть, как дамы укладываются спать. Иногда Ирма специально потешалась надо мной и в ночной рубашке под радиолу изображала балерину Большого театра. Таня в это время мило и застенчиво улыбалась. После таких представлений мне снилась всякая дребедень, которую я днём долго и упорно выветривал из своей головы.

Мне тоже мечталось о настоящей любви. Верилось, что она бывает не только в кино. Как-то по дороге в школу меня смутила песня молодой казашки. Она складывала у забора дрова в поленницу. Одета нарядно, голос нежный, вид радостный, будто не дрова ложит, а на свидание идёт. Увидев меня, разинувшего рот, она перестала петь и непринуждённо рассмеялась. Тут с охапкой дров подошёл её муж. Такой же весёлый и такой же счастливый. Он подмигнул мне и улыбнулся.
Про неуемную страсть в книжках мало писали, но о ней говорили все шофера, которые подвозили меня по субботам в Чаглинку, а по воскресеньям обратно в Зеренду. Каждый считал своим долгом просветить своего юного попутчика в самых сокровенных темах, о которых мы, пацаны, никакого понятия не имели.

Любопытство росло и обострялось в совхозной бане. В этой бане бетонную перегородку почему-то до потолка не достроили. То ли денег не хватило, то ли кирпичей, то ли это был злой умысел тех же строителей, которых материла Ирма, но факт оставался фактом: женский смех, девичий визг вызывающе отдавался эхом в нашей мужской половине. Парни подсаживали друг друга, чтобы поочереди заглянуть за перегородку. Любопытных ошпаривали с той стороны кипятком, но они не унимались.

У тётки Амалии, были свои представления о любви и о страсти. Эти две субстанции были для неё несоединимы. Раздумьями она на этот счёт не мучилась: любовь от бога, а страсть от дьявола и все дела.

Девушки в надежде на лучшее завели себе очередных кавалеров и стали поздно приходить домой. Мы оставались с тёткой Амалией в доме одни. Она рассказывала о своей жизни на Волге, о ссылке в Сибири, о встречах с сыном, который служил в Кустанае-12. Иногда она осторожно касалась темы полового просвещения и приоткрывала тайны, которые будоражили моё мальчишечье воображение. Амалия заметила за Таней что-то неладное и поделилась со мной своими соображениями на этот счёт. Я и сам стал замечать за Таней много непонятных странностей. Таня перестала носить своё узкое платье, в котором вечерами ходила на свидание, купила себе просторный халат и ходила в нём как-то скованно, полусогнувшись. На её лице выступили коричневые пятна, её часто тошнило, она выбегала на двор и почему-то старалась скрыть своё недомогание.

Потом вдруг записалась на курсы кройки и шитья. Тётка Амалия открыла мне этот секрет: Таня ходит не на курсы, а к бабке-повитухе, чтобы сделать аборт. Семь месяцев не меньше- это не только грех, но и подсудное дело. На мои вопросы она отвечала обстоятельно и, как мне теперь думается, очень даже грамотно. Если бы я с таким же интересом слушал своих учителей, то у меня в дневнике наверняка бы были одни пятёрки.

Как-то одним зимним вечером мы сидели вчетвером у радиолы и слушали радиопередачу. Радиола называлась «Рекорд», а передача была про любовь. Про настоящую, со страстями, от которых нельзя увернуться. Таня потихоньку вышла без пальто во двор.

Время шло, а Таня не возвращалась. Мы забеспокоились, но продолжали слушать передачу. Тётка не выдержала первой и выключила радиолу. Мы вышли во двор. Тани нет нигде. Ни во дворе, ни в огороде. Полная луна висит прямо над нашим домом. Со двора видно как лунный свет проникает через низкие окна в пустой дом. От забора на снег падают короткие тени. Снег выпал недавно и лежит везде ровным белым покрывалом.
-Идите скорей в туалет. Она поди уже там вся кровью истекла! – погнала нас тётка вперёд. Ирма заныла и умоляет меня быть мужчиной. Я понял, что на мне в этот миг весь свет клином сошёлся. Решительно двинулся к туалету, не представляя каким образом буду спасать умирающую там в дурацком положении Таню. Под ногами пугающе скрипит снег. Рванул дверь на себя - никого. Мы обошли всё вокруг. Тани нигде нет.
-Наверно, к бабке убежала.
-А вдруг по дороге замёрзла! Она же раздетая!
-Заморозишь её!
-Liewer H;rrgott! Vater unser im Himmel!! (Боже милостивый! Отец наш небесный!)
-Мама, не стони раньше времени!
Заснул я под утро и не слышал, как сестра ушла на работу. Проснулся от истошного тёткиного вопля. Она согнувшись пристально смотрела в окошко и причитала:
-Mein liewer Gott! Mein liewer Gott, wos hot sie getoan!! (Боже мой! Боже мой, что она сотворила!!)

Я вскочил с постели и кинулся к окну. Солнечное утро. Чистый белый снег искрится на солнце и слепит глаза. Во дворе сбежались в кучу куры и пытаются что-то растеребить.  За окном во дворе  ужасная картина:  ребёнок, снег в крови. Наспех одеваюсь и пулей выскакиваю во двор. 

У сарая стоит лопата. Этой лопатой  разогнал всех кур. Танин мальчик.   Что теперь с ним делать?  Отрубил лопатой пуповину.  Тётка наблюдает за мной с крыльца, всё причитает и боится подойти. В огороде земля промёрзла на полштыка. Из палок, к которым летом привязывали помидорные кусты,  смастерил небольшой крест и воткнул его в голове могилки.

Где Таня? Что с ней? Почему мы её не нашли? Как так всё случилось!? Эти вопросы мучили меня весь день. Все уроки я пропустил мимо ушей. Из школы пришёл домой как обычно в сумерках. В избёнке меня встретила гробовая тишина. Таня лежит на своём топчане, укрытая двумя одеялами. С синькой подбелёная стена и её лицо одного цвета. Я замер перед топчаном и пытаюсь что-то сказать.
-Она спит. Не шуми. Садись ужинать. – Ирма говорит шёпотом бывалой хозяйки. Смелая стала, а ночью-то струсили вместе с тёткой.

Таню тётка Амалия обнаружила в сарае в куче окровавленной соломы. Таня пролежала там всю ночь и половину дня без сознания. Амалия привела её в себя и хотела вызвать скорую помощь. Таня умоляла не поднимать никакого шума. Мы, каждый со своей колокольни, осуждали Таню, пытаясь найти себе оправдание. Таня пропадала от холода, стыда и мучений в трёх шагах от нас в то время когда мы её искали, когда спали в натопленном доме, когда садились завтракать, когда я хоронил её сына... Конечно, в конце концов, это её грех, не наш, но нам всё же было не по себе.

Таня больше двух недель не вставала с постели. Ирма вечерами никуда не выходила, но тут объявили в клубе «хорошее кино». Индийский фильм. Двухсерийный. Ирма потащила меня с собой в клуб. Домой шли поздно ночью. По дороге увязался за нами Танин ухажёр. Костя. Ирма его не отшила, позволила идти рядом и нести всякую околесицу, которая на его взляд должна была бы Ирму обворожить. Я плёлся за ними. Злой и ничего не понимающий. Перед домом Ирма пропустила ухажёра вперёд и захлопнула передо мной калитку.

-Не веришь значит?! Спроси у Феди. Федя покажи ему где ты его сына схоронил.
Парень не ожидал такой западни и вопросительно глянул на меня.
-Пойдём покажу. Крестик ещё целый...

Костя рванул на себя калитку, но Ирма крепко держала её на запоре. Я понял, что это была женская месть. Месть, о которой Ирма все эти дни  мечтала. Парень молодым сильным козлом перемахнул через забор, опершись рукой об острую штахетину, и поскакал вниз по улице навстречу новым приключениям. Ирма, глядя ему во след, зло сквозь зубы сматерилась. Мы обмели валенки от снега и вошли в избушку.

Таня была ещё слабой и еле ходила, когда к нам вдруг завалили сваты. Сватали Таню. Я, Ирма и тётка Амалия были на этом представлении вместо родителей и родственников. Жених, средних лет лысоватый армянин приехал за невестой из Чаглинки и вёл себя солидно. Ирма откровенно расписала все достоинства и недостатки невесты и предупредила, чтобы со стороны жениха не было потом никаких претензий. Тот принял всё к сведению, обещал невесту беречь и работой сильно не надсажать. Таня при этом разговоре молчала, смущённо и виновато улыбалась.

Армянин увёз её к себе в Чаглинку на грузовике. Иногда они приходили по воскресеньям ко мне в гости. Так ходят к дальним родственникам, когда близких никого больше нет. Таня каждый раз бледнела и виновато смотрела на меня. Между нами была её тайна, известная в Чаглинке кроме неё только мне одному, желторотому птенцу, бестолково глядящему из своего гнезда вниз на грешную землю.

Я часто вспоминаю эту историю. Давно это было. В прошлом веке. Сейчас так не живут. Живут по-другому, проще, надёжнее. Многое в людях безвозвратно исчезло, но что-то осталось и будет жить вечно. Что? Может быть мечта о настоящей любви.