Она

Она не любит цветы. Перед каждым своим днем рождения она говорит: "Что угодно, только не трать денег на цветы".
— Лучше горький темный шоколад, — просит она.
— В форме цветков?
— В форме ***в, — передразнивает она, и я смеюсь.
— Я тоже ненавижу цветы в вазах. Да где угодно, кроме, разве что, полей, — зачем-то говорю ей, словно это может иметь какое-то значение или смысл.
Тупая информация. Никому не нужная.

Я долго не замечал ее. Видел, но смотрел почему-то сквозь. Наверное, она не представляла интереса. Я относился к ней, как к чему-то само собой разумеющемуся. Просто и не зацикливаясь.
Она даже зимой под шубу надевает легкую блузку, хотя постоянно мерзнет, потому что не носит свитера. Принципиально.
Это ее украшает — всегда красивая и стройная, небольшие груди торчат в разные стороны, волосы уложены и от нее всегда вкусно пахнет. Это норма. Та норма, от которой не хочется отходить.
Она носит обтягивающие джинсы, и лишь иногда — платья. Ей очень идет облегающая одежда из стрейча. Когда она болеет, то надевает тренировочные штаны и пуловер с капюшоном. А дома — неизменные короткие шорты цвета хаки и футболка без рукавов.
Я даже иногда мог поссориться с ней или сказать грубость — мне было плевать. Но потом, после Нового года, все изменилось. Она была очень рада меня видеть после длинных выходных, и эта теплота была настолько искренней, настоящей, что повергла меня в легкий шок, ибо я не ожидал подобного.
Тогда я и попытался в ней что-то найти. Светлые крашеные волосы с темными корнями, челка, хвост, длинные черные ресницы, светлые брови. Правильные черты лица, поистине голливудская улыбка и аккуратный носик. Да, она очень красива. Но заметил я это спустя два года ежедневного общения. Потому что что-то в ней — в ее отношении ко мне — изменилось и это «что-то» теперь заставляло меня вглядываться в каждую ее черточку.
Она просит подать ей папку с документами. Я быстрым и отточенным движением передаю ей бумаги, но стараюсь коснуться ее руки, чтобы  почувствовать ее тепло. Ее руки. Длинные пальцы заканчиваются красивыми ногтями, на которых раз в месяц меняется цвет и рисунок. Не знаю, пользовались ли она когда-то кремом для рук, но они оказались именно такими, как я и думал — нежная кожа, мягкие, теплые. Хочется держать их и не отпускать.
Черт. Что за мысли? Не могу прогнать их из головы. Почему я так хочу, чтобы она касалась меня?..
Вечером, сидя за столом в своей квартире, я думаю о ней, вспоминаю, как она рассказывала о своей жизни — о том, что у нее на ужин будет плов, а еще она купила по скидке красного вина  и ее вечер не пройдет напрасно. Хм. Ковыряю в тарелке омлет и запиваю пивом. Ловлю себя на мысли, что хочу плова и красного вина после.
Ночью сплю плохо. Ворочаюсь — меня мучают сновидения. В них — она. Мы вместе в каких-то горах, на фуникулере, а вокруг нас какие-то непонятные размытые тени. Мы смеемся и разговариваем, нам на самом деле хорошо вместе.
Просыпаюсь. Чувствую прилив крови и неслабую эрекцию. Поправляю член и пытаюсь вновь уснуть. Но вместо этого лишь проваливаюсь глубже в свои сновидения.
Опять она. Теперь мы за столом. Я роняю карандаш и, когда лезу под стол, замечаю, что ее ноги немного раздвинуты. Я задерживаюсь внизу и вижу, как, словно чувствуя мой взгляд, она раздвигает ноги все шире, и я вижу ее чисто выбритый лобок и гладкую кожу бедер…
В этот раз эрекция настигает меня в тот момент, когда я просыпаюсь. Дыхание частое, весь мокрый от пота… Черт. Иду в душ и остаток ночи провожу без сновидений.
Наутро долго собираюсь и все никак не могу понять, как себя вести на работе. Прихожу к выводу, что единственное правильное поведение — отстраненно-холодное. Так и делаю.
Она сразу замечает это по тому, как я бросаю ей «привет», но перенимает мою тактику и держится в том же тоне.
Когда заканчиваем вскрытие и зашиваем брюшную полость трупа, она говорит совершенно бесцветно:
— Сегодня видела сон. В нем был ты.
Мое состояние в тот момент описать сложно — наверное, именно про это говорят «врос в пол». Быстро разбиваю оцепенение, сковавшее меня ледяной коркой, даром, что мы в холодильнике морга.
— И что? — говорю веско, но не удерживаюсь и дарю ей глубокий короткий взгляд.
Черт! Она тут же замечает его, и теперь я безоружен. Она начинает рассказывать, и мое сердце радуется, но разум все понимает и противится. Эту партию выиграла она.

Проходит какое-то время. Будни патологоанатомов часто скрашиваются алкоголем. Хирурги пьют из-за того, что у них на руках умирают люди, а патологоанатомы — чтобы прогнать призраков.
— Ну, за некромантов! — говорит она.
— За кого? — округляю пока что трезвые глаза и переспрашиваю.
— За нас!  За тех, кто все знает, но уже поздно! — не перестаю радоваться ее оптимизму.
— Ага, — опрокидываю стопку водки и подношу к ноздрям лимон, а потом кладу в рот.
Кислый сок наполняет рот и перебивает запах водки, что очень кстати — не люблю запах спирта.
— По второй?
— Давай, — соглашаюсь, и она тут же наливает в рюмки еще прозрачной жидкости.
В этот раз пьем,  не чокаясь — так уж повелось, вторым тостом всегда поминаем тех, кто лежит в холодильнике. Тех, кого уже не вернуть.
Она достает сигареты и прикуривает. Никогда не подумаешь, что такая хрупкая и красивая девушка пьет, как портовый грузчик и смолит как капитан пиратской шхуны.
— Хватит тут курить, — морщусь я. — Мы же в учреждении.
— Забей. Этим тут уже никому не помешаешь, — говорит она и в несколько затяжек испепеляет сигарету до фильтра.
Наливаю в это время по третьей. Вспоминаю, что сегодня пришлось вскрывать вначале молодую девушку. Беременную. Плод замер, а ее врач то ли не заметил этого, то ли тупо отмазался и спешил по своим делам(что для бюджетной больницы в порядке вещей), что назначил следующий прием через пару недель. Заражение крови — девушку не спасли. Не пришлось извлекать разлагающегося семимесячного почти ребенка из нее…
— За здоровье! — опрокидываю стопку. В глазах плывет. Хорошо, что бутылка почти закончилась.
Она пьет и вновь закуривает. Обычно пьем в холодильнике, потому что медленнее пьянеем. И сегодня — не исключение. Ей пришлось нелегко — делала вскрытие повесившегося подростка и девушки, которая обожралась снотворных таблеток и захлебнулась рвотой.
У нее под глазами сейчас серые тени. Но я вижу, как замечательно золотятся ее кудри в голубоватом свете люминесцентных ламп, как улыбка чуть трогает уголки ее губ, как она мгновенно смерзается — твердеет и чуть щурит глаза. Подавляю желание уткнуться губами в ее тонкую шею, вдохнуть ее аромат, забыться и забыть. Забыть обо всем — чтобы существовала только ее кожа и ее запах, такой пьянящий и родной, словно я вновь дома…
— Ты чего так смотришь? — спрашивает она.
— Ничего, —  быстро опускаю взгляд в пол и стараюсь взять желания под контроль.
Она разворачивается, взмахивает хвостом и выходит. Забираю бутылку и остатки лимона и закрываю дверь.

Меня ждет жена. Увы, не дома. Четыре месяца, как не дома, хотя мы в браке около десяти лет. Вначале все было неплохо, даже хорошо. А потом… Все начало рушиться. Медленно, но неуклонно. Ссоры перерастают во что-то пустое, оскорбления сыпятся не по делу, а просто так, чтобы задеть. Сказать друг другу становится практически нечего, у каждого свой интерес. Детей нет, и единственное, что нас связывает это ипотечный долг, который я вынужден платить за квартиру, которую ненавижу. После очередной ссоры мы принимаем решение пожить раздельно. Чтобы успокоиться. Она переезжает к матери, а я остаюсь здесь, "дома".
Ужинаю перед монитором компьютера и знаю, что жена точно так же сидит с планшетом на кухне у матери — об этом свидетельствует ярко-зеленый значок скайпа — "в сети". Но даже поговорить нам не о чем. Черт, а ведь когда-то было время! Мы любили смотреть вместе какие-то фильмы. Было что-то общее. Когда, как и почему мы это потеряли? Ответов нет…
То далекое чувство я уже не могу вспомнить. Даже если и захочу. Последние пять лет вообще прошли мимо меня. Если бы не работа… Дома — пустота, несмотря на бытовую технику, недешевый ремонт, кошку, периодически наведывающихся в гости общих знакомых, ее и моих родственников.
Становится грустно. Грустно от того, что годы проходят, а ты просто пропускаешь их через себя. Не можешь ничего изменить. Вроде бы есть все — и силы, и воля, и желание, но не можешь. Почему? Парадокс? Или банальная депрессия?
Ночью выхожу на балкон и долго смотрю на ночной город, пока ноги не начинают мерзнуть, — редкие машины, темное небо без звезд, никаких людей. Именно поэтому я и стал патологоанатомом — ненавижу людей. Ненавижу шум, который они создают, ненавижу их притворные радостные лица или наоборот откровенно озлобленные и бешеные. Ненавижу каждый их вздох, поглощающий воздух с ядом выхлопных газов, каждое их действие, которое несомненно принесет кому-то вред. Ненавижу их ноющих и орущих щенков — поколение потребления, требующие только одного — купить им что-то, удовлетворить их «Хочу». Если бы я был планетой, то не стал бы церемониться, пугая человечество ураганами и цунами, я бы врубил на всю мощность вулканы и испепелил бы к чертям весь этот заасфальтированный мир.

Выходной. Утром иду в кино. Удивительно, но перед кассой встречаю Ее. Она здоровается. Очевидно, рада мне.
— Ты одна?
— Да.
Покупаю билет на тот же сеанс, что и у нее.
— Не против? — спрашиваю через плечо.
— Нет. Вдвоем веселее, — говорит она и улыбается.
Черт! Ну зачем? Зачем природа наградила ее такой улыбкой? Невольно отвечаю ей — и плыву. В голове пустота, все мысли словно испарились. Я же был только что в депрессии! Куда она делась? Почему Она так на меня действует?
Смотрим вместе кино про каких-то фантастических тварей. Какую же муть современный кинематограф скармливает потребителям! Ни одной достойной драмы в прокате — куда ни глянь, экшн, боевик, ужасы, чушь по комиксам. И все — для малолеток. Программа по разложению и отупению  нации запущена и работает, черт.
Она пустила одинокую слезу в конце фильма. Я даже не взял ее за руку, чтобы утешить хоть как-то. Но на выходе из развлекательного центра, она уже улыбается и ее лицо озаряет холодное зимнее солнце.
— Ну что, пока? — прощаюсь скомкано.
— Ага. Увидимся на работе, — отвечает она, прыгает в свою крошечную малолитражку поганого белого цвета, на котором видна любая грязь, и укатывает прочь.
Под ногами серый лед — плод стараний тысяч ног в дешевой и дорогой обуви, которые прошли по снегу и превратили тротуар в опасную тропу. Что есть жизнь? Что есть успех? Боюсь спросить у себя — что есть счастье, ибо не представляю, как подступиться к этому вопросу. Наверное, счастье — понятие временное. Как желтые листочки осенью на деревьях — подул ветер, и все ветви голы.
Как ужасно находиться в том месте, которое ненавидишь. Как больно жить вдали от дома, где ты был счастлив и где ты будешь счастлив.  Еще больнее, что ты знаешь это. Как страшно сознавать, что пройдет еще десять лет, за ними — двадцать, а потом — смерть. Цикличность и бессмысленность — вот те две составляющие твоего коктейль под названием жизнь.
Мысли не дают спокойно уснуть. Ворочаюсь и стараюсь не думать о том, чтобы уснуть — иначе не получится. Жду следующего дня. Чтобы он дал мне работу, которая на время заглушит мысли о…
Но на следующий день я очень рассеян. Опрокидываю несколько раз чашку с органами. Она не ругается — почему-то больше молчит. Это повергает меня в еще большую депрессию.
— О, черт,  — шиплю, видя, как через порез на перчатке выступает кровь. Моя кровь.
Останавливаю взгляд на темно-багровой капле крови, которая набухает и, задержавшись на секунду на голубой резине, срывается вниз, разбиваясь о кафель пола. Что, если дать всей крови вытечь?
Знаю, что это невозможно — такая ранка быстро забьется тромбоцитами, да и Она уже спешит оказать мне первую помощь.

Она приходит не в холодильник, а в офис, где я заполняю бумаги. Черт, сколько же бюрократии? Зачем? Труп и есть труп — если это не преступление, зачем исписывать тонны листов, старательно выводя закорючки, складывающиеся в заключения о смерти. Да и причины все чаще банальны — удары "о тупой предмет", переохлаждения и прочее?
К вечеру заканчиваем с документами и она предлагает:
— Не хочу идти домой. Может, кино посмотрим?
— Здесь? — бросаю выразительный взгляд на неуютную комнатку с одним окном и двумя старенькими лэптопами, обложенными кипами бумаг.
— Да, — просто бросает она и вставляет флешку в разъем.
Придвигаю стул и пялюсь в монитор. Украдкой бросаю взгляды на нее — изящные бедра, обтянутые джинсами, плоский живот, грудь торчком. Как же я хочу прижаться к ней.
— Так давай.
Она словно прочитала мои мысли. Но как? Как это возможно?
Мгновение — и я касаюсь носом ее шеи, потом повторяю прикосновение губами, обнимаю, и она что-то шепчет мне на ухо.
Да. Именно так.

— Нет, не нужно цветов. Он их не любил, — Любовь смотрит на свежую могилу, которой было не видно из-за венков и еловых веток, и не верит, что там ее начальник.
— Да пошла ты, — отвечает Раиса, его жена, стоя неподалеку и злобно сверкая глазами — несколькими минутами ранее она обвинила Любу в смерти мужа от заражения, потому что она якобы не вовремя принесла ему лекарства.
Люба неопределенно пожимает плечами и уходит прочь с кладбища.
Завтра она придет вновь. Чтобы убрать с могилы цветы, которые он никогда не любил.