Глава 14

Дорога на Блуа осталась в ее памяти как что-то нескончаемое и грустное. Позади был Париж с разбитыми надеждами и нищетой, впереди был даже не Бражелон: была крохотная усадьба на его границах и робкая надежда, что Атос все же будет ее навещать. Хотя, зачем это ему: он смотрит на нее как на предательницу, как на падшую женщину, как на лгунью. А для него это три самых страшных порока в человеческой натуре.

Очень хотелось лечь и умереть, но Николь была здоровой женщиной, и смерть ей пока не грозила. Покончить с собой — это просто трусость (о религиозной подоплеке такого шага Николь не задумывалась). Конечно, виною таким мыслям была несложившаяся личная жизнь, и честно признаться в этом самой себе Николь мешало самолюбие.

Она ничего не знала о том, что происходило в Бражелоне за то время, что она провела в Париже. И когда среди разросшихся каштанов в конце аллеи появились островерхие башенки замка с неизменно кружащимися голубями, она поняла, что возвращается домой. Еще часик неспешного хода лошадки, и она оказалась прямо перед своим домом. Домом, который всегда ждал ее.

С замиранием сердца толкнула она массивную дверь, и та неожиданно легко поддалась. Из дома пахнуло теплом и запахом жаркого. Растерянная Николь, приготовившаяся встретить холодный очаг и многомесячную пыль, замерла на пороге, боясь, что все это окажется плодом ее голодного и усталого воображения.

- Ну вот, наконец-то явилась! - из кухни, на ходу вытирая руки фартуком, появилась Жоржетта. - Есть хочешь?

- Господи, Жоржетта, дорогая, что ты тут делаешь? - ахнула Николь.

- Готовлю обед, не видишь, что ли! - ворчливо ответила старая кухарка. - Господин граф распорядился, чтобы к твоему приезду все было готово: и обед, и порядок в доме. А ты что, думала, что он забыл про тебя?

Николь ощутила, как на глазах закипают слезы, и поспешно обняла Жоржетту.

- Но как он узнал, что я еду в Бражелон? - поразилась молодая женщина.

- Вот уж этого я не знаю. Может, тебя кто-то из местных увидел и поспешил господину графу сообщить, а может кто из Парижа написал.

- Из Парижа? - Николь замерла.

Из Парижа мог писать д'Артаньян: если он прислал письмо Атосу, значит... значит признался ему во всем. Странное чувство затопило Николь: ощущение свободы. Она свободна от этой, в общем-то нелепой, истории, от этого увлечения, показавшегося ей любовью. Даже если они еще когда-нибудь встретятся с мушкетером, это никак не обяжет ее. Может, они просто останутся друзьями, как очень хотелось бы Николь. Д'Артаньян не виноват, что не способен вписать в свою жизнь одну женщину: таким он уродился, и таким сделал его солдатский быт.

- А как близнецы? - этот вопрос ее беспокоил всю дорогу до Бражелона.

- Сама скоро увидишь: совсем взрослые мальчишки, еще немного и в армию можно будет отправлять.

- Куда в армию! - ахнула Николь. - Десять всего исполнилось детям, о чем ты мелешь!

- Через пару лет в самый раз будет. Вон господин Тюренн, как говорят, в двенадцать начал воевать, а наши что — хуже?! Сама убедишься, какие славные сорванцы выросли. Да и куда их девать еще, как не в армию? Были бы родные, - тут Жоржетта хитро прищурилась, - можно было бы одного наследником, а другого, как принято у знати, к церкви пристроить. А так — быть им военными.

- А им этого хочется: в солдаты? - засомневалась Николь, не спеша проходя по комнате, и касаясь рукой стульев, кресел, занавесей, проверяя, не изменилось ли что-то за те полтора года, что провела она в столице.

- А у них и выбора нет, ты что не знаешь об этом? Бедный наш хозяин весь извелся уже, а тут еще и Габриэль... - тут Жоржетта прикусила язык, сообразив, что сказала лишнее.

- Что Габриэль? - вскинулась Николь.

- О, вот и девушки тебе в помощь по дому, - обрадовалась возможности сменить тему кухарка. - Я пойду уже, Николь, пора и мне своими делами в замке заняться. А то я господина графа и детей без ужина оставлю. А ты уж сама теперь управляйся. Хозяйка ты теперь здесь полная, - И Жоржетта поспешно притворила за собой дверь.

На улице ее ждала двуколка, на которой приехали Мари и Аделина: две девушки, определенные графом в помощь Николь.


С каким же нетерпением ждала Николь близнецов! И как мечтала в глубине души, что привезет их Атос... Но Рауль и Габриэль приехали сами, даже без сопровождения Гримо. У них были уже «взрослые» кони, правда, не слишком крупные, но держались мальчики в седле уверенно и непринужденно. И как они обрадовались Николь! В первую минуту, правда, пытались изображать из себя взрослых, полностью владеющих собой мужчин, но хватило их не надолго: первым не выдержал более порывистый Габриэль.

Рассматривая мальчиков исподтишка, пока они взахлеб рассказывали ей свои новости, Николь отметила про себя, что в детях наметилось различие не только во внешности: они и держали себя по-разному. Видимо, Рауль все же был старшим из близнецов: он был чуть выше ростом, крепче и стройнее брата. И глаза его, под длинными и пушистыми, как у девочки, ресницами, приобрели тот лазурный, как морская вода, оттенок, который делал незабываемым цвет глаз его отца. У Габриэля глаза были с золотистыми крапинками, что странным образом меняло их цвет в зависимости от освещения. Были и еще новые различия: в волосах, в голосе, в интонациях. Теперь уже спутать мальчиков мог только тот, кто их мало знал.

У детей были учителя, с ними занимался и граф, и оба сорванца были при шпагах. Глядя на двух ладных, красивых и ловких детей, Николь совсем позабыла, что само их присутствие в замке создавало немало проблем для их опекуна. Сколько сплетен и сколько недоброжелательства могли вызывать дети с тех пор, как стали появляться в свете... а Атос, несомненно, не держал близнецов под колпаком. Если бы речь шла только о нем самом, граф бы просто не стал обращать внимание. Но раз все это должно было коснуться его воспитанников... сколько же раз приходилось Атосу обнажать шпагу?

Николь в свете не бывала, что там творилось — не знала. Она знала только одно: Атос — человек порядочный, прямой, за словом в карман не полезет, а если посчитает нужным, то не остановится и перед вызовом на дуэль. И история с Бутвилем ему не указ.

От ее дома до замка было не больше полулье, но она так и не преодолела это расстояние. Желание увидеть графа все сильнее охватывало ее, но страх, что ему будет неприятно увидеть предательницу, сковывал Николь всякий раз, когда она ступала на дорогу к замку. Так дальше продолжаться не могло: Николь чувствовала, что окончательно теряет то душевное равновесие, которое она обрела, вернувшись в свой дом.

- Я дура, дура, дура! - бормотала она себе под нос, слоняясь по крохотному садику и убеждая самое себя, что занимается делом. - Я сама, своими руками, все развалила. Если бы это был кто-то другой, не д'Артаньян, Атос бы простил меня. А так его предала не только я, его предал друг, судьба свела его с Арамисом в лице этой чертовой Шевретты. Не слишком ли все запутано? И еще близнецы! Почему именно Атосу выпадают самые сложные вопросы жизни? Почему Бог задает ему такие вопросы? Почему именно ему надо отвечать за все и за всех? Справедливо ли, что ему не дано настоящего счастья? А если бы я была все время рядом, что-то бы изменилось? И теперь, когда все так окончательно запуталось, не проще бы мне было просто явиться к нему и набравшись храбрости, первой сказать, что я не могу жить вдали от него?

Мысли ходили по кругу, Николь давно уже потеряла над ними контроль и даже не задумывалась, что она может натворить одними своими предположениями.


В кои-то веки выпали в это лето по настоящему жаркие дни. Близнецы отправились на Луару вместе с конюхом купать коней. Занятие мужицкое, но Атос такие дела поощрял: он считал, что истинный воин не должен только смотреть, как ухаживают за его конем, но при случае должен уметь делать это сам не хуже слуг.

К тому же в такую жару это было только удовольствие. Он даже пообещал, что, как только покончит с делами, приедет и сам поплавать с Раулем. Габриэль дальше пояса в воду не заходил, и при этом его начинало трясти от страха. Рауль же плавал, как рыба.

Николь случай привел на берег реки еще раньше, и она, укрывшись за густыми ивами, чьи ветки купались в воде, следила за веселой возней на берегу. Конюх Шарло, молодой мускулистый парень, только загнал лошадей в воду и, стоя по колени в воде, обтирал коня Габриэля. Лошадь фыркала от удовольствия и все порывалась зайти поглубже.

Наверху, на вершине откоса, раздался свист и все дружно подняли головы. На фоне неба четко выделялся вороной графа с всадником.

- Атос! - сердце у Николь подпрыгнуло и забилось неровными толчками: она не видела графа почти год. Выбираться из-за кустов или остаться там, где она была?

Пока Николь думала, что ей делать, Атос стал спускаться, ловко направляя коня так, чтобы он не ступал с тропинки, змеящейся по склону откоса. Всецело занятый лошадью, граф не бросал взгляды по сторонам и не заметил женщину, затаившую дыхание у песчаной косы.

Добравшись до живописной группы из лошадей и людей, Атос легко соскользнул с коня и, перекинув повод через шею лошади, подозвал Габриэля.

- Придержите коня, мой мальчик, а то он так и норовит полезть в воду. Пусть остынет вначале. А где Рауль? - он обернулся, ища второго сына.

- А Рауль вон там, - Габриэль протянул руку, указывая на черноволосую голову почти у противоположного берега.

- Я поплыву к нему, а вы пока что займитесь моим конем, раз не хотите учиться плавать,- бросил граф на ходу, поспешно сбрасывая с себя все, что может помешать в воде. Николь почувствовала себя неловко, но деваться было некуда.

Когда она вновь подняла глаза, Атос был уже довольно далеко от берега. Он плыл, легко рассекая воду, уверенным и спокойным брассом. Так плавали моряки, и она вспомнила, что граф сам упоминал в книге, что его готовили в морские офицеры.

Крик, раздавшийся рядом, вернул ее к действительности. Вороной графа, увидев, что хозяин пустился вплавь, стал вырываться из рук Габриэля. Мальчик не желал отпускать повод, и лошадь, зло мотая головой и пренебрегая болью, которую ей причинял трензель, рванулась в воду, таща за собой ребенка. Габриэль, намертво вцепившийся в поводья, закричал не своим голосом. Шарло, забравшийся на глубину со своим жеребцом, попытался развернуть его к берегу, но тот заупрямился, раззадоренный бунтом вороного. Тогда конюх бросил лошадь, предоставив ей плыть, куда заблагорассудится, и поплыл наперерез Габриэлю. Атос и Рауль со своей стороны бросились на выручку, но они были слишком далеко.

Николь, забыв обо всем, выскочила из своей засады и, поймав болтающийся повод, стоя по щиколотку в воде, удерживала оставшегося коня на берегу. Платье и юбки намокли мгновенно, лишив ее подвижности. Три лошади продолжали плескаться в воде, не отходя далеко от берега. Вороной андалузец с держащимся за повод Габриэлем был уже на середине реки, уверенно следуя за хозяином и шумно фыркая на попытки мальчика подобраться поближе к его гриве.

Инстинкт самосохранения не давал Габриэлю отпустить повод, и он, когда первый испуг немного прошел, понял, что он не только не тонет, но ему еще и удается вдохнуть немного воздуха. Но он устал, наглотался воды, и постепенно отчаяние стало охватывать его. Он закричал, страшно и протяжно, и ушел под воду. Почти тут же чья-то сильная рука подняла его на поверхность и, положив его на шею лошади, заставила вцепиться в гриву судорожно сведенными пальцами.

Коня уверенно развернули к берегу, и спустя какое-то время Габриэль почувствовал, что его пальцы отдирают от конской гривы. Мальчик еще сильнее вцепился в нее и лишился чувств.

Происшествие на реке напугало и потрясло всех и, особенно, Атоса. Он старался не подавать виду, но по тому, как тряслись у него руки, когда он опустился на колени перед Габриэлем, ясно было, что напуган он до предела.

Как только мальчик очнулся, граф сделал знак Николь побыть с ним и поспешно оделся. Потом вскочил в седло и, усадив сына впереди себя, понукая коня и уже не выбирая особо дороги, предоставил вороному самому взобраться по склону. Несколько раз лошадь едва не опрокинулась вместе с седоками, но сумела добраться до вершины.

Николь осталась сидеть на песке, ошеломленная всем происшедшим и задавая себе вопрос - увидел ли ее граф или так и не понял, кто оказался рядом.

Только убедившись, что с мальчиком все в порядке и ему ничего не грозит, Атос ушел к себе. Он и сам нуждался в отдыхе в первую очередь для того, чтобы разобраться в происшедшем. Пробел в воспитании сына был несомненный: неумение держаться на воде чуть не привело к трагическому исходу. Боится Габриэль воды или нет, но плавать ему придется научиться: без этого Атос его никогда в армию не отпустит. Если мальчик всерьез мечтает о военной карьере, ему придется пересилить свой страх перед водным пространством. Есть ли у него достаточно воли и желания, чтобы преодолеть себя — без этого вопрос выживания на войне может стать для него проблемой.

Никому на свете не признался бы граф, как боится и как не хочет отпускать от себя детей. Но он понимал и жестокую необходимость такого шага: ему не обеспечить карьеры и благополучия двум воспитанникам, чьи права абсолютно одинаковы в глазах света. Хотя зачем он себя обманывает: они оба бесправны - бастарды.

Узаконить мальчиков не в его силах. Завещать им он может только Бражелон: Ла Фер — родовое поместье. Продать его он может, но тогда титул будет выморочен… от всех этих мыслей у Атоса шла голова кругом. Ощущение беспомощности душило его: он не привык склоняться перед обстоятельствами, но выхода он не видел. Хотя выход был: другое дело, что он не считал его возможным для себя. Этот выход был: законный наследник.

В дверь тихо постучали, и Атос резко выпрямился в кресле: это не Гримо!

- Войдите, - голос не очень ему повиновался.

На пороге стояла Николь. Испуганная, как-то уменьшившаяся в росте, она из-под капюшона накидки бросала на графа быстрые взгляды и не говорила не слова. Так прошла добрая минута, пока Атос справился со своим удивлением и сделал ей приглашающий жест.

- Господин граф, я не вовремя? - она попыталась поймать его взгляд.

- Пожалуй, да, но раз вы пришли, говорите! - сухой тон смутил Николь еще больше.

- Я хотела лишь узнать, как мальчик.

- Габриэль в порядке.

- Он не пострадал?

- Нет, все обошлось. Это будет нам уроком: в его подготовке серьезный пробел.

- Господин граф, - Николь больше не могла выносить этот ровный, лишенный эмоций голос, - господин граф, я давно хотела сказать вам... - она замолчала.

- Что же, сударыня?

- Я хотела поблагодарить вас за то внимание, которое вы проявляете к моей персоне.

- Вы преувеличиваете его, мадемуазель. Я всего лишь привык заботиться о своих слугах.

- Слугах?! - Николь задохнулась.

- Вас это удивляет?

- Меня удивляет, что вы по-прежнему числите меня в своих слугах, Атос! - от добрых намерений Николь не осталось и следа; она пришла к графу объясниться, а он … он свел ее до уровня слуг. - Я уж было подумала, что вы способны помнить...

- Что помнить? О чем вы? - глаза его презрительно сузились. - Я пообещал вам, что в моем графстве у вас всегда будет свой дом. Я обманул вас?

- Нет, нет, я никогда не смогу отрицать это...

- Еще бы! Или вы думаете, что я забыл, сколько добра, участия и материнской заботы видели от вас близнецы?

- Я делала, что могла.

- Вы делали достаточно и даже сверх того. Я это ценю и помню, Николь.

- Я хотела говорить не об этом, господин граф.

- Если о том, что произошло у вас в Париже, то об этом Я не хочу говорить. Я думаю, вы действовали соответственно правилам вашего времени и вашей морали.

- Атос, но ведь и мораль вашего времени...

- Сударыня, я думал, что вы заметили, что у меня СВОИ принципы и СВОЯ мораль. Если они не согласовываются с тем, что происходит вокруг меня, то для меня это не повод их менять. Я не приглашаю вас их соблюдать: у каждого свои представления о том, что хорошо и что плохо, но я оцениваю поступки и дела именно со своих позиций. Уж простите меня за это, если не можете меня понять, - он встал и подошел к камину, нервно теребя в руках лист какой-то бумаги.

- Я хотела вам сказать, что я понимаю, что вы никогда не сможете простить мне мое заблуждение.

- Так это было всего-навсего заблуждение? - граф пожал плечами. - Мне жаль вашего любовника: для него это не было заблуждением.

- Для него это было приключение, которое слишком затянулось, - почти неслышно пробормотала Николь. - Кажется, каждый из нас заплатил за это заблуждение достаточно высокую цену. Зато теперь мы все освободились от этого наваждения.

- Все? - с непередаваемой иронией повторил за ней Атос. - Говорите только о себе, сударыня, когда говорите чушь.

- Чушь? Значит ли это, что вы по-прежнему во власти этого наваждения?

- Мне не показалось, что это было, - он закусил губу, - что это было плодом моего воображения. То, что я видел - я видел, сударыня. И — хватит об этом. Вы желаете видеть Габриэля?

- В другой раз, господин граф. Пусть ребенок спит. Прощайте, - она присела в реверансе и поспешно удалилась. Всю дорогу до дому она шла, не видя толком дороги: словно пелена дождя застилала видимость.