Глава 18

До Ла Рошели добрались без всяких происшествий, но после этого маркиза заявила, что больше никогда не ступит на палубу корабля. «Я ненавижу море!», - произнесла она мужу с такой убежденностью, словно большего предмета для ненависти и быть не могло. Луиза же после этого путешествия только поздоровела, и нежный румянец не сходил со щечек девочки. Николь подолгу держала ее на палубе, позволяя ребенку дышать во всю силу маленьких легких. Соленый морской ветер еще никому не вредил.

О близнецах и говорить нечего: дети за лето подросли, возмужали, в них появилась какая-то новая грация движений. «Два сына... это дар небес для человека, у которого ничего не осталось в жизни. Два!», - как от толчка, Атос вспомнил, что когда-то говорила Николь: что у него был там... один сын. Что это значит? Он боялся заглядывать в эту бездну: непонятно, что в этом таилось, а истина могла оказаться страшной.

В Ла Рошели он решился, наконец, на один поступок, который могли истолковать не в его и Николь, пользу. Он попросил отпустить гувернантку с ним на несколько часов. Может, втайне он рассчитывал, что потом ее просто прогонят? «Нет, такими методами он действовать не стал бы — это не в правилах Атоса. Тогда зачем она ему понадобилась?», - размышляла Николь, искоса поглядывая в сторону графа.

Они направлялись не в сам город, объехали его стороной. Какие-то развалины, похожие на старые укрепления, еще возвышающиеся над местностью, но уже изрядно занесенные песком, внезапно возникли на их пути. Атос соскочил на землю и пошел вперед, ведя лошадь в поводу. Найдя чахлое деревце, он привязал коня и сделал Николь знак подъехать. Помог ей спешиться и, привязав и ее лошадь, подозвал ее и подал руку.

- Пойдем, я хочу вам кое-что показать, Николь. Это место вызывает у меня живейшие воспоминания.

Они взобрались по полуразрушенной каменной кладке туда, где когда-то была одна из башен. Отсюда открывался обзор и на город, и на море за спиной.

- Вот, посмотрите! Когда-то там стояла королевская армия, а напротив был осажденный город.

- Это бастион Сен-Жерве! - ахнула Николь.

- Да! Это место, с которым у каждого из нас связано одно воспоминание. Вы догадываетесь, Николь?

- Да, завтрак, а на деле: совет мушкетеров.

- Я так ярко вижу все, словно это было вчера, Николь, - Атос спустился с башни, прошелся по площадке и нагнулся, что-то подобрав. Когда он вновь забрался к Николь, в руках у него было горлышко разбитой бутылки.

- Смотрите, это все, что осталось от вина, что мы распивали в тот день. Странно, оно уцелело...

- Наверное, потому, что после вас туда заходили только чтобы забрать трупы. Потом туда не ступала ни одна нога.

- На этой башне мы стояли, когда отбили штурм. И сюда я вернулся, чтобы забрать наше знамя-салфетку, - с улыбкой добавил он.

- Вы рассчитывали, что вас при этом достанет пуля и вам не надо будет решать ничего?

- Признаться, подобная малодушная мысль посетила меня. Но я вовремя вспомнил, что без меня довести дело до конца не удастся: меня оно касалось больше, чем других.

- Почему же, Атос? Ведь она так и не стала вашей женой?

- Я не довел дело до конца, и последствия для всех оказались ужасны. Больше рисковать я не мог: я был обязан остановить ее. У меня было с ней свидание перед бастионом. Я думал, что напугал ее, но она уже не могла остановиться. Все, что оставалось, это опередить ее, связать ей руки. О казни я не думал: верил, что она все же одумается, попав в руки лорда Винтера. К сожалению, все оказалось намного страшнее. Я чувствую себя виновным перед д'Артаньяном, - неожиданно сказал Атос.

- В чем же?

- Я мог бы сберечь для него любимую женщину, если бы оказался решительнее.

- Атос, вы думаете, их роман бы продолжился, останься мадам Бонасье в живых?

- Мне очень хотелось, чтобы они были счастливы, Николь. Чтобы хоть кто-то из нас был счастлив по-настоящему. Д'Артаньян был самым молодым, самым порывистым, самым непосредственным из нас. У него это было первое настоящее...- он остановился, увидев улыбку Николь.

- Кого вы сейчас хотите убедить, граф: меня или себя?

- Простите, - он опустил голову.

- Не надо себе рассказывать сказки, Атос, - Николь осторожно положила ему руку на плечо, - не надо, дорогой мой. Д'Артаньян из той породы мужчин, для которых любовь — эгоистичное чувство. Он видит в ней только себя и свои желания. Да, он бросается на защиту любимой, как лев, но тут же забудет о ней, выйдя из дому в поход. Он — великий воин, он рожден для этого, а не для семьи. И в этом он в корне отличается от вас. Для вас дом и семья — все в этом мире. Ну, и друзья - они тоже часть вашего существования.
      Скажите, вы ведь не даром позвали меня сюда. Вы ведь не могли не знать, что после этой поездки мне не быть гувернанткой у Луизы. Как только мы приедем в Лавальер, мне подыщут замену. Вы этого хотите? Вы, в глубине души, хотели бы иметь возможность навещать меня в моем доме? А вас не смущает, что у вас был предшественник — ваш лучший друг?

- Сколько вопросов за раз! - Атос рассмеялся. - На самом деле, Николь, я не знаю, что вам ответить. Я позвал вас сюда, понимая, какие это вызовет мысли у родителей девочки, но, бога ради, скажите, как я еще мог поговорить с вами, когда за вами устроили настоящую слежку? Я не изобретателен по части предлогов.

- Кажется, я тоже, - прошептала Николь, привстав на цыпочки и касаясь его губ кончиками пальцев и чувствуя, как он сжимает ее в объятиях.

Назад они возвращались в полном молчании, только изредка поглядывая друг на друга...


Дорога из Ла Рошели заняла не много времени. За все эти дни ни графу, ни Николь больше не удалось переброситься ни словом наедине. Презрительно поджатые губы хозяйки, насмешливые и наглые взгляды маркиза были красноречивее любых выговоров. Она не сомневалась, что ее прогонят тот час, как они въедут в ворота замка, но, к ее удивлению, пока на ее место подыскали другую гувернантку, прошло еще с полгода. Когда Марселина пришла на ее место, Луиза еще долго не хотела признавать новую няню и выискивала предлоги, чтобы повидаться с Николь.

С некоторых пор маркиза стала косо смотреть и на встречи дочери с воспитанниками графа, видя в них повод для визитов Атоса в их дом. Как только граф понял, что кроется за кислыми минами родителей Луизы, он прекратил визиты к соседям. Впрочем, с уходом Николь госпожа Лавальер сменила гнев на милость и вновь стала приглашать мальчиков в гости. Но теперь уже Атос находил веские причины для отказов: дети усиленно занимались, у них не оставалось свободного времени.

Теперь время летело стремительно, но не для Николь. Вновь запертая в своем доме, вынужденная жить ожиданием и воспоминанием о редких минутах счастья, она все больше проникалась желанием исчезнуть, раствориться где-нибудь в этом выдуманном мире. А потом замирала в ожидании минуты, что он все же придет, постучит в ее дверь.

Франция бурлила: зрела Фронда, и готовился побег Бофора. До нее все доходило стороной, все новости она узнавала последней. Утром ей принесли письмо: граф де Ла Фер писал, что уезжает на неопределенный срок, просил ее беречь себя и, при случае, если обстоятельства сложатся не в его пользу, присмотреть за близнецами. Дальше события разворачивались так стремительно, что она не успевала следить за ними. Писем больше не было, зато ежедневно приносились сплетни. Из этих перекрученных и обросших чудовищными подробностями событий приходилось выуживать крупицы правды.

Николь решилась написать д'Артаньяну, но ответа не было ни от кого из них... и вдруг приехал Рауль. Один. Без Габриэля.

Николь помнила, что Атос просил ее по мере возможности присматривать за братьями, она знала, что он отправил мальчиков в армию, как и надеялся это сделать, но вместе находились братья или порознь, она не имела представления. Весть о возвращении Рауля принес Оливен. Он был какой-то странный, словно даже стал меньше ростом, испуганный и жалкий. Ничего не стал объяснять, только попросил побыстрее собраться и ехать в Бражелон.

Чуя беду, Николь не стала мешкать. Первое, что она увидела, войдя в нижнюю залу, это опущенные везде занавеси и закрытые черной кисеей люстры и зеркала. Сердце у нее остановилось, горло сдавило так, что она не могла ни вздохнуть, ни слово вымолвить.

В углу сидел Рауль, похожий на свою тень, а не на того жизнерадостного и ждущего чудес юношу, каким он уезжал вместе с братом из родного дома.

- Граф! Что я ему скажу, как смогу объяснить то, что произошло?

- Кто? - едва вымолвила Николь, но сознание отметило: он говорит об отце, как о живом. Это не Атос. Тогда кто же?

- Габриэль... - запинаясь произнес Рауль, отвечая на ее невысказанный вслух вопрос. - Габриэль убит.


Все шло прекрасно: мальчики в Париже были представлены герцогине де Шеврез, она хлопотала за них, и оба отправились в распоряжение Принца. Сопровождал их только Оливен: Гримо, встретившись, как было условлено вначале, не стал ехать с ними, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства. В дороге братья познакомились с графом де Гишем, чей отец, маршал де Грамон, был в ставке Конде. Познакомились, видимо, при чрезвычайных обстоятельствах, но Николь не стала расспрашивать Рауля. Он и так с трудом выдавливал из себя слова.

Все шло великолепно, молодые люди благополучно добрались до принца Конде, и на следующий день должны были принять участие в ожидаемом сражении. Все трое, не сговариваясь, писали письма, адреса которых можно было бы узнать, только разорвав верхний конверт. И так же, не сговариваясь, обменялись письмами. Это было последнее, что они сделали перед грядущим боем.

Рауль и Габриэль держались рядом. Когда французы пошли в атаку, стало не до наблюдений друг за другом; каждый из близнецов думал только об одном: Принц смотрит на них. Когда же бой закончился, Рауль вернулся к Конде, но Габриэля там не оказалось. Юноша бросился искать брата и нашел его только к утру. Габриэль лежал на пригорке, рядом паслась его лошадь. Время от времени она мордой толкала хозяина, пытаясь заставить его встать. На лице брата Рауль увидел только удивление: пуля пробила Габриэлю сердце, он, наверное, даже не понял, что смерть настигла его.

Принц Конде дал Раулю лошадей и приготовил подставы, чтобы он мог поскорее доставить тело в родительский дом. Но графа в нем не было, и бедный юноша сидел, совершенно раздавленный свалившимся на него горем и не имея представления, что ему делать.

- Николь, я не могу приказать похоронить Габриэля без господина графа, - чужим, хриплым голосом говорил Рауль. - Это будет подло: не дать ему проститься с сыном, - в своем горе Рауль даже не заметил, как показал, что родство с Атосом для него не тайна. - И оставлять его и дальше без предания земле я не имею права. И где мне похоронить брата? В усыпальнице графов де Ла Фер? Но мы не имеем права на место там, Николь. На нашем кладбище здесь? Но я не знаю, как посмотрит на это граф. И где он сам? Я так боюсь, Николь! Если с ним что-то случится, я останусь на этом свете совсем один. Николь, сейчас я могу говорить так только с тобой: Гримо тоже исчез. Исчезли все друзья господина графа!

- Ну, вот что, мой мальчик! - Николь осторожно провела рукой по его волосам. - Ты участвовал в сражении, и ты потерял в нем родного брата; даже больше — свое второе я, своего близнеца. Ты можешь считаться взрослым: бой и потеря близкого уравнивают тебя со взрослым воином. И как воин, ты обязан быть готов ко всему в жизни. Я думаю, что негоже тянуть с погребением Габриэля. На границе Бражелона есть прекрасная поляна у старой часовни. Сдается мне, это место, которое и графу бы показалось подходящим для того, чтобы навещать сына. Когда он вернется домой, Рауль (а он непременно вернется, я уверена в этом), ты будешь его утешением и его надеждой.

«И для тебя одного он горы свернет, чтобы достичь желаемого!», - подумала она, прижимая к себе юношу, который изо всех сил сдерживал слезы.

Они проводили Габриэля в последний путь, Рауль вернулся к Конде, и только к концу января 1649 года Атос оказался в Бражелоне - один. Рауля он видел только мельком, после освобождения из лап кардинала Мазарини, и юноша не смог ему в этой спешке сказать ничего. На вопрос: «Как Габриэль?», Рауль ответить не успел: его срочно позвали в Принцу. Граф ощущал камень на сердце, но видя Рауля живым и здоровым, успокаивал себя, что все хорошо и с Габриэлем, просто мальчику не удалось вырваться на встречу. Он нужен принцу (вот, Раулю и словом перемолвиться с опекуном не дал) — а отеческие чувства могут подождать.

Он скучал не только за сыновьями, ему остро не хватало и Николь. Путешественница из непонятного мира оказалась для него неожиданно важной и нужной частью его бытия. Наверное, поэтому он сделал небольшой крюк, свернув с аллеи, ведущей прямо к Бражелону. Его ждали в маленьком домике; но в этот раз это ожидание было наполнено страхом и тоской: как рассказать о случившемся отцу через столько месяцев после смерти сына? Какие найти для этого слова? Она не сомневалась, что сказать правду должна именно она. Он едва взглянул на ее черное платье и понял, что случилось непоправимое.

- Кто? - задал Атос этот вопрос вслух, или она прочла это в глазах графа, она даже не поняла; какое это имело значение! Надо было отвечать.

- Габриэль...

- Не верю... - чуть помолчав, сказал Атос. - Не верю! Этого не может быть! Я видел Рауля, он бы мне сказал!

- Он не знал, как это сделать, Огюст! Он еще мал сообщать такие новости.

- Он воевал, он видел уже всякое... это какая-то ошибка.

- Я бы хотела вам дать такую надежду, любимый мой... Но мы сами, своими руками, положили Габриэля в гроб. Рауль привез его.

Атос молчал. Николь осторожно обняла его, чувствуя как закаменело его тело.

- Мы не знали, где вы, мы не могли вам сообщить.

- Я понял, - граф слегка повел плечами, освобождаясь от ее объятий. - Мне пора. Нет, не надо меня сопровождать, Николь, я хочу побыть один. Где вы похоронили Габриэля?

- Около старой часовни, - Николь прижала платок к губам: боль потери не стала меньше со временем, а каково же приходится отцу?

- Хорошо, вы сделали правильно, - он встал и твердой походкой вышел из дома. Поднялся в седло и погнал коня вперед: в сторону часовни.


На следующий день граф прислал за Николь. Она помчалась в замок, не чуя под собой ног, рисуя себе самые страшные картины, но Атос встретил ее на пороге сам. Он ждал ее с нетерпением, она это поняла по тому, как сжал он ее руки и поспешно увел в свой кабинет. Занавеси там были задернуты: хозяин не хотел, чтобы ясно видели его лицо. Но от Николь не могло ускользнуть, что страшная новость сломала в его душе что-то очень важное.

- Вы вчера сказали, что не могли меня найти. Это правда, Николь. Мы вчетвером были в Англии. Даже, если бы я и хотел, я не смог бы оттуда уехать: я дал слово помогать покойному Карлу Первому. Во всем, что произошло, можно винить только Рок и мою злосчастную судьбу. Много лет назад я сделал непоправимую глупость: теперь, надеюсь, счет закрыт. Николь, у меня остался еще один сын, Рауль. Богу угодно не лишать меня надежды на будущее. Все силы, что у меня остались, все мои связи, старые и те, которые мне придется возобновить, я приложу к тому, чтобы ввести в законное наследование Рауля.

- Вы хотите сделать его своим наследником?

- Да, и для начала я решил отдать ему Бражелон. Это сразу определит его положение в обществе и даст понять серьезность моих намерений.

- А признать его наследником?

- Мне исполнилось пятьдесят. По закону я имею на это право. По достижении Раулем двадцати пяти лет он войдет в права наследования.

- Я могу вам чем-то помочь, Огюст?

- Да! - Атос почти выкрикнул это слово, и она поняла в каком он напряжении. - Скажите мне, насколько теперь все соответствует первоначальному смыслу того, что вы знаете?

- Все вернулось на круги своя, мой друг.

Граф закрыл лицо руками и поспешно отошел к окну.

- Вы уплатили страшную цену, Атос. Седину в ваших волосах не спрячешь за наружным спокойствием. Я не хочу вас расспрашивать об Англии: не место и не время. Может быть, когда-нибудь, потом... Но вы приняли то самое решение, которое определит будущее ваше и Рауля.

С этого дня Атос взялся за дело всерьез. Он почти не находился в Бражелоне: мотался между Блуа и Парижем. Его энергии можно было бы позавидовать, но для близких графу людей ничего не стоило рассмотреть за этой деятельностью лихорадочное возбуждение. Словно Атос боялся не успеть закончить задуманное, словно опасался чего-то или кого-то.

И он писал письма Раулю. Иногда не мог сдержать порыва и писал и дважды в день. Граф как будто пытался наверстать всю нежность и заботу, которую недодал в свое время сыновьям. И у Николь он стал бывать намного чаще. Они разобрались в себе, в своем отношении к друг другу, но иллюзий на совместную жизнь не строили.

- Я не конкурент будущему виконта, - как-то сказала Николь графу. - И вообще, если у нас с вами будут дети, то это тоже будут бастарды, - добавила она.

- Николь, если вдруг меня не станет, я хочу чтобы вы ни в чем не нуждались, - стоял на своем Атос, пропустив мимо ушей ее слова.

- А вы думаете, что у меня будет будущее без вас, Огюст? - она посмотрела ему прямо в глаза, и тут же вздрогнула: слова показались ей пророческими. Словно звонок из другой жизни, прозвучали они предупреждением, что жизнь утекает меж пальцев. - Помните, как вы меня позвали к себе погреться в Рождество? Если бы вы тогда знали, кто я и чем это все может закончиться, сделали бы вы это еще раз?

- Я бы ответил, но общение с вами научило меня осторожности, моя милая. Кто знает, что может произойти? Давайте оставим все, как есть: мы не знаем будущего.

- И вы не хотите его знать?

- Нет, не хочу! - твердо произнес граф. - Это противно Богу, пытаться узнать свою судьбу.

- Знаете, меня тоже никогда не привлекали гадалки, прорицатели, ведуны и прочие любители гаданий на кофейной гуще.

- Как вы сказали: на кофейной гуще? - Атос расхохотался. - Это что, гадают на этом модном напитке?

- Он станет очень модным, просто со временем кофе, как и чай, станет самым распространенным напитком в мире. Хотите, я вам его приготовлю?

- У вас есть эти зерна? - удивился граф. - Где вы их раздобыли?

- У герцогини Орлеанской. Вернее - на ее кухне. Совсем немного, но на пару чашек нам с вами хватит.

- Приготовьте. Говорят, крепкий кофе помогает думать.

- Сами убедитесь, - Николь потащила Атоса на кухню, чтобы он сам смог пронаблюдать весь процесс священнодействия. Аромат от зерен, пока она молола его на ручной мельнице, был опьяняющим для знатока. К тому же можно было быть уверенным, что зерна никто не выпаривал перед приготовлением.

- Это действительно необыкновенно! - Атос осторожно попробовал черный, густой напиток.

- Вкусно?

- Я пока не понял, - он сделал еще глоток. - Но допью непременно: сегодня мне необходимо трезво мыслить.

- Что-то случилось? - насторожилась Николь.

- Пока еще нет. Но я должен быть во всеоружии, - он отставил почти пустую чашку. - Мне пора, дорогая.

- Ты не останешься? - она попыталась ласково удержать Атоса, но он решительно встал.- Меня ждут.

- Огюст, это дуэль?- Николь с тревогой искала его взгляд.

- В некотором роде. Не бойтесь, ничья кровь не будет пролита. Мне было бы проще, если бы это была дуэль.

Он не стал добавлять, что это дуэль с женщиной.


Герцогиня была очаровательна. Она сидела в небольшом кружке мужчин и чувствовала себя королевой. О том, что завтра она покидает Париж, она предпочитала не думать. Играть первую роль в интриге Фронды герцогиня де Шеврез не смогла: у нее оказалась более молодая и более успешная соперница. И Анна, королева Анна ее не только не защитила, не только не стала ей покровительствовать, но при первом же удобном случае открестилась от нее. Такого предательства герцогиня де Шеврез простить не могла.

Когда ей доложили о графе де Ла Фер, она ощутила досаду. Ей так и не удалось погостить в Бражелоне, граф в самый подходящий для этого момент оказался по делам в Париже, и все амурные планы мадам де Шеврез потерпели фиаско. Герцогиня всерьез подозревала, что Атос просто ловко вывернулся из расставленной сети.

Вот и теперь Его сиятельство вошел с таким видом и таким лицом, что ей стало не по себе. Одним движением бровей он сделал ей знак избавиться от кружка поклонников, и Мари де Шеврез выполнила эту просьбу-приказ незамедлительно. Наконец, они остались наедине.

Атос, не думая об этикете, не дожидаясь разрешения дамы, тяжело опустился в кресло напротив герцогини. Она смотрела на графа широко раскрыв свои огромные глаза и покусывала губы: один только вид бывшего любовника не внушал надежд на легкий разговор.

- Ну же, граф, я жду! - герцогиня играла веером, приоткрывая взволнованно рвущуюся из корсажа грудь.

- Мари, - неожиданно назвал он ее по имени, - Мари, я вынужден вам сообщить ужасную весть, и сообщить с большим опозданием. Я писал вам об этом, но не знаю, дошло ли письмо.

- Что случилось? - герцогиня, не имея представления о том, что ей хотят рассказать, не теряла самообладания. Атос же, напротив, чувствовал, что мужество покидает его. Стремясь поскорее разрешить мучившее его сомнение, он уже даже не пытался смягчить страшную весть.

- Вы пугаете меня, - она захлопнула веер.- Что произошло?

- В бою с испанцами при Лансе мы с вами потеряли Габриэля.

- Я узнаю об этом только сейчас? Граф, это недостойное поведение.

Атос, совершенно ошеломленный ее реакцией и ее словами, не в силах выдавить хотя бы слово, молча уставился на мать своего погибшего сына. Это реакция женщины, потерявшей ребенка? Может быть, до нее еще не дошел смысл сказанного?

- Мадам, я говорю о Габриэле! О нашем с вами сыне!

- Я поняла вас! Это ужасно! Но почему вы не известили меня раньше?

- Меня не было во Франции полгода. Я написал вам в тот же день, как узнал.

Герцогиня опустила голову: она вполне могла не заметить письма в том потоке посланий, шифровок, интриг и прочего, что постоянно крутилось вокруг нее. Все ее мысли были в то время поглощены соперницей в политической игре. Ужасающий смысл сказанного постепенно начал доходить до нее. Она подняла глаза на графа: он смотрел на нее не отрываясь, и на лице его было написано ожидание. Герцогиня поняла, чего он ждет, в ту самую минуту, когда хлынули слезы. Граф ждал хоть какого-то проявления горя с ее стороны. Она не собиралась его разочаровывать, заливаясь слезами, заходясь в рыданиях и, в конце-концов, довела себя до обморочного состояния.

Пришлось звать слуг. Атос отошел к окну, оставив герцогиню на попечение служанок и ожидая там, пока она будет в состоянии выслушать его. Он был уверен, что истерика не будет продолжительной. Мадам поражена и напугана, но сердце ее осталось холодным. Вряд ли она успела привязаться к мальчикам: герцогиня де Шеврез не славилась любовью к законным детям, что уж говорить об этих, свалившихся на голову через пятнадцать лет, когда она и думать забыла о них.

И тем не менее Атос ждал. Он намеревался сегодня решить этот самый щекотливый момент в его планах. Герцогиня уже завтра исчезнет из Франции, скорее всего — навсегда. Она ничем не рискует, сделав то, о чем он намерен ее попросить. Главное, чтобы эта истерика не затянулась дольше, чем он рассчитывает.

- Можете идти, - он отвернулся от окна и сделал знак служанкам покинуть гостиную. - Дальше я сам в состоянии помочь вашей госпоже, - он поймал изумленный взгляд горничной и криво усмехнулся.

Мари полулежала на кушетке, корсаж платья был ослаблен и позволял видеть несколько больше, чем дозволяли приличия. Она действительно казалась погруженной в горестные раздумья, и Атос покачал головой, глядя на это проявление материнского страдания: жестоко использовать ее состояние, но у него нет выбора.

- Мари, дорогая, поверьте, я испытываю не меньшую печаль, чем вы. Дети росли на моих глазах, я вложил в них всю свою душу.

Герцогиня резко села, и слезы на ее щеках просохли едва ли не мгновенно.

- Вы считаете, что я сделала для них недостаточно? - надменно вымолвила она.

- Я этого не говорил. Обстоятельства не давали вам действовать так, как вам бы хотелось.

- В таком случае, к чему этот завуалированный упрек, граф?

- Я ни в чем вас не упрекаю, герцогиня, - устало ответил Атос. - Бог сохранил нам нашего второго мальчика. Мы должны позаботиться о нем. Рауль в фаворе у Принца.

- Я вряд ли смогу помочь чем-то, граф. Завтра я уезжаю. Как я надеюсь — навсегда!

- Вы можете помочь герцогиня. Больше, чем все принцы, вместе взятые.

- Чем же? - подняла брови де Шеврез.

- Послушайте меня. Я переписал на Рауля свое поместье и графский титул.

- Ла Фер?

- Нет, пока только Бражелон. Но в мои планы входит сделать виконта наследником рода.

- Каким образом, милый граф? Признав его своим сыном?

- Это только полдела, и я это уже сделал.

- Осталось... - глаза у нее округлились. - Вы с ума сошли, граф!

- Вся надежда на вас, Мари!

- Никогда! Вы хоть понимаете, что просите у меня?

- Это и ваш сын!

Де Шеврез встала и прошлась по комнате, постукивая по мебели сложенным веером.

- Исключено! Это самой себя опозорить. Я на такое никогда не пойду. Одно дело — милые шалости в постели... даже и с последствиями, другое - прилюдно объявить о такой связи. Я еще не сошла с ума! В отличие от вас, граф! В конце концов, что это за нелепое решение: сделать мальчика наследником? Что, он первый или последний, родившийся таким образом? Почему вы не думали об этом, когда детей было двое?

- Возможно потому, что не мог знать, кто из них старше, - сухо ответил граф.

- Старшим был Рауль, - холодно произнесла герцогиня.- А может — и Габриэль. Какое это имело значение?

- Для меня — решающее.

- Теперь эта проблема для вас не существует.

- Я жизнь бы отдал, чтобы все было по-прежнему, - едва сдерживая рвущееся наружу негодование, вымолвил граф. - Но в данной ситуации мне остается только уповать на ваши материнские чувства, герцогиня.

- Я никогда не подпишу такой документ, - холодно произнесла герцогиня де Шеврез. - То, что может позволить себе Мари Мишон, не позволено герцогине де Шеврез, - она протянула руку Атосу для поцелуя. - Попрощаемся, любезный граф. Поцелуйте за меня виконта: я сожалею, что не могу этого сделать сама.

Атосу не осталось ничего другого, как распрощаться с мадам. Эту дуэль он проиграл.


Возвращение в Бражелон было тягостным. Может быть оттого, что Атос рассчитывал на успех, думал, что материнские чувства в женщине перевесят здравый рассудок, и нарисовал себе на этом основании слишком радужные картины. Он лишний раз убедился, что не знает и не понимает женской природы. По крайней мере, рядом была хотя бы одна женщина, в которой он мог не сомневаться. И которой не надо было объяснять, почему в его планы не входит женитьба на ней.

Еще Атос понимал, что обращаться к королю не имеет пока смысла: решение лежит в руках Мазарини. А после происшедшего в Рюэйле только безумный мог бы обратиться к кардиналу с просьбой. Атос вынужден был признаться самому себе, что на сегодняшний день решения проблемы нет. Вариант со лжесвидетельством Николь, который она ему с отчаяния предложила, он отверг с возмущением, да еще так, что она почувствовала, что оскорбляет его таким предложением. Приходилось ждать. Чего, он и сам себе не представлял. Просто ждать, когда подрастет король и сам будет править государством.

Николь было бы все равно, что за «дуэль» была у Атоса, но видеть его в мрачном настроении было нелегко. Он даже решился на вопрос: как дело с признанием Рауля обстояло в книге?

- Книга вам не поможет, - покачала головой Николь. - На этот счет нет никаких прямых указаний: автор, видимо, посчитал, что для его современников это должно было быть ясно, как божий день. Скорее всего, вам удалось уговорить мать виконта поставить подпись... - "Стоп!", - она остановила сама себя, - вы что, виделись с ней?

- Виделся, - неохотно признался граф.

- И она отказала?

- Увы!

- Друг мой, вы наивны, как юноша в пятнадцать лет!

- Что дало вам основание подозревать меня в наивности?

- Мой дорогой, не обижайтесь, но женщина высшего света с мужем и положением пойдет на публичное признание измены и наличия ребенка от внебрачной связи? Вы сошли с ума.

- Это мне сказали уже...

- И правильно сказали, Огюст.

- Я думал, что материнские чувства - самые сильные в женщине.

Николь только пожала плечами: «Смотря в какой женщине». Да, в некоторых вопросах Атос наивен, как дитя: свято верит, что ребенок для любой женщины - основное в жизни. А ведь и для миледи сын не был средоточием всех ее помыслов. Атос считает, что для любого ребенок — это самое главное, что есть у него. Но для многих важнее богатство, положение, связи. И этим они никогда не поступятся. Даже ради родного сына. Но ведь и граф сам, заботясь о будущем для единственного сына, тоже думает о его положении в свете, тоже не хочет для него двусмысленного существования.

Насчет святой веры Атоса в женщин Николь сильно ошибалась: для графа было важно решение только одной женщины: матери его Рауля. Натолкнувшись на решительный отказ, он в первый момент просто растерялся: он не знал, что делать дальше. Жизнь же требовала только одного: терпения. Что-то могло произойти, что-то должно было изменить ситуацию в его пользу.


Знамена, которые Рауль привез в Париж вместе с герцогом Шатильоном, и храбрость, проявленная им, произвели при дворе свое положительное действие. Еще при заключении мира Анна Австрийская высказала пожелание, чтобы Рауль принял полк. Атос был против, хоть это и было в обычае у высшего дворянства: он считал, что Рауль слишком молод и неопытен для такого командования.

Как-то, пытаясь убедить юного короля подписать один из указов, составленный Мазарини, королева-мать привела в пример строгость графа де Ла Фер, не разрешающего своему воспитаннику принять полк. Людовика это так поразило, что он приказал вызвать графа в Париж, чтобы поговорить с ним.

Атос получил королевское предписание с курьером и отправился в Париж, не имея ни малейшего представления, для чего он понадобился королю. Но не использовать представившуюся возможность повидаться с Его величеством, пусть и в присутствии Анны Австрийской, чтобы затронуть важную для него тему, было бы просто непростительной глупостью.

Редкая удача выпала еще и потому, что Фронда заставляла короля редко бывать в столице. Людовику вот-вот должно было исполниться четырнадцать, и он официально вступал на французский престол.

- А если это ловушка? - предположила Николь.

- Маловероятно. Но на этот случай я передам все бумаги д'Артаньяну: он должен быть сейчас при короле. Я не думаю, что в случае ареста мне в этом откажут: в этих документах нет ничего, что бы касалось государственных секретов.

Атос постарался улыбнуться как можно более непосредственно, чтобы успокоить Николь:

- Через неделю я вернусь, не сомневайтесь.