Конец вольного лета

(Подлость и жестокость).

   По моим наблюдениям, подлость и жестокость часто соседствуют в жизни. Жестокость - это подлое проявление характера, она благородной не бывает. Как жаль, что понимание это приходит слишком поздно! Потому, что если вовремя осознаешь эту связь, то жестокости сумеешь избежать. Но, как правило, раскаяние сильно запаздывает. В моём случае оно пришло спустя много десятилетий. Конечно же, я не однажды в жизни проявлял жестокость, но здесь я расскажу о том случае, который вспоминается особенно болезненно.

   Дело было в колхозе. Тогда, в 60-70е годы всех ИТР (инженерно-технических работников) посылали в колхоз. Даже ведущих инженеров посылали на однодневные работы. Что уж говорить обо мне, только что закончившем институт молодом специалисте! Поскольку мне уже не надо было 1го сентября идти учиться, то послали меня сразу на две «страды» — на зерноуборку и на картофель.
   Колхозный наш отряд в конце августа пополнили рабочими с опытного производства. Вообще-то, их старались не беспокоить сельхозработой, поскольку рабочих рук не хватало, да и опасались недовольства. «Гегемон» — был класс капризный, в отличие от интеллигентов. Появление рабочих внесло некоторые особенности в наши настроения и развлечения. Одним из самых неприятных новшеств стали антисемитские байки и анекдоты.
   Первая смена прошла у нас вполне спокойно и закончилась для меня и моего друга Серёги на романтической ноте. Нас в конце смены направили в двухдневную командировку — сопровождать грузовики с зерном на завод «Красная Бавария». Это была хорошая разрядка для нас, уже утомлённых сельской жизнью. Поехали на огромных грузовиках «Урал», в ночь, чтобы на следующий день их успели разгрузить.
   Ночная поездка по лесным «шоссе» в Ленинградской области — это развлечение не для слабонервных. Разумеется, шоссе эти грунтовые, асфальт только на нескольких участках. О дорожном освещении говорить не приходится. Да ещё встречные водители забавлялись - устраивали дуэли дальним светом: кто кого ослепит. Но, тем не менее, доехали мы благополучно, разгрузились, и нас отпустили до следующего утра.
   Разумеется, я поехал не домой, а к невесте, которой утром успел позвонить из автомата. Она приготовила мне трогательную встречу в квартире отсутствующих родителей. Сварила обед, поставила бутылку "Столичной". Но, первым делом я, конечно, отмылся в ванной. В общем, расслабился, на славу. А утром, в 8, отправился на завод. Там, до отъезда, нам устроили маленькую экскурсию и показали огромные бетонные чаны с пивом и шампанским, где по преданию, утонуло немало отважных алконавтов. 

   Теперь, о подлости. Когда вновь прибывшие любимцы публики травили еврейские анекдоты и сыпали ядовитыми прибаутками, я помалкивал. Только один раз спросил, что это значит? - Когда шутник рассказывал про Ташкент, "где евреи кровь проливали". Он охотно разъяснил, что во время войны все евреи сбежали в Ташкент и там отсиживались, пока народ воевал. Я знал, что 3 маминых брата воевали и получили тяжёлые ранения. Но, проглотил и это. Наконец, один из шутников спросил меня, каких я кровей, потому что внешность у меня южная. - Я соврал, что мать у меня айзербайджанка. Молчал на всё это и мой старший друг, Володя - тоже еврей. Но здесь речь обо мне - это была настоящая подлость.
 
   Вторая смена оказалась гораздо тяжелее первой. Серёга уговорил меня подрядиться вместе с ним на кухню, потому что за это давали четыре отгула. - Я кухни не боялся, в походах даже сам брался кашеварить. Ну и согласился. - Если бы мы знали, что это за работа, то, конечно же, не взялись бы! - Пахали с утра до ночи: с полшестого до 9 или 10 вечера. Даже ночью мне снились бесконечные вёдра картошки, мытьё посуды и колка дров. Но, мы не стонали, делали своё дело, и, наконец, смена подошла к концу.
   Под конец продукты закончились. Осталось одно пшено. Был также суррогатный кофе и много сахара. Но мы не особо переживали. Последний день был нерабочий. Людям заплатили деньги и они могли купить для закуски "Частик в томате" и плавленые сырки. На завтрак и на обед мы сварили два ведра пшёной каши. Кстати, хорошая каша получилась. А людям всё объяснили и извинились. И люди поняли. Но, как выяснилось, не все. Кто-то из пролетариев начал возмущённо кричать, а один дылда даже стал швырять в нас сахаром. Это привело меня в бешенство.

   Только сейчас, подумав, я понял, почему был так взбешён тогда . - Я родился и вырос в Ленинграде, где после войны было совсем особое отношение к хлебу и, вообще, к пище. Помню, как мой любимый дядя Шура, приходя к нам в гости, в застолье всегда говорил: "Посуда любит чистоту". И всегда до блеска вычищал кусочком хлеба свою тарелку. Точно также поступал и отец, тоже блокадник. Я ни разу не видел, чтобы он что-то оставил в тарелке. Пищей не бросаются, она не может лежать на полу - этот завет страшного блокадного голода крепко засел в наших головах.
   А этот болван, который бросался сахаром, был, видно, не ленинградец. К тому же, он был пьян. Поэтому я и подскочил к нему совершенно взбешённый и потребовал, чтобы он валил отсюда. А он послав меня, продемонстрировал свою готовность к обострению, приняв боксёрскую стойку. Конечно же, я не стал с ним боксировать, решение было принято интуитивно. Он был тяжелее меня и выше, по меньшей мере на 10см. Руки длинные. Поэтому, я просто бросил его через бедро. Этот самбисткий приём показал мне ещё в школе второгодник Вовка Потапов. Приём простой, но эффективный. В результате, дылда грохнулся на пол, и, ошеломлённый, не сразу поднялся. А я мгновенно остыл и отошёл. 
   Этим бы делу и кончиться, но этот тип, видимо был чемпион, в своём роде. Он был высокого мнения о своих боевых качествах. Поэтому, когда мы с Серёжей, прибрались и заперли столовую, он уже ждал меня, с дружками. К счастью, дружки не вмешивались, и мы опять сошлись один на один. Противник был из другой весовой категории, и для меня важно было не пропустить удар. Поэтому я быстро пошёл на сближение и снова бросил его через бедро. - Других приёмов я, к сожалению, не знал. Детина опять брякнулся на землю, а мы пошли дальше...

   Общий загул продолжался. Выпили и мы с Серёгой, всё-таки, кончилась трудная страда. Я одел праздничное: джинсовую (редкую тогда) куртку и офицерские сапоги. Гуляем, и тут дорогу у костра нам опять преградил матерящийся супостат. То, что произошло потом, мне трудно и стыдно вспоминать, но это произошло. - Мной овладело дикое бешенство. Мелькнула мысль: его надо вырубить!
 - Я снова бросил его на землю, но не ушёл, как прежде, а прыгнул ему на грудь и стал добивать ребром ладони и кулаком.
Слез с него, когда показалось - достаточно. Но только отошёл, как услышал сзади рёв. Обернувшись, я увидел, что мой противник встал на четвереньки.
 - Ты ещё жив! - закричал я. Развернулся и с разбегу пнул его по голове офицерским сапогом. Ощущение было такое, будто ударил по арбузу. Детина рухнул, а Серёга быстренько увёл меня в темноту.
   Гуляли мы довольно долго. Когда пришли в барак, все уже спали. Рухнули и мы. Но утром я, по привычке, встал, чтобы растопить плиту. - Хоть чай вскипятить. Колю лучину на растопку, и тут появился снова мой детина. - Я встал с колуном в руке и серьёзно так ему говорю:
- Видишь что у меня в руке? - Я не шучу. - Так что, вали отсюда, пока цел!
Детина постоял и ушёл...

   Днём меня вызвала на полянку бригада работяг - разбираться. Их старшой подошёл ко мне, остальные стояли кружком. - Ты что же делаешь? - спросил он.
 - Вы видели, не я затеял драку - сказал я. Ни в первый раз, ни во второй, ни в третий.
 - Но драка драке - рознь! - сказал он. - Ты неправильно дрался!
 - Да, сказал я. - Но он привёл меня в бешенство, когда в третий раз полез. - Я себя не контролировал, я мог бы его убить!
 - Он сказал, что ты угрожал ему топором. - Ты бы действительно его ударил?
 - Да, отвечаю, - я был в бешенстве.
 - А сейчас, если я тебя ударю, что ты сделаешь?
 - Не знаю!
 - Но ты признаёшь, что ты неправ?
 - Да!
 - У тебя есть нож?
 - Да.
 - Отдай ребятам!
  Я отдал им свой большой нож. После этого старшой ударил меня.-
 - Я постоял молча, как бы прислушиваясь к себе. Потом посмотрел на него. - Ладно! сказал он. - Квиты! - Отдайте ему нож!

Надо сказать, тогда совесть не мучила меня. Я считал инцидент исчерпанным. Только через несколько дней, увидев своего противника в коридоре института, ужаснулся, как я его "отрихтовал". Но, потом, быстро забыл об этом. И до последнего времени не считал себя жестоким человеком. А вот друзья мои, Серёга и Володя, наверное, считали...

Октябрь 2017.