Наш дом

в 1953 году отец продал свой выходной костюм и купил полдома на улице Советской недалеко от сельсовета.  Обменять костюм на квартиру-двушку, с баней, сараем и огородом в двадцать соток!??

Удивительное было время. Правда, позже, в 90-х годах, прорезались ещё более острые контрасты. В Пятигорске в комке меня поразили белые итальянские кроссовки. Они стояли под стеклом как шедевр коммерческого искусства, как Мона Лиза в Лувре. Поразили не сами кроссовки, а их цена - 20.000. Я спросил у продавщицы как надо это число понимать, это двадцать рублей или это двадцать тысяч лир. Мне пояснили, что кроссовки стоят столько, сколько на ценнике начертано - двадцать тысяч рублей. Наглость или дурость?

Возмущение моё было безграничным. Мой авиабилет Барнаул-Минводы стоил сто рублей. Неужели шнурки от итальянских кроссовок стоят дороже этого авиабилета! Да такого же быть не должно! Как-то само собой уже забылось, что такое уже однажды было.

Не хочешь не покупай! Ясно дело, не куплю я эти кроссовки. Дело то не в этом. Я понял, что страну ждёт катастрофа. Эта догадка стала убеждённостью, когда в самолёт зашли два ужасно самодовольных братка в тех дорогущих кроссовках и заняли в самолёте по три места. До самого Барнаула они летели не сидя, а лёжа. Это было началом конца.

Обмен поношенного пиджака и штанов на полдома меня удивлял много лет, а пустые дома в селе не удивляли. Почему они опустели? Кто построил наш дом? Кто в нём жил? Куда делись эти люди? Почему всё так случилось? Нас приучили не задавать таких вопросов и не ломать себе голову над ними. Когда пришла катастрофа 1990-х годов думать уже было поздно.

Полати

Не представляю, как мы вшестером там помещались. Кухня два на пять и комнатушка чуть побольше. Отец смастерил нам с Леночкой маленькую деревянную лежанку. На день её задвигали под кровать, а на ночь выдвигали на середину комнаты. За стенкой, в другой половине дома, жил Вовка Семёнов. У Семёновых не было кухни, только горница. Заходишь к ним из сенок и сразу попадаешь в спальню. Спальня эта была сразу и раздевалкой, и прихожей, и кухней. Слева русская печь с лавочкой, справа под потолком полати, впереди два окна, между ними стол, над ним на стене чёрная тарелка – это радио. У Вовки было четыре брата, все старше его. Вовкина семья в горницу никак бы не поместилась, если бы не полати и лавки. Ночевали в трёх уровнях – родители спали на кровати, Эдик с Юрой на печи, Вовка, Санька и Генка спали под потолком на полатях. Вовка завидовал мне из-за маленькой лежанки, а я ему из-за полатей. В нашем доме не было полатей, родители были против, а мне полати сильно нравились. Места много, уютно, тебя снизу не видно, никто тебе не указ, валяйся как хочешь.

Крапива жалючая

В нашем доме раньше жила одна семья, а не две. Хозяева срубили из местного леса этот пятистенник ещё лет сто назад, а может быть и раньше. Из того же леса соорудили тесовые ворота и прясла для пригона. Потом хозяев раскулачили и отправили в барак на нары, а из их дома сделали две квартиры. Коров сдали в колхоз, коровник, прясла и тесовые ворота разобрали на дрова. Нас с Вовкой такие мелочи не трогали. В селе оставались ещё три усадьбы с тесовыми воротами, с бараньими рогами на коньке и с пряслами на задах, но мы с Вовкой считали, что наш забор намного лучше. Наши огороды были огорожены не пряслами, не штакетником, и даже плетнём, а глубокой канавой и высоким валом. По всему переулку вдоль канавы и вдоль улицы на валу очень густо росла крапива. Свиньи бродили свободно по всей деревне, но забраться в чей-либо огород не могли, этот вал мешал. В тех канавах под крапивой очень интересно играть в прятки. Главное тут, чтоб не пожалиться, крапива та была очень жалючей, иголки проколют шкуру насквозь, волдыри по сему телу пойдут, будто на тебя пчелиный рой напал. Домой мы возвращались счастливые, но частенько пятнистыми от ожогов крапивы.

Пограничник Генка

В нашем доме новость. Юра, самый старший Вовкин брат, приехал из военкомата и сказал, что его в Армию не берут по инвалидности. В детстве Юру чуть не убили из самострела. Пацаны с порохом переборщили, трубу заклинило, и вместо самострела получилась граната. Не берут, так не берут, тут дядя Саша, Вовкин отец, сказал, что вместо Юры в Армию может пойти Генка. Эдика посылать не стоит, он ещё учится в десятом классе, Генка младше Эдика, но ростом больше, после семилетки дальше учиться не стал. Раньше уйдёт – раньше вернётся. В военкомате подвоха не заметили и отправили в погранвойска на Дальний Восток. Долго Генка не прослужил, весной вернулся домой в форме пограничника, да ещё с медалью. Корейская война только что кончилась, но на границе всё ещё постреливали, шальная пуля попала Генке в бедро. Во дворе у Семёновых собрались подростки, Генкины друзья, и приставали к нему с расспросами. Слушали, завидовали и гордились своим другом.
 
Проём

Бревенчатые стены нашего дома изнутри не оштукатурены, только побелены. На белом фоне стены, которая нас с Вовкой разделяла, резко выделяются очертания проёма. Его заложили сутунками, которые по-другому отёсаны. Раньше в ту половину дома, туда, где Вовка живёт, можно было пройти беспрепятственно. Проём разобрали, когда Юра Семёнов женился на Лидии Шваб, моей двоюродной сестре. Дело было зимой и свадьбу решили справлять в нашем доме. Чтобы расширить место для гулянки, решили на время восстановить проход. Стенку прорубили не сразу, сначала выбили нижний сутунок, чтобы проверить крепко ли замурован проём. Дыра зияла целый день, и мы с Вовкой общались через неё лёжа на полу. На другой день с утра выбили все остальные сутунки, и мы с Вовкой сходили друг другу в гости раз двадцать, пока нам не сказали, чтобы мы не путались под ногами. К нашему дому подходили гости. Среди них зазывала Карл Майник с батогом. На батоге привязаны разноцветные ленточки. Зазывала обошёл всю родню с этим батогом и раздал приглашения. Вместо пригласительных открыток он раздавал разноцветные ленточки. Если приглашение принято, то гость привязывал ленточку к батогу. Издалека уже видно было много ли гостей прибудет на гулянку. Все гости собрались, ворота открыты, между столбами натянута ленточка. Нам с Вовкой предстояло её перерезать, когда жених с невестой заявятся в наш дом, но Юры с Лидой всё ещё нет. Они должны объехать всю деревню на кошёвке, в которую запрягли самого резвого коня. Впереди сидят дружки, у одного в руках вожжи, у другого гармошка. Сзади стоят молодые. Конь не должен дёргать сани, молодые упадут, будет конфуз, Лида стоит на морозе в шёлковом платье и с красивым венком на голове. Невеста должна улыбаться и виду не показывать, что застыла, иначе тоже будет конфуз. Слышим, гармошка играет. Замолчала. Колокольчик звенит, снова гармошка играет. Едут! Все расступились перед кошёвкой, зазывала берёт коня под узду, дружки и Лида с Юрой сходят с кошёвки и подходят к родителям. Кто-то держит хлеб-соль, кто-то говорит слова, которые положено говорить в таких случаях по обоим обычаям, а мы с Вовкой стоим с ножницами и дожидаемся своей очереди. И вот она подошла, наша очередь, ленточку расстригли, всех вперёд себя пропустили, но в дом не зашли, в нём места для нас с Вовкой уже не хватило. На другой день после гулянки, проём до самого обеда оставался открытым. После обеда его снова замуровали, и мы с Вовкой сильно жалели об этом.

Земля

Земля в нашем огороде очень плодородная. Лёгкая как пух, лежит большим пологим коричневым бугром. На этом месте раньше был пригон для скота. Навоз не удаляли, он за сто лет перепрел и превратился в толстенный слой плодородного перегноя. Раньше в Ае каждый двор имел по двадцать коров. От тех дворов остались по всему селу такие бугры в огородах. Остатки этих дворов хорошо видны на берегу Андроновской протоки. Во время больших половодий вода подмывала яр и уносила течением огромные хлопья не до конца перепревшего навоза. Низ яра жёлтый, это глина, выше идёт серая полоса, потом чёрная, это чернозём, потом самая большая – коричневая. Из неё торчат полусгнившие брёвна коровников и прясел. Под яром мы любили рыбачить. Летом в серой полосе гнездятся береговые ласточки. Вся стена в дырах. Вдоль берега шныряют трясогузки и кулики, иногда над протокой пролетает ястреб, но больше всего удивлял нас своим бирюзово-красным оперением зимородок.
 
Физрук

Ещё теснее стало в нашем доме после того как в нашу половину подселили квартиранта, учителя физической культуры и военного дела. Валентин Яковлевич строит по понедельникам всю школу на линейку и докладывает директору о том, что школа на линейку построена. Директор это и сам видит, видно же, построена школа на линейку или не построена, но так положено, физрук должен отрапортовать директору, что он с заданием справился, все классы стоят в колонне, носочки первой шеренги выравнены как по линейке, поэтому и это сбор называют линейкой. Когда директор разрешит продолжать линейку, надо всем хором запеть песню: «…Славься, Отечество наше свободное, дружбы народов надёжный оплот…» Екатерина Ивановна сказала, что это не простая песня, её надо петь стоя потому, что это Гимн Советского Союза. Мы с Вовкой гордились тем, что в нашем доме живёт физрук, который преподаёт военное дело и строит всю школу на линейку.
Наш квартирант был заядлым рыбаком и охотником, часто приносил домой дичь. Для охоты у него в распоряжении была школьная тозовка, а на рыбалку он брал рыболовные корчажки, которые плёл мой дед. Больше всего притягивала моё внимание не эта тозовка, а школьный секундомер. Валентин Яковлевич любил  возиться с малышнёй на катунском берегу. Бег по илистой тропинке на скорость. С одной стороны протока, с другой крапива, на крапиве висит гнездо пеночки. Она тенькает, боится, что полезем зорить её птенчиков, но нам не до неё. «Внимание, на старт, марш!» Мы изо всей мочи шлёпаем босиком вдоль крапивы, потом отпыхиваясь пялимся на секундомер и считаем на сколько секунд Вовка бежит стометровку быстрее меня.
В тот день мы очень тщательно собирались на рыбалку. Намного серьёзней обычного. Валентин Яковлевич уезжал из Аи навсегда. Решили отметить отъезд совместной рыбалкой. Нашли хорошую заводь и развели клёв. Вдруг на лодке прямо в заводь заплывают старшеклассники и отдают нам свою лодку. Вот здорово, рыбачить будем на острове! Тут вдруг вижу, как через забоку к нам пробирается учительница литературы. Я понял, что на остров меня не возьмут. Валентин Яковлевич сел в лодку вместе со своей дамой, и они поплыли на Отцовский остров. Я остался один среди больших парней. Они приставали ко мне и допытывались зачем эта пара направилась на Отцовский остров. В самом деле, зачем? Смородина ещё не поспела, купаться на Матере холодно, удочек с собой не взяли. Я подозревал, что это у них любовь. Любовь, конечно, дело серьёзное, но не настолько же, чтобы бросить здесь меня одного с этими охломонами! Так обидно, что даже берега не видно! Лодка появилась в протоке через час. Мой взрослый друг и его дама стояли в лодке полуголые. «Прям как Тарзан!» -съехидничал один из парней. Тарзан – сама мощь и сила, спрыгнул в протоку и поплыл рядом. Его дама громко и безудержно смеялась.
В тот год в Ае закрыли среднюю школу. Старшие классы опустели и учить было некого. В войну детей ведь не рожали. Наши учителя навсегда уезжали из Аи. Они рыдали на пароме как дети. В Ае они после себя много оставили, может быть ещё и поэтому наше детство было счастливым.
Все дети спешат стать взрослыми. Со мной, к сожалению, это очень быстро случилось. Прошло десять лет и мне пришлось встретить своё совершеннолетие за учительским столом. Работал в школе, жил в чужой избе, в чужом, но очень романтичном окружении. Так же как наш физрук я страдал от ностальгии по родному дому и одновременно восхищался романтикой экзотических мест, в которые меня забросила судьба. Но тогда, в детстве, я лишь смутно догадывался о том, что творилось на душе у нашего учителя физкультуры.