Глава 2

В начале 1939 года Арман де Силлег, преуспевающий журналист и историк Средневековья, все свое свободное время уделял книге, рассказывающей о семье де Креки. Работая в Национальной библиотеке, он натолкнулся на формуляр Огюста Маке, и был удивлен, что за историком и соавтором многих книг Дюма по-прежнему числится некая рукопись, под номером 4772, которую Маке так и не вернул в библиотеку. Заинтригованный, де Силлег стал выяснять, что же это за рукопись, и был поражен, что это воспоминания графа де Ла Фер о своей жизни, пришедшейся на годы правлений Людовика 13 и Людовика 14. Очень смутно Арман помнил, что была какая-то тетрадь, которую его дальние предки хранили, как зеницу ока, и которая все же исчезла в перипетиях переездов, революций, и прочих тревог и бед, постигших его многочисленное семейство. Маловероятно, чтобы были еще какие-то мемуары, принадлежавшие перу графа. По всему выходило, что бесценная тетрадь попала в руки Дюма и Маке, и стала основой для их бессмертной Трилогии. Де Силлег почувствовал прилив гордости и желание отыскать Мемуары. Чувствуя, что больше ничего он не сумеет сделать в этот день, настолько он был потрясен и выбит из колеи, он отправился туда, куда всегда убегал от житейской суеты - в Люксембургский сад.

Февраль в Париже - не лучший месяц для прогулок. Слякоть, а то и мокрый снег вперемежку с дождем - не этого ждал Арман; пришлось тащиться к метро, но по дороге он передумал, и свернул на крохотную улочку Феру. Он не заметил, как, где-то на середине ее, что-то изменилось, стало стремительно темнеть, и звуки большого города, гудки машин - все исчезло в густом тумане. Арман, ошарашенный быстрой сменой обстановки, замер на месте, когда вдруг кто-то уверенно и сильно взял его под руку и увлек в сторону.

- Если стоять посреди дороги, то можно и под колеса попасть, - добродушно произнес рядом с ним знакомый голос. - А ведь вам предстоит совершить еще немало дел.

- Кто вы? - де Силлег сделал попытку выдернуть руку, но его держали железной хваткой.

- Я надеялся, что вы меня запомнили, и мне не придется представляться. Я вас приглашаю к себе в гости.

- Но кто вы, и с какой стати я должен принять ваше приглашение? - остатки благоразумия взыграли у журналиста, хотя он уже знал: в гости он пойдет.

- Именно потому и должны, что это единственный способ не промокнуть до нитки, - рассмеялся человек рядом. - Идемте же, здесь становится слишком неуютно.

И, словно в доказательство его правоты, дождь со снегом припустил не на шутку.

Они заскочили в какой-то подъезд, и стали подниматься по старой и скрипучей лестнице. Наверху забрезжил слабый огонек - кто-то зажег свечку или спичку, чтобы дать им хоть какой-то ориентир во мраке.

- Ступайте смело, лестницу в кои-то веки сегодня вымыли, - посоветовал незнакомец с удивительно знакомым голосом.

Арман взбирался, время от времени останавливаясь, чтобы перевести дух: не от усталости или потому что не хватало дыхания: он всем своим естеством ощущал, что он вступил в нечто неведомое, захватывающее и прекрасное. И, как и перед его предком, Огюстом де Бражелоном, распахнулась дверь в чудеса, и он очутился в прихожей маленькой квартирки.

- У меня завидная участь, - сказал за его спиной хозяин квартиры. - Некогда я принимал здесь одного из ваших предков, а теперь вот и ваш черед настал.

- Вы - Атос! - воскликнул де Силлег, резко обернувшись, и убедился, что это правда.

- И мы с вами уже знакомы, сударь.
 
- Но это же невероятно, что я у вас! Так не бывает, чтобы человек мог путешествовать во времени!

- Еще как бывает! И доказательство тому - вы мой гость. Располагайтесь поудобнее, сейчас мы поужинаем, потом у нас по плану - беседа, в которой я вам отвечу на все вопросы (давно пора это сделать). А потом я позабочусь, чтобы вы попали домой до полуночи. Вас я у себя ночевать не оставлю.

- Если бы не наши предыдущие встречи, я бы, пожалуй, решил, что вы мне снитесь, - Арман оглядывался по сторонам, жадно разглядывая комнату, в которой оказался. На камине он заметил изящную шкатулку и, против воли, то и дело останавливал на ней взгляд. - Наверное, мне стоило бы выказать ужас или отказаться с вами идти, но, не смотря на то, что происходящее кажется мне не меньшей фантастикой, чем романы Уэллса, я вам почему-то верю.

- И правильно делаете, - усмехнулся граф де Ла Фер. - И не зря вы бросаете такие осторожные, но такие выразительные взгляды на камин. В этой шкатулке находится то, что я намерен вам передать. Это будет мой дар вам, но я надеюсь, что вы сумеете распорядиться им верно. Это наша последняя с вами встреча - больше вы меня не увидите, к сожалению. Все на свете имеет свой конец, и моя миссия тоже заканчивается. Я хочу передать вам, как выражаются ваши современники, эстафету поколений, - он, почему то, тяжело вздохнул.

- Вас это огорчает, господин мушкетер? - осторожно спросил де Силлег, не очень себе представляя, как ему реагировать на слова Атоса и боясь, невзначай, чем то обидеть того. - Вы боитесь, что мне это будет не по силам?

- Я думаю о том, что предстоит вашему поколению, Арман, и опасаюсь очень многого. Я уже не смогу помогать ни вам, ни вашим потомкам, а им придется жить в тяжелые времена. Впрочем, легких времен не бывает: их любят приукрашивать только старики и историки. Надеюсь, в своей книге вы будете максимально достоверны?

- Если материалы, которыми я располагаю, можно посчитать достоверными, - рассмеялся Арман.

- Я вам сумею помочь, надеюсь. Я очень неплохо знал де Креки, своих современников. Наши владения в Пикардии соседствовали. Но, садитесь к столу. На голодный желудок умные мысли не приходят.

Атос ел немного, больше следил за тем, чтобы гость отдал должное изысканному ужину.

- Простите, что не предлагаю вам на десерт ни кофе, ни сигар, - извинился мушкетер, - но они были бы немного неуместны в этой гостиной. А мне хочется, чтобы вы почувствовали мое время, узнали его даже на вкус.

- Я мало что знаю о вас, господин граф. К сожалению, все мои познания сводятся к книгам, а насколько они отражают действительность, надо говорить отдельно.

- Вот мы плавно и подошли к тому, о чем я хочу попросить вас, друг мой. В шкатулке, которая перед вами - мой личный архив. Точнее - архив графов де Ла Фер, а значит, и ваш личный. Тут только оригиналы, хотя пару раз с них снимались копии, чтобы помочь наследникам утвердиться в своем праве. Насколько я осведомлен, обстоятельства сложились не в пользу нашей семьи: на данный момент вы - единственный, кто обладает правом первородства. Больше прямых наследователей титула нет, а, значит, вам придется думать серьезно о наследнике.

Арман почувствовал, что краснеет от досады. Что за банальности ему тут провозглашают? Он же не двадцатилетний мальчик.

Атос заметил его реакцию, но продолжил говорить совершенно невозмутимо, сохраняя тон наставника.

- Вы еще достаточно молоды, чтобы жениться и иметь сына. - Это ваш долг. Первый и основной. Вам надо суметь не только родить сына, но и уберечь его от всех катаклизмов, которые могут его поджидать на жизненном пути.

Но это еще не все. Есть еще одна вещь, о которой вы должны позаботиться. Это тетрадь с моими записями, которая попала в руки историка и писателя (это еще полбеды). Но она бесследно затерялась то ли на старых чердаках, то ли покоится в шкафах коллекционеров. Это моя личная к вам просьба: постараться найти ее и, по возможности, сделать достоянием для историков. Мне очень хочется, чтобы и ваше поколение могло судить о моих друзьях не только по романам. Вы журналист, писатель, переводчик - вы знаете, как это сделать.

Они сидели еще долго: Атос рассказывал о соседях де Креки, объяснял, что значат записи в архиве, которые были непонятны де Силлегу, подробно рассказывал, как прочитать родословное древо графов, и как следует дополнить его, но ни словом не заикнулся ни о своей личной жизни, ни о своих друзьях. "Все, что касается моих друзей - в моей тетради. Если сумеете ее найти - она вам все расскажет и объяснит."

- А теперь - прощайте! - он встал. - Вам пора уходить, иначе вы не попадете домой. Дайте мне только обнять вас на прощание.

Растроганный и растерянный, Арман оказался посреди улицы. Париж уже спал, но откуда-то долетал голос включенного радио, и хриплый, надсадный вой Гитлера быстро вернул его в реальность. Он стоял посреди улицы Феру, прижимая к себе драгоценную шкатулку Челлини, полную старинных свитков и писем, и судорожно старался понять, как возможно то, что случилось с ним. Дождь прекратился, и над Парижем раскинулось чистое и холодное небо. Было начало февраля 1939 года.

Арман давно уже сменил крохотную квартирку на рю Лафаетт на роскошные апартаменты в доме №5 по той же улице. Соседями по площадке у него оказалась семья портного. Жили они в Париже с 1928 года, но не только неплохо устроились (снимать шестикомнатную квартиру в центре далеко не всякому парижанину по карману), но и обзавелись машиной. Глава семьи держал дома мастерскую по пошиву мужской одежды, и у него работало несколько рабочих. Сам отец семейства, красавец, джентельмен, любимец дам, был еще не стар, и своими манерами напоминал аристократа. Жена его, маленькая, изящная дама, вежливо улыбалась на приветствия, и кивала шляпкой на красиво уложенных волосах. В семье было двое детей: сын и дочь. Сын - красавец в отца, шалопай и дамский угодник, водился с шумной компанией таких же, как и он сам, молодых людей. Школу он, судя по всему, закончил, работал, вернее делал вид, что работает у отца, но все его времяпровождение заключалось в спортивных занятиях и катаниях на машине. В доме была еще дочь, но ее Арман видел всего несколько раз и мельком, хотя заметил ее красоту.

Весь год, после памятной встречи на улице Феру, Арман предпринимал титанические усилия, чтобы отыскать хотя бы след рукописи графа де Ла Фер. Он был очень осторожен, но никто всерьез не принимал его предположений, что рукопись затерялась. Все в один голос утверждали, что ее попросту не существовало, что она - уловка Дюма, ложный след, а Маке удержал у себя чьи-то рукописи по иному поводу: его перу ведь принадлежала и многотомная "История тюрем Франции".
Незаметно прошло полгода, наступило лето, последнее мирное лето перед началом войны. Ее приближение уже ощущалось в воздухе, все явственнее звучали вопли фюрера, а мир, словно потеряв остатки разума, упрямо не хотел замечать происходящего.

Арман зашел в "Галери Лафаетт" чтобы экипироваться для отпуска. Человек вольный, он, тем не менее, свято соблюдал рабочий режим, позволяя себе раз в полгода отпуск. Поднявшись на второй этаж, он, сквозь стекло витрины, увидел знакомую женскую фигурку, примерявшую туфли. Машинально отметив про себя, что это соседская дочь занялась обновками к лету, он продолжил заниматься своими делами и, обремененный коробками, выходя сквозь вертящуюся дверь, столкнулся с женщиной, нагруженной покупками не меньше его.

- Простите! - вырвалось у них одновременно, и оба бросились собирать рассыпавшиеся коробки и пакеты. Пришлось отойти в сторону, чтобы не мешать входящим и выходящим посетителям. Только тут Арман разглядел как следует свою соседку по этажу.

- Мадемуазель,..- он замялся, запоздало сообразив, что не знает ее имени.

- Эва, Эва Рукин; мы с вами соседи, но не представлены друг другу.

- Арман де Силлег, мадемуазель, к вашим услугам.

- Вы идете домой, не так ли, месье?

- И с удовольствием помогу вам донести все ваши обновки, мадемуазель Рукин,- Арман был не просто вежлив: он поймал себя на мысли, что ему приятно помочь красивой молодой девушке. Солидный господин и рядом с ним хорошенькая мадемуазель - чем не отрадная картинка была бы для его покойных родителей.

Арман стеснялся своего лица, изуродованного солнечным ожогом, а скорее - варварским лечением. Это увечье так и оставило его старым холостяком, хотя он и мечтал о женитьбе. Но из года в год так получалось, что он не решался на серьезные отношения. А теперь он перешагнул пятидесятилетний рубеж, и кому он нужен? Он был весьма обеспечен: гонорары за книги и статьи давали ему возможность не только вести безбедное существование, но и прикупить недвижимость близ Блуа.

Документы, полученные от Атоса, давали ему права на Бражелон и Ла Фер, но отбить Ла Фер у государства было нереально. А вот Бражелон он мог выкупить у владельцев, выставивших его на продажу, но замок требовал таких вложений, что это было бы для него затруднительно: дом был заброшен и запущен, жить в нем было опасно. Если бы Арман женился, он бы непременно занялся покупкой и обустройством поместья. Одному же все это ему было ни к чему, и он только вздыхал, вспоминая о наказе графа.
 
Идя рядом с Эвой, он сожалел, что дорога до дому так коротка: они не успели толком поговорить. Но, прощаясь с ней на площадке дома, он поцеловал ей руку, и робко попросил о встрече. Она согласилась и упорхнула, пожелав ему доброго дня.

Они встречались пару раз, но что-то мешало Арману сделать их встречи менее официальными: между ними оставалась какая-то отстраненность - ему даже показалось, что девушка чего-то опасалась. В начале августа они столкнулись на площадке, и Эва сказала, что они уезжают в Ла Болль, на курорт. У де Силлега промелькнула мысль и самому отправиться вслед за соседями: курорт всегда располагал людей к непосредственности в общении, но ему в тот же день показалось, что он напал на след "Мемуаров", и все мысли об Эве ушли в тень. А потом началась Вторая мировая, и в один день все рухнуло.

В последний раз он увидел мадемуазель Эву в тот день, когда немцы вошли в Париж. Она похудела, кисти рук были забинтованы.

В первый раз она пригласила его к себе, и он с изумлением увидел голые стены.

- Мы уезжаем из Франции,- со слезами сказала она.- Возвращаемся в СССР.

- Возвращаетесь? - не понял он. - Но что вы там забыли?

- Мы все это время оставались советскими поданными, месье Арман. Теперь нам оставаться здесь небезопасно, мало ли что может случиться. К тому же мы - евреи, и мой отец не верит в немецкую добропорядочность. В России мы будем под защитой Пакта.

Арман молчал, потрясенный, и вдруг ему пришло в голову, что под именем Делафара он ничем не рискует в России. Ведь он сражался за Советскую власть, он даже принял смерть за нее!

Трезвый голос реальности остановил его: слишком много времени прошло, и он хорошо был осведомлен о репрессиях конца тридцатых, которые проводил Сталин. Нет, его время борьбы в прошлом, он уедет в Блуа, будет сидеть в Брасье, и потихоньку восстанавливать Бражелон. Он уже стар для подполья.

- Эва, не уезжайте! - вырвалось у него. - Выходите за меня замуж, и мы уедем в самую дальнюю провинцию или в Бордо, куда и вправду война не дойдет.

Девушка посмотрела на него с ужасом.

- Вы предлагаете мне покинуть моих родителей? В такую минуту? Но это было бы предательством по отношению и к моей семье, и к моей родине.

- Но ваша настоящая родина - Франция! Вы выросли здесь, вы говорите по-французски, как настоящая парижанка.

- Но родилась я - там, - бесцветным голосом проговорила Эва. - Мне приснился сон, теперь пришло время проснуться. Знаете, месье, когда мы возвращались домой, на безлюдном шоссе меня сбила немецкая машина. Водитель отлично видел, что мы с братьями просто вышли пройтись, подышать воздухом - невдалеке стояла наша машина, но набрал скорость, и ради развлечения - сбил меня: мне повезло, что я упала на траву, пролетев метров пятнадцать. Это происшествие навсегда лишило меня иллюзий насчет "добрых" немцев. Остается только надеяться, что в СССР война не начнется.

- Но вы разрешите вам писать?

- Зачем? - горько спросила она. - И потом, ваши письма все равно не дойдут.

- Вы это серьезно? - оторопел Арман.

- Наивный вы человек, месье. Разве в военное время пропустят письмо из чужой страны, не прочитав его?

- Я обещаю, что ничего компрометирующего писать вам не буду, - попытался он улыбнуться, но улыбка вышла жалкой.

- Нет-нет, мы с вами попрощаемся здесь и навсегда. - Эва протянула ему руку. - Вам пора! Завтра утром мы уезжаем: как видите, багаж уже отправлен - остались только наши чемоданы.

Много лет прошло с того дня, много событий пронеслось, и де Силлег иногда вспоминал об Эве - что с ней сталось? Искушение написать письмо он преодолел: это могло плохо кончиться для нее, и для ее семьи. Арман все же женился: на простой и скромной девушке из окрестностей Блуа. Она родила ему дочь, и род Ла Феров прервался по мужской линии. В войну, сброшенная бомба угодила, по счастью, не в жилой дом, а в полуразрушенный Бражелон, довершив то, что не смогло сделать время и людская небрежность. Обгорелые кирпичи уже ничем не напоминали уютный замок, и местный люд разобрал их на хозяйственные нужды.

Уже перед самой смертью, старый де Силлег обнаружил в одной антикварной лавке пару страниц из чьих-то мемуаров. Судя по орфографии, бумаге и стилистике текста, его следовало отнести к середине 17 века. Но определить авторство не представлялось возможным, к тому же, найденные страницы (явно вырванные из тетради), трудно было привязать к каким-то событиям. Арман потратил много времени, пытаясь понять, о чем конкретно рассказывал автор. Де Силлега дочь и жена нашли в постели, с этими листами в руках. Он умер, пытаясь найти ключ к разгадке.