Столкновение с текстом

На этот раз всё получилось не так, как хотелось.
А хотел я написать о замечательном итальянском юноше из Анконы XVIII века, по имени Джованни-Баттиста Драги, и о том, как вся его жизнь пошла против планов и очевидных перспектив. О его фантастической одарённости и трагически-ранней смерти от туберкулёза. О том, как он сочинял в одном жанре, но породил совсем другой. И, наконец, о его последнем шедевре.
И про то, что по средневековой традиции его поминали не по фамилии, а прозвищем в честь деревни, откуда были родом его предки: Пергола, стало быть – «Перголези». И он действительно прожил всего двадцать пять лет – пожалуй, печальный рекорд. Чтобы наглядно представить себе величину потери, вспомним, что Моцарт – ранний вундеркинд и тоже отнюдь не долгожитель – в свои 25 лет ещё только сочинял «Идоменея, царя Критского»  – всё самое главное оставалось для Моцарта впереди.
И хотя Перголези прилежно сочинял достойную оперу-сериа, у него по-настоящему получилось только вставное комическое интермеццо к ней – и так он стал «основателем» оперы-буффа, итальянской комической оперы с путаницей и переодеваниями. Ему было суждено вызвать взрыв критики, кривотолков и раздражения – но также море восторгов, оваций и громогласных похвал. Особенно в Париже, где музыкальное общество буквально раскололось надвое и учинило так называемую «войну буффонов».
«Служанку-госпожу» ненавидели Люлли и Рамо, но восхваляли Руссо и Дидро. А с прицелом на будущее – опера-буффа Перголези проложила путь в комическую оперу Паизиелло и Доницетти, Моцарту и Россини, Чимарозе и Верди, даже Прокофьеву.
Узнав, что ему суждено умереть от туберкулёза, Перголези принялся за главный и последний шедевр своей жизни.
Он сочинял наперегонки со смертью, время было на исходе, но исхудавший мальчик спешил сделать ещё поправку здесь, еще фразу там.
Обо всем этом можно и нужно было бы написать.
И тут, в самом разгаре работы случилось досадное недоразумение, которое – как выразился бы современник Перголези – «необратимо нарушило творческий процесс».
А мы скажем – пустило ход мыслей в неизвестном направлении.

Беда в том, что во время работы я часто напеваю про себя.
Это может быть любая песенка – чаще старая, народная или популярная, хоть бы даже из мультика. Она не обязательно имеет отношение к делу, но под такое мычание в хорошем настроении действительно думается лучше, чем в наушниках. Вряд ли я один такой.
И вот сидел я и бурчал себе под нос «Смуглянку»: одну из лучших песен военных лет, как я привык о ней думать.
Особенно хорош там внутренний контраст гибкой партии гармониста с убедительной силой мужского хора. С музыкальной точки зрения прекрасная песня. Не зря же так полюбили её.
А слова – кто их внимательно слушает?
Домычав до четвёртой строчки, я вдруг застрял – в точности как герой Шукшина, услышавший фрагмент из «Мертвых душ». Вернулся к началу. Не стал полагаться на память, сыскал текст. И, первый раз в жизни, внимательно вчитался.
Текст поверг меня в изумление:

Как-то летом на рассвете
Заглянул в соседний сад...

Хорошенькое дело: некто в пять утра (таков июльский рассвет в Молдавии) не спит и не работает, а лезет прямиком в сад к соседу. Нехорошо. Может быть, у него имеется уважительная причина?
Нет, он просто подсматривает за девицей:

Там смуглянка-молдаванка
Собирает виноград.

Оставим в стороне вопрос, насколько предрассветный сбор винограда органичен для молдавских крестьян. Тут важнее другое: наш персонаж не знаком с соседкой и видит её в первый раз! Значит, лезет из одного чужого сада в другой?.. На рассвете? Я поёжился от ощущения утренней сырости.
Это ещё не всё. Она для него, видите ли – не «девушка», не «красавица». Она для него, отстранённо: «молдаванка» (сам, значит, не молдаванин). Конечно, в Бессарабии жили русские и украинцы, евреи и болгары, цыгане и немцы. Но мы не теряем бдительности: «она» для «него» – ещё и «смуглянка» (делаем вывод, что сам-то герой не привычен к южному деревенскому загару, указав его первым опознавательным признаком; так британский колонизатор описал бы туземную девушку в Африке).
Итак, пришелец оттуда, где солнце не светит и виноград не растёт, под покровом ночи крадётся по тучным садам и не столько делом занимается, сколько на странных местных девушек, одержимых манией ночного сбора винограда, поглядывает.
Наша естественная догадка: да это, должно быть, партизан! Наверняка в разведке, вот и высматривает позиции врага. Подумаешь, по оплошности наставил бинокль на девичью красу, но вместо... кого?
К этому мы скоро вернёмся.
Из следующих строчек песни, однако, явствует, что благородный дон и не партизанит тоже, а вместо этого немедленно – должно быть, по великой застенчивости – делает незнакомке непристойное предложение, несовместимое с азами партизанской борьбы и маскировки. Да ещё называет себя при этом «влюблённым» –несерьёзно ведёт себя боец, не по-советски. Да полноте, боец ли он?
Снова нет! Молдавская девушка, не поддавшись на убогие заверения, даёт наглецу решительный отлуп. Вслушаемся в её аргумент:

Партизанский молдаванский
Собираем мы отряд.

Ах, не виноград та смуглянка собирала, не виноград! А – молдаванских партизан (видимо, залёгших на ночь в саду).
Интересно, что девушка даже уверенно предсказывает парню будущее – похоже на то, что бледнолицый пришелец принял бессарабскую цыганку за сильно загорелую молдаванку, ему простительно:

Ждёт тебя дорога
К партизанам в лес густой.

Но тут нас застигает новый сбой логики! Что за «молдаванские партизаны» – в Отечественную войну? Про белорусских и украинских все знают. Но о молдавском партизанском движении даже советская статистика умалчивает – и не случайно: она стремится к нулю. Ведь СССР откусил Бессарабию за два года до войны по договору Молотова-Риббентропа. Так что если и партизанили там, то скорее против Сталина – за щедроты раскулачивания и колхозов. Не склеивается у нас что-то песня военных лет!
 

Загадка разъясняется вот как: оказывается, сама песня появилась до начала войны, в 1940 году, и воспевала не Отечественную, а вовсе гражданскую, а точнее – войско Григория Котовского. Сочинили её композитор Анатолий Новиков («Эх, дороги», «Эту песню запевает молодёжь») и угрюмый пролетарский поэт Яков Шведов. Вот отсюда, кажется мне, и появляется контраст между душевной музыкой и бессмысленным текстом. Зато фраза о молдавских партизанах немедленно обретает смысл: в гражданскую партизанили все против всех.
Шведов был поэт, что называется, «от сохи». Точнее - от станка, с образованием в три класса ЦПШ (это не фигура речи, а факт официальной биографии). И если у безграмотных пролетарских поэтов, беспощадно осмеянных Ильфом и Петровым, были реальные прототипы, то Шведов вполне мог стать одним из них:

Я влюбился в станок говорливый,
Полюбил нефть и жирный мазут,
Но отрадней мне ясное утро,
Когда звонко гудки запоют.

Ещё? Пожалуйста:

           Лава шумная ревела,
           И мартэн гигант вопил,
           Лезло пламя красной кошкой
           В выси кованных стропил.

В общем, это был тот самый поэт со стропилами, в каком остро нуждался народ – это вам не мандельштамы всякие, пастернаки.
Композитор же Новиков, хоть и щедрее одарённый, партийную линию советских композиторов отстаивал крепко и, когда понадобилось, от лица их Союза гневно клеймил Эдисона Денисова и Альфреда Шнитке – а нечего непонятную музыку писать.

Всё это никак  не отменяет прелестей «Смуглянки» – за что поклон наш ансамблю Александрова, другим советским исполнителям и отдельно Леониду Быкову за фильм «В бой идут одни старики». Но теперь мы лучше представляем себе, о чём в ней поётся.