Ошеломляющее опьянение любви

Княгиня прочла мне несколько строк из письма мужа: зная о моем отношении к Собаньской, Вяземский не верит, что я женюсь на Натали Гончаровой: "как можно, безумно любя одну женщину, свататься к другой?”. Понимаю его сомнения, и, тем не менее, женюсь на Натали. Кстати, он наблюдал Каролину в Петербурге, считает, что она "слишком величава", и просит жену узнать у меня,"всегда ли она такая?" Боюсь, что теперь - да. Вот вчера получил от нее записку и, как всегда, помню наизусть каждое слово:

"В прошлый раз я забыла, что отложила до воскресенья удовольствие видеть Вас. Я упустила из виду, что должна буду начать этот день с мессы <...>. Я в отчаянии, так как это задержит до завтрашнего вечера удовольствие Вас видеть и послушать Вас. Надеюсь, что Вы не забудете о вечере в понедельник и не будете слишком досадовать на мою докучливость, во внимание ко всему тому восхищению, которое я к Вам чувствую. К.С." - Что тут скажешь? Учтивый, холодный тон светской дамы, и только. В Одессе она была совершенно другой. А сейчас невольно приходит в голову: учтивая холодность призвана защищать ее от чьего-то неуважения, сейчас ей это нужно...
Боже мой, да я всегда это знал! Конечно, не знал, но давно предчувствовал и боялся, боялся за нее.Еще когда мы были так молоды и наивны, я упивался тем, что вижу ее, и беспокоился за нее, вот настоящее слово - я беспокоился! Ее дом в Одессе был самым блестящим, туда как магнитом тянуло людей. Она была царицей, перед ней генералы и полковники (постоянно приезжавшие из военных поселений) были на коленях, а их жены склонялись в поклонах. Все понимали: Каролина - необычное, редкое существо. Красавица с каким-то особенным - незабываемым! - огненным взором, умница, безмерно веселая, прекрасная пианистка и певица с низким чарующим голосом, она была душою общества и привлекала каждым своим движением... А в умении вести беседу в светском кругу  буквально не знала себе равных. Она выросла в Вене, у своей родственницы, чья мать была подругой королевы Марии-Антуанетты и казнена вместе с нею. В шутку Каролина называла себя правнучкой королевы Франции. Ее друг и покровитель, этот Витт - ужасно мне не понравился с первого взгляда. Даже отдаленно не похож на порядочного человека. Тогда он был начальником Южных военных поселений, кто он сейчас, в Петербурге, не знаю, знаю только, что Каролина по-прежнему с ним.
Тогда, в молодости, меня ужасала мысль: вот она очнется и поймет, что собой представляет этот граф Витт... Полюбив ее, я скоро заметил: она любит властвовать и ей даже необходимо подчинить себе человека. Я сделался ее рабом, она мной забавлялась, но не любила. Александру Раевскому, моему сопернику, тоже ее обожавшему, я иногда небрежно сообщал:"Моя страсть к Каролине в значительной мере ослабела", - но это было не так.

Вот сегодня день святого Валентина и ровно 9 лет с момента, когда я впервые ее увидел. На балу в Киеве - высокая стройная красавица в пунцовой бархатной шляпке ("токе"),над токой колыхались чудесные страусовые перья... Этот день стал решающим в моей жизни. Чем более об этом думаю, тем более убеждаюсь, дорогая Элленора, что мое существование неразрывно связано с Вашим, я рожден, чтобы Вас любить и следовать за Вами...
Все мы тогда зачитывались французскими романами и присваивали себе имена их героев. Александр Раевский именовался Демоном и Ловеласом; Каролина была для нас Элленорой - героиней романа Бенжамена Констана "Адольф". О, жгучие чтения юных лет! "Адольфа" я знал почти наизусть, да и сейчас этот роман меня не совсем покинул: вот в его честь строки из 7-ой песни "Онегина" , где упомянуты два-три романа,
В которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.

Снова к тем временам. Постоянно возникали разговоры об ужасах, что творятся в военных поселениях, а ведь близкий друг Каролины еще недавно был там начальником... Салон  г-жи Собаньской оставался самым блестящим и посещаемым в Одессе, но появились слухи, что будто бы г-ну Витту поручено присматривать за самим графом Воронцовым; что Витт и его люди незаметно собирают сведения о "неблагонадежных", и нередко - с помощью Каролины Собаньской!
Сначала (и еще долгое-долгое время!) я не сомневался, что такое ужасное обвинение - просто клевета, придуманная кем-то из зависти. Я страдал за нее, но - любил, как сейчас, как и всегда буду любить...

Адам Мицкевич тоже был в кругу ее обожателей, посвящал ей стихи. Спустя годы он рассказал, что однажды, еще в Одессе, был приглашен Каролиной на морскую прогулку. Участниками, кроме нее и Витта, были брат Каролины и тихий, скромный г-н Бошняк,немецкий ученый энтомолог. Через некоторое время, в Одессе, Мицкевич был очень удивлен, встретив у Витта скромного ученого - в военном мундире с орденами. "Кто же, наконец, этот господин? -спросил Мицкевич. - Я полагал, что он занимается только ловлей мошек?" "Да, - двусмысленно ответил генерал, - он нам помогает в ловле мошек всякого рода". Боже мой, об этом нельзя думать без содрогания, но ведь правда в том, что ее безграничная привлекательность, какая-то утонченная ловкость и успех в обществе, ее природный ум - все это служит - чему?! Она - существо столь выдающееся и одновременно - нечего греха таить! - тяготеющее к злу, даже злотворное (точнее по-французски: malfaisant). А эта записка: я увижу ее не в воскресенье , а только завтра, в понедельник, - пусть так. Между тем я могу думать только о Вас, дорогая Элленора. К моим услугам сколько угодно цитат из "Адольфа": вот он идет к своей возлюбленной и при этом страшно боится, что их встрече что-то помешает и она не состоится. Это же - мои чувства и мысли, когда собираюсь к Вам! А потом Адольф признается: "Я расстаюсь с Вами еще более растерзанным" - опять обо мне! Всегда именно так, иначе не бывает.
Видеть и слышать Вас составляет для меня счастье, наслаждение. Надежда на свидание с Вами сегодня разбудила меня... А Вы, как всегда, смеетесь над моим нетерпением, Вам доставляет удовольствие обманывать мои ожидания. Поэтому Ваше присутствие печалит меня и приводит в отчаяние, моя речь стеснена, ощущения мучительны. Вы - демон, то есть тот, кто "сомневается и отрицает" , как говорится в писании.
В последний раз Вы говорили о прошлом - жестоко. Зачем? Хотели отомстить мне за то, что тогда, в Одессе, я не поверил в счастье, которое было рядом и - возможно? Но счастье так мало создано для меня, что я не признал его, когда оно было передо мною... Не говорите мне больше о нем, ради Христа, Вы заставляете меня испытывать даже не угрызения совести, а ярость. Дорогая Элленора, Вы знаете, я испытал на себе все Ваше могущество, Вам обязан тем, что познал все ошеломляющее опьянение любви, самое судорожное и мучительное, что есть в ней.

Не знаешь ты, как сильно я люблю,
Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.
 Да нет, все ты знаешь, все Вы, дорогая Элленора, прекрасно знаете... Годы прошли, а Вы так же прекрасны. Помните день переправы? Помните крестины? - Тогда Ваши влажные пальцы коснулись моего лба. Это прикосновение чувствуется мною до сих пор - прохладное, влажное... Весь этот любовный бред, что сейчас у меня в голове, я мог бы ей написать в письме, говорить с ней мне трудно. Против воли меня неудержимо тянет к ней, но одновременно я ее немножко боюсь. В ком причина, в ней или во мне, - не знаю, да мне это и неважно.
Давно уже рассказывают о ней бог знает что. Этому умному, но безграмотному Витту она помогает - ужас! - в деле политического сыска, она его секретарь. Шопотом передавали , что, еще живя в Одессе, она отправила письмо Бенкендорфу, оно попало в руки польских патриотов, и, как говорили, "с прекрасной полячки спала маска". Такие же сведения приходят от русских чиновников, приезжающих из Варшавы, и, по моему мнению, сводятся к сплетням и слухам. Я их сторонюсь, избегаю. Когда я начинал 8-ую песнь "Онегина", я уже знал, что рассказывая о том, как страдает Онегин, встретивший Татьяну в Петербурге, буду говорить о Каролине и о
себе, по крайней мере о нашем прошлом. Боюсь, кто читал "Адольфа", без труда это узнает:

"И тут, когда я всем существом рвусь к Вам, так жажду склонить голову Вам на колени и дать волю слезам - и тут я должен ценою крайнего напряжения смирять себя: ни минуты сердечных излияний, ни минуты задушевного общения!" - это Адольф.

Томиться жаждою любви,
Пылать - и разумом всечасно
Смирять волнение в крови;
Желать обнять у Вас колени,
И, зарыдав у Ваших ног,
Излить мольбы, признанья, пени,
Все, все, что выразить бы мог.
А между тем притворным хладом
Вооружать и речь, и взор,
Вести спокойный разговор,
Глядеть на Вас веселым взглядом! - а это я говорю о себе.

5 января Нового, 1830 года я был у Каролины. И она попросила написать в альбом "Просто имя, на память". Недавно она уже предупреждала, что попросит об этом. Я спросил, не собирается ли уезжать? - "Нет". Я написал:

Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его, тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я.

И расписался: "Александр Пушкин 5 января 1830 года."