День Победы

В Спасском этот праздник отмечают как и везде. С утра собираются возле памятника погибшим. Приходят школьники в парадной форме и с цветами, обычно тюльпанами, уже распустившимися на местных клумбах. Возле ограды ребетня кучкуется, негромко щебечет и чирикает стайкой неугомонных воробьев. Над селом зависли плотные облака, поэтому все – в плащах и куртках. Особняком стоят директор школы и десяток учителей, они переговариваются о экзаменах и грядущем укрупнении – в соседней деревне по малочисленности закрывают восьмилетку, теперь прибавится работы, хорошо если бы и зарплату подняли.
Директор Александр Михайлович, одетый в темно-синий костюм и белую рубашку с галстуком красного цвета, пожимает широкими плечами, дескать, пока неизвестно, реформа только начинается, как будет – никто не знает. Учителя кивают и, продолжая перешептываться, надевают шелестящие капюшоны – все-таки стало накрапывать. Директор  достает зонтик, поеживается и оглядывается на дорогу, где раздается скрип тормозов. Приехал глава поселения Степанов. Избранный полгода назад, невысокого роста, с походкой слегка вразвалку и скуластым лицом с закрученными на кончиках усами, он очень смахивает на Чапаева в исполнении актера Бабочкина. Этим сходством, а еще не начальственностью и простотой он и приглянулся жителям села.
Степанов направляется к четырем оставшимся еще в живых ветеранам войны, что стоят в окружении двух десятков односельчан, в основном преклонного возраста. Они молча смотрят на пятиметровую бетонную стелу с именами погибших на войне.
Трое старух, из которых только Мария Семеновна воевала, была санитаркой, а двое, Пахомова и Тростникова, девчонками работали в колхозе, за что и получили уже в брежневские времена медали, кивнули подошедшему главе. Четвертый ветеран, старик Тропарев, протянул морщинистую, сухую ладонь. Он – единственный из присутствовавших, кто по-настоящему воевал, так сказать нюхал порох: начал и закончил войну командиром расчета станкового пулемета системы “Максим”.
Одет старик в серый потертый пиджак с орденскими планками, на голове – военная фуражка с зеленым околышком. Ему далеко за восемьдесят, он почти ничего не слышит, впрочем, говорит он также мало, разве что кивает головой и повторяет негромко “да-да”, при этом смотрит не на собеседника, а под ноги. Вот и сейчас на вопрос Степанова “Как жизнь Матвей Иванович?” он только пожевал губами и сказал “Да, спасибо”, видимо, решив, что глава поздравляет его с праздником. Глава не удивляется, а еще раз кивает старухам, поздравляя их с “праздничком”. Они нестройно шамкают, а Мария Семеновна желает начальнику здоровья и радостно улыбается.
Степанов поворачивается к директору и то ли спрашивая, то ли командуя, говорит:
- Ну что, Александр Михайлович, начали.
Директор смотрит на завуча по воспитательной работе:
- Нина Александровна, все готово?
- Да-да, Александр Михайлович, вон Тропарев уже близко…
Со стороны белого здания школы бежит подросток с продолговатым футляром в руке. Это – Федя Тропарев, правнук Матвея Ивановича, школьный горнист. На всех сельских торжествах с участием учеников он подает сигнал к их началу. Делает он это умело, ловко, настраивая присутствующих на торжественный лад. Вот и сейчас, достав инструмент и поправив солдатскую пилотку на голове, он смотрит в невысокое хмурое небо, исполненный значимости момента. Все, даже несколько местных алкашей во главе с Вовкой-афганцем, что стоят возле дороги, ведущей к клубу, замирают, глядя на тускло поблескивающую латунь.
Вдруг директор склоняется к главе администрации и что-то шепчет. Выслушав его, тот смотрит в небо и внятно произносит:
- Только бы дождь сильней не полил.
Потом он поворачивается к собравшимся:
- Граждане сельчане. Сейчас должен подойти батюшка, отец Николай, чтобы совершить… – Он замолкает и смотрит на директора, тот шепчет “панихиду”. – Да, панихиду в честь погибших на войне солдат.
Глава администрации не очень в ладах с церковной терминологией, но к батюшке относится с уважением и явным почтением. По примеру многих начальствующих Степанов в этом году пришел в храм на Пасху, простоял всю службу, а потом похристосовался с батюшкой. Отец Николай первый год на приходе, и глава посчитал добрым знаком, что его вступление в должность совпало с окончанием строительства храма и назначением священника.
Между тем директор чуть сдвигает зонтик, чтобы укрыть главу от мелкой противной мороси, и повернувшись вполголоса дает отбой. Федя опускает горн и натягивает капюшон куртки.  Все терпеливо ждут, даже сильно жаждущий отметить праздник Володька. Он считает себя также ветераном, но в в отличие от Степанова и директора в храм ни ногой. Он твердо убежден, что Бога нет, потому что если бы Он был, то жизнь его была бы лучше и счастливее, и не был он инвалидом, а может, вот как и Степанов дослужился бы до начальственного поста… 
Как-то месяц назад подвыпив, он об этом при людно заявил батюшке, встретив того возле магазина.
- Вот когда меня замочили духи в Афгане и я чуть не сдох, почему Бог позволил этим … уйти?! Где справедливость? Я умирал, а эти … стояли и махали мне рукой! Если бы не друган Петька Ефремов, я бы там так и остался! Нету никакого Бога!
Он говорил громко, почти орал, наступая на сильно побледневшего и явно растерявшегося от неожиданного напора отца Николая:
- Ну, где был твой Бог?! Нету Его! Петька, вот кто меня спас!
Стоявшие рядом дружки молчали – они не одобряли такое поведение приятеля, но признавали за ним правду. Батюшка, отступив на пару шагов, наконец, пробормотал:
- Ну, выжил и слава Богу. Чего гневить?..
- Выжил? И это жизнь?
Володька рванул на груди грязно-зеленую, защитного цвета куртку – впавшая багрового цвета почти цыплячья грудь синела множеством крупных и мелких шрамов. Живого места на ней не было.
Батюшка судорожно сглотнул, торопливо перекрестился и отвел глаза. Его мелкая рыжеватая бородка задрожала, плечи опустились.
- Ну ты че, Вован, оставь, – кто-то из дружков потянул бывшего “афганца” за рукав. – Батюшка ведь за Бога не отвечает, че пристал?
Глядя на согнутую спину священника, Володька, видимо, несмотря на хмель в голове, сообразил, что палку он, того, перегнул. Но в силу своего упрямого характера, конечно, этого не признал, а только сплюнул и махнул рукой:
- Ладно, хрен с этими попами и их Богом. Жил и буду жить. Петьке спасибо.
Он повернулся и пошел вниз по дороге в сторону серой двухэтажки, где ему и матери принадлежала двухкомнатная квартира. Она была верующей и пугливой женщиной, безропотно терпела выкрутасы своего сына, который ей постоянно закатывал истерики, когда она ходила в церковь.
Приятели-алкоголики, проводив Вовку взглядом, повернулись ко все еще неподвижно стоявшему и вздыхающему отцу Николаю и сказали:
- Слышь, батя, ты на него не обижайся. Контуженный он еще ко всему.
Отец Николай, посмотрев на покачивающуюся у подъезда спину бывшего “афганца”, сказал:
- Да, я понимаю. Спаси Господи…
Володька поглядывает настороженно в сторону храма, поеживаясь, втягивая голову в плечи. После того наката на отца Николая он усиленно избегал встреч с ним – заметит его вдалеке, поддернет курточку и побыстрее куда-нибудь в проулок или чей-то двор сворачивает. Впрочем, батюшка при виде колышущейся как ветла длинной фигуре афганца ход притормаживал и старался смотреть только на черную раскисшую землю деревенских стежек-дорожек. Так они последний месяц и ходили…
Прошло минут десять, но батюшка еще не появился. Тем временем по какому-то мановению ветра облака начали быстро редеть, мелкий небесный душ прекратился, и над восточной окраиной села проглянула бирюзовая полоска неба. Все с облегчением зашевелились, зашелестели рукавами и капюшонами. Щебет ребятни возле памятника долетел до ушей директора. Тот повернулся к заучу и скомандовал:
- Нина Александровна, пусть дети выстраиваются по периметру внутри ограды, а Тропарев становится перед стелой и ждет моего сигнала.
Школьники начинают двигаться, толкаться, кто-то негромко смеется. Местные жители и старушки-ветераны также затоптались, стали оглядываться. Только дед Тропарев по-прежнему смотрит перед собой.
- Саш, может послать кого в церковь? – спрашивает глава, глядя как директор щелкает зонтиком-автоматом и засовывает его в чехол. – А вдруг его не будет, мало ли что случилось?
- В храме его нет, Виктор Григорьевич, – отвечает директор, который бывает в церкви не только на Пасху и знает расписание служб. – Сегодня только панихида по усопшим. Вчера он сказал, что ее отслужит здесь, возле памятника.
- Тогда еще подождем, – кивает Степанов, любуясь, как расходятся облака, и как голубую ткань неба прошивают первые золотые лучи весеннего солнца.
Между тем шепот и шелест смолкают, вдоль шеренги школьников, поправляя почти каждого, проходит завуч. Худой и невысокого роста Федя вытягивается по струнке, прижимая к правому боку трубу, и сам становится похож на памятник. В этот момент из переулка через дорогу выходит батюшка с чемоданчиком в руках, сопровождаемый матушкой. Она очень похожа на батюшку, семенит за ним, держа на руках сына-грудничка и взволнованно поглядывая в сторону собравшихся.  Хотя батюшка явно торопится, но ступает осторожно – дорога сплошь в ямах и выбоинах как после артобстрела – и то и дело озирается на супругу. Их появления никто не замечает, кроме Володьки, который быстро отворачивается и смотрит куда и все – на наконец-то появившийся из-за облаков краешек солнца.
- Батюшка, – шепчет увидевший его первым директор и поворачивается в сторону дороги, при этом пряча зонтик за спину.
Отец Николай подходит, здоровается за руку с главой, директором и просит подождать еще пару минут. Остановившись возле группы сельчан, он благословляет старушек и деда Тропарева, что скрещивает широкие ладони, еще ниже склоняя голову к земле. Быстро подойдя к стеле с левой стороны, батюшка ставит на лавочку чемоданчик, достает епитрахиль и кадило.
Глава администрации, наблюдая как батюшка разжигает и вращает тихо позвякивающее кадило, негромко спрашивает директора:
- Саш, как долго будет служба-то?
- Минут пятнадцать, – отвечает тот и, повернувшись к завучу, негромко говорит: – Начинаем.
Напряженно смотревший в их сторону Федя вскидывает горн и дает долгий пронзительный сигнал, так что сидевшие на тополях возле клуба вороны с шумом взмывают вверх. Сквозь их громогласный и беспорядочный гомон едва слышен негромкий возглас:
- Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков!
Все замирают, а матушка тонким дрожащим голосом поет “Аминь”. Следом раздается “Христос вокресе из мертвых…” Пристально наблюдавший за священником Володька ухмыляется, глядя как старушки и дед Тропарев крестятся, и, повернувшись в стороны своих друзей-собутыльников, что-то шепчет им.
Однако приятели молчат и не сводят глаз с батюшки, что неспешно идет с кадилом по бетонной дорожке внутри ограды. Один из алкоголиков также крестится, на что Володька хмыкает и отворачивается.  Он смотрит на усаживающихся обратно на деревья ворон, на стекающий по листьям солнечный свет и ему становится не по себе от того, что все вокруг крестятся и следят за каждым движением этого попа. Откашливаясь, Володька пожимает плечами и кутается в куртку, утыкаясь носом в воротник. Он явно хочет показать, что эта церковная чушь ему неинтересна и единственное, что здесь его держит, так это накрытые в клубе столы. Может, кто и думает о себе, что он молится какому-то там Богу, как вон местные богомолки – матери еще здесь не хватало! –  а ему все это глубоко безразлично…
Володька отключается и начинает погружаться в воспоминания, преследующие его уже больше двух десятков лет. Но к его удивлению вместо афганских раскаленных камней его мысленному взору предстает бетонная стела, мокрые плиты, по которым ступает батюшка, а вместо гортанных криков душманов в ушах слышен негромкий мягкий голос, бесконечно перечисляющий русские имена. Они шелестят как прозрачные листья тополя, чуть покачивающегося от дуновения ветра. Они звучат бесконечно долго и спокойно как вода, что течет в речушке за клубом …
Да, как тогда хотелось пить, даже теплая и мутная влага из Петькиной фляги казалось такой вкусной, даже подумалось – живая вода! Спасибо ему, что он оказался рядом. Как это случилось? “ Может, ротный тогда послал Петьку на помощь? Или кто еще?” Он тяжело вздыхает –  странно, но он об этом никогда не думал…
Батюшка продолжает произносить имена, слегка помахивая кадилом. Володька напрягается, в голове мелькнуло, что может и его деда Никифора сейчас батюшка помянет. Он встал вслушиваться и вскоре  услыхал “Никифора”. Он? Но через несколько секунд опять послышалось “Никифора, Стефана, Матфея…”
Некое подобие сожаления мелькает в Володькиной душе что, видимо, это и не его деда батюшка помянул, но почему-то он не огорчается, а начинает незаметно для себя повторять так знакомо звучащие имена. “Сколько же их? Двести, триста? Уже минут пять, а может и больше читает отец Николай. Неужели все из нашего села будут?”
Тут он почувствовал как защемило в груди, как заболели шрамы на ней. Фигуры стоящих рядом и чуть поодаль односельчан вдруг стали расплываться, раскачиваться, а перед глазами опять всплыло потное и бледное лицо спасшего его друга. Тот что-то кричит, сует ему флягу, а он не слышит… 
От неожиданности Володька издает какой-то нечленораздельный звук и подносит ладонь к лицу, боясь, что кто-то заметит набежавшие слезы…
Тем временем облака над селом растянуло окончательно. Их остатки легким ветерком унесло за луг и далекую рощу, а вскоре и там небо стало светлым и прозрачным. Стоявшие вокруг памятника опять слегка зашевелились, расстегивая плащи и куртки – майское солнце начинает быстро припекать. Батюшка поднимает руку с кадилом, чертит им по воздуху большой крест и, напрягая голос, произносит: “И сотвори им вечную память!..” Напевая вместе с матушкой и нестройно подтягивающими сельчанами “Вечная память”, он не спеша уже в который раз идет вокруг стелы,  останавливаясь с каждой стороны.
Завершив круг, отец Николай кадит замерших школьников, крестящихся стариков, стоящих понуро алкоголиков и все еще не пришедшего в себя Володьку. Тот вздрагивает,  поднимает руку и, вспомнив как крестится мать, неловко прикладывает пальцы ко лбу. Рука сама соскальзывает вниз и опять поднимается и касается плеч. От прикосновения пальцев Володьке становится легче, сердце бьется тише. “Нет, все-таки хорошо, что я постоял, послушал батюшку”. Ему вдруг захотелось пойти домой, к матери, сказать, что вот побывал на службе, вспомнил погибшего деда, поговорить с ней…
После краткого поздравления главы поселения и директора, несколько младшеклассниц подошли к старушкам, деду Тропареву и подали букетики тюльпанов. Когда следом оставшиеся школьники, толкаясь, положили возле стеллы цветы, Степанов, посмотрел в сторону клуба, двери в который уже были широко открыты, поднял руку и негромко проговорил:
- Товарищи ветераны, граждане односельчане, прошу всех пройти в наш сельский дом культуры и отметить День Победы!
Он наклонился к отцу Николаю, видимо, также приглашая. Тот кивнул, а стоявшие рядом деревенские нестройно ответили “спасибо” и, пропуская друг другу, двинулись вперед.
Все идут медленно, чинно, чтобы не отстал шаркающий и через каждый десяток шагов замирающий дед Тропарев. Его поддерживает за локоть Мария Семеновна, подбадривает. Алкоголики, стоявшие прямо на пути ветеранов отходят в сторону и почтительно молчат, давая дорогу начальству и старикам. Володька, отступив в еще влажную траву, также смотрит под ноги и при приближении главы администрации и священника отворачивается, делая вид, что глядит на разбитую и пустую дорогу. Ему сейчас не очень хотелось бы встречаться взглядом с батюшкой. Впрочем, отец Николай видит его уловку и, проходя мимо, едва заметно улыбается и, чтобы не смутить “афганца”, смотрит на застывшие впереди тополя и безбрежное чистое небо над ними.


Рецензии
Хочется верить, что Володька
устыдится своего пьянства и - наступит день и час - покается...

Мой троюродный брат тоже воевал в Афганистане. Вернулся живой,
но с покалеченной душой...
И другие горькие воспоминания вызвал Ваш рассказ, Валерий:
мой дед умер в 43-м от ран в госпитале, ему был 31 год...
http://www.stihi.ru/2015/10/04/5041

Мои самые добрые Вам пожелания!

Татьяна Рыжова 5   06.03.2018 18:16     Заявить о нарушении
На это произведение написано 16 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.