Беглец

          Вода была теплой, горькой и сильно отдавала тиной. Но человек не пил слаще напитка, чем эта мутноватая жидкость в небольшой расселине. Несколько дней назад прошел сильный дождь и даже жаркое балканское солнце не смогло полностью осушить каменную лужицу.


            Мужчина пил жадно, опустившись на колени и вожделенно припав к воде сухими потрескавшимися губами. Мелкие камешки больно кололи колени и исцарапанные ветками руки, но ему было все равно. Любую боль заглушало одно желание – пить.


            Потом он на несколько минут провалился в тяжелый полуобморочный сон. Из глубин подсознания его яростно толкало безумное желание жить. Человек пытался проснуться, с хрипом втягивал жаркий воздух славонских гор, но дикая, не сравнимая ни с чем усталость, не давала возможности вернуться в реальность.


           Мимо проносились обрывки воспоминаний, смытые потоком времени лица, густой рой чужих голосов, мутные картины прошлой жизни. Очнулся мужчина только после залпа тяжелого орудия. Взрыв эхом прошелся по предгорью и человек мигом поднялся на ноги.


            Удивительно, но несколько минут сна взбодрили его, а плохая вода придала сил. Он прижал к груди бесполезный автомат и судорожно огляделся. Преследователи были близко. Неподалеку раздавался лай овчарок, над дубравой поднимался слабый дым, там вчера разбился сербский истребитель, а по серой бетонке на Книн нескончаемой змеей тянулась колонна армейской техники. Выхода не было.


            Катастрофа началась позавчера ночью. В два часа хорватское военное руководство передало непальским миротворцам приказ о начале операции «Буря» и уже в пять утра первые залпы окрасили предрассветную мглу ярким померанцем. Ооновцы успели предупредить власти Краины об атаке, но разгром был предрешен заранее.
           Хотя поначалу все начиналось не так и плохо для обороняющихся.

 Домбратские полки резервистов завязли в фронтальных атаках и лишь в Далмации гвардейцы и полицейский спецназ смог прорвать оборону. Но паника уже охватила всю небольшую республику. Солдаты и ополченцы бросали позиции и спешили в тыл спасать свои семьи. Дороги на юг оказались заблокированы беженцами, в штабах царил хаос, а немногочисленные подкрепления не могли добраться до фронта из-за пробок. Книн подвергся страшной бомбардировке, что еще сильнее усилило неразбериху.


      Шестого августа наступила развязка. Из Бихачского кармана в тыл сербам ударила 505-я бригада мусульман и фронт начал распадаться. Теперь республиканские войска нависали над колоннами беженцев и с боями пробивались к Боснии. Десятки тысяч людей, гарь пожарищ, жуткий зной, плач детей, рыдание женщин и низко летящие хорватские самолеты. Все это до боли напоминало черно-белый советский фильм про войну, только сейчас на дороге находились не актеры и статисты, а живые люди, жизнь которых в один миг превратилась в ад.


     Его часть стояла в Србе. Тыловой городок на границе с республикой Сербской. Монотонная служба, нехитрый досуг за нардами и крепким балканским вином, побратимы и понимание того, что ты находишься на своем месте.


     Из Срба они выдвинулись еще утром пятого, и к полуночи уже добрались до Петрини. Там происходило нечто несусветное. Волшебные далматинские горы вздрагивали от взрывов и вспыхивали, словно пришел страшный лесной пожар. Было светло, как днем.
     Их грузовик в упор расстрелял тяжелый хорватский танк. Старый советский Т-55 ожидал в леске сербскую бронетехнику, поэтому и выстрелил бронебойным. Снаряд смял водительскую кабину, прошил борт и на излете повалил столетний дуб.


    Мужчину отбросило в канаву и полу оглушённый он некоторое время неподвижно сидел на земле. Его кто-то подхватил под руку и потянул в спасительную «зеленку». Из леска наступали гвардейцы. Это были не резервисты, а элита хорватской армии, свирепые волки молодой республики. Многих из них сербы изгнали из своих домов еще в девяносто первом, и теперь жажда мести гнала вперед неукротимых автоматчиков.


    Потом он вместе со всеми долго отстреливался, постепенно отходя к предгорью. Когда начало светать мужчина понял, что остался абсолютно один, а стрельба сместилась южнее. Гвардейцы добивали остатки их полка, а он, с пустым автоматом оказался в низком березняке и не знал, что делать дальше.


    Под защитой юных березок человек просидел до полудня. Дальше прятаться там не имело смысла и мужчина, таясь, побрел в сторону Петрини. Взобравшись на гору, он увидел, что идти в город не имеет смыла, его уже занял враг.


    Много чего видел беглец в этот неимоверно долгий страшный день. Горящие села, разбитый ооновский блокпост и обугленные тела чешских миротворцев. Расстрелянный пленных, со связанными за спиной руками и аккуратными дырочками в затылках. Дуэль танков-близнецов, один из которых был сербским, а второй – хорватским. Убитую штыком крестьянку с задранным подолом и повешенного на собачьей цепи старика. Тут прошли мусульмане.


    Он почти дошел до границы, но пересечь запруженную солдатами и техникой рокадную дорогу не мог. Из Боснии отважно огрызались четники, но хорваты не отвечали. Зачем? Свою задачу они выполнили и сейчас занимались добиванием остатков сербских бригад.


     Преследовать его стали недавно. Измученный голодом и жаждой мужчина рискнул зайти в брошенное село и там наткнулся на патруль. Хорваты не стали попусту тратить патроны. Вместо этого они решили взять солдата живым. И вот уже несколько часов человек безуспешно пытался оторваться от преследователей. Он тщетно искал щелочку на дороге, чтобы проскочить к своим. Хорваты спокойно прижимали его к рокаде, зная, что беглец ни куда от них не денется.


    Человек в последний раз бросил взгляд на лужицу и ускорил шаг. Вспомнились рассказы бывалых солдат, что лучше застрелится, чем попасть в плен к усташам. Те были изобретательней босняков-мусульман и умели превратить последние минуты жизни серба в непередаваемую муку.


    Мужчина сглотнул горечь и вдруг со стоном повалился на траву. Боль огненным обручем обожгла бок. Проклятый камень сдвинулся с места и закрыл желчный проток, вызвав неимоверное страдание. Это было самым страшным. Не даром гарнизонный врач Ратко направлял его в Книн к хирургу. Уговаривал, мол операция по удалению желчного пузыря ерундовая и уже через день его выпишут. Напрасно, доброволец жутко страшился любых врачей. Удивительно, но за четыре года войны он не имел ни одного ранения. Даже в Вуковаре, когда весь город горел и рушился, ангел-хранитель берег его.


    Приступ скоро пройдет, это он знал, несколько минут и злосчастный камушек освободит проход, тогда дикая боль уступит место райскому блаженству. Но у него не было даже лишней секунды, и это человек тоже знал.


   Первая овчарка попыталась ухватить его за горло, но не добралась до него и удовольствовалась правой рукой. Вторая яростно лаяла, преданно поглядывая на хозяев. Тех было пятеро. Симпатичный офицер из нестроевых, крепко сбитый темноволосый сержант и троица запыхавшихся солдат. Увидев, что беглец не пытается сопротивляться они опустили автоматы и злорадно наблюдали, как овчарка треплет пленника.


 - Оттяни Берту, - наконец приказал лейтенант, которому прискучило зрелище. - Документы, - говорил офицер с загребским выговором.


    Сержант быстро обыскал беглеца и выудил из кармана гимнастерки потертое портмоне. Лейтенант без интереса глянул в солдатскую книжку и засунул ее обратно. Следующий документ, а именно красный паспорт с гербом уже несуществующей страны, вывел командира из апатии.


 - Ты русский, - сказано это было на языке Пушкина.
 - Да, - кивнул человек.
 - До-не-цк, - по слогам протянул хорват, тонкие усики на красивом лице хищно дернулись. – Город где добывают уголь.
 - Я жил в Полтаве, - зачем-то сказал пленник, словно это могло его спасти.
 - Ни-ко-лай Смеш-ко, почти хорват. Плин-ко, Ант-ко, Смеш-ко…


     Человек опустил голову и закрыл глаза, готовясь к мучительной смерти.
 - Наемник, - презрительно сплюнул офицер, - не комбатант… расстрелять, - он отбросил потертый бумажник и не оборачиваясь зашагал по направлению к дороге.


 - Я сам, - темноволосый сержант, опустил тяжелую руку на вскинутый автомат одного из солдат и сердито добавил: - и не здесь, совсем Мирко спятил, тут ооновцы на каждом шагу, проблем захотелось? Я его в лощину сведу… Вставай.


    Николай поднялся, потянул связанные руки, стараясь ослабить боль. Очевидно, его не будут пытать, а попросту пристрелят. Мысль не принесла облегчения. Мучительно захотелось жить, он поднял серые глаза к жаркому августовскому небу, где теплый ветерок мягко гонял одинокую тучку. Со стороны плитвицких озер тянуло блаженной прохладой, мягкая зелень травы нежно обнимала босые ноги, добротные немецкие ботинки забрал один из солдат. Как не хочется умирать в двадцать пять лет. Когда молодое тело требует работы и любви, война закончилась, а мир так прекрасен!


 - Стой, - сержант толкнул в спину Николая и последний вернулся в действительность. Они пришли. Убивать его будут в узкой лощине, уходящей в сторону злополучной дороги. – Повернись спиной.


    Пленник пересохшими губами прошептал одному ему известные молитвы и приготовился к обжигающему дыханию выстрела. Но он не последовал. Вместо этого хорват развязал Николаю руки и сказал по-русски: - иди по лощине, там под дорогой есть старый римский акведук. Проползешь под дорогой, а там до Боснии рукой подать, километра полтора. Только иди тихо, а то шумишь, пся крев, как слон в посудной лавке, - последние слова он добавил с легкой усмешкой.


   Николай, не веря своему счастью растер затекшие руки и тихо спросил: - Ты русский?
 - Такой-же, как и ты, - хмыкнул сержант. – Поляк из Бердичева, земляки мы с тобой, с Украины я.


 - А что ты тут делаешь… у усташей?
 - То же, что и ты у четников, - сержант перестал улыбаться.
 - Я не наемник, - оскорбился Николай, вспомнив слова лейтенанта - я за веру православную, за…


 - А я за братьев-католиков и свою веру, - сузил глаза земляк.
 - Спасибо, - опомнился Николай, - жизнью тебе обязан…


 - Не за что, - хрипло кивнул сержант и выстрелил одиночным в воздух. – Иди, и нэньке поклонись от Болеслава, скучаю сильно, - он опустил автомат и не оборачиваясь побрел в гору. Сербский волонтер некоторое время смотрел ему вслед, а затем стреляным зайцем припустил по лощине. Впереди была Босния… и жизнь.