Часть 1. Глава 1

- Граф, если память меня не подводит, Вы, рассказывая нам с господином д'Артаньяном историю Вашего предка, говорили, что он дрался рядом с королем Франциском?

- Рауль, вы еще не в том возрасте, чтобы вас подводила память,- улыбнулся граф де Ла Фер. - Да, так и было. Об этом гласит наше семейное предание.

- А что было до того? С какой точки мы можем считать, что род наш — дворянский? Граф, я смотрел все, что смог найти в этом плане: библиотеки Бражелона и Ла Фера так и не смогли мне ответить на все вопросы.

- Видите ли, - Атос провел рукой по глазам, словно убирая мешавшую пелену, - много манускриптов находилось в замке Куси. Но вряд ли вам удастся туда попасть — в замке никто уже не живет.

- Вы там бывали, граф?

- Неоднократно, но в библиотеке замка - не приходилось. А теперь там ничего не осталось: кардинал Мазарини велел разрушить донжон. Библиотеку убрали из замка.

- А куда?

- Рауль, вы что, намерены заняться поисками?

- К сожалению, у меня нет времени: служба.

- Как-нибудь вам стоит порыться еще раз в Ла Фере: мой отец тщательно хранил и собирал все, что касается нашего рода. В молодости я сам провел немало времени в семейных архивах.

- И нашли много интересного?

- Да. Даже слишком. - Последние слова Атос произнес в пол голоса. - Наш род уходит корнями в 10-11 век. А связи его многочисленны и тянутся даже в Англию. Вы должны знать все это, как собственную жизнь, Рауль.

- Я давно интересуюсь этим, господин граф. - Рауль отложил свиток с родословной Ла Феров. - В особенности, мне интересна история Тома де Марля.

- Чем же, виконт?

- Этот человек брал Иерусалим. Он мог много чудес видеть там, многое узнать.

- Этот человек остался в истории нашего рода не только как крестоносец, дравшийся за гроб Господень. Он известен своими чудовищными преступлениями, он опозорил своими поступками имя Куси. Впрочем, вы должны были читать об этом в Хрониках.

- Я знаю о том, что он творил, но мне хотелось бы узнать, что он видел на Святой земле. Говорят, там он видел чудеса, лишившие его разума.

- А кто вам говорил об этом? - граф де Ла Фер смотрел на сына чуть прищурившись, словно хотел проникнуть взглядом в самые его мысли.

- Граф, мне рассказывали, что в юности вы много путешествовали.

- Это правда, я несколько лет провел на английском флоте. Но при чем здесь сказки о де Марле? Вам Гримо рассказывал об этом? Но он не мог это знать, его тогда еще не было со мной.

- Говорят, вы в юности тоже бывали в Иерусалиме. Это правда? Вы никогда не рассказывали мне об этом.

- Рауль, я попал на Восток не по доброй воле. Не могу сказать, что мне приятно вспоминать о том, как это случилось.

Рауль опустил глаза: после этих слов графа он никогда не решится его расспрашивать о путешествии. Собственно говоря, виконт узнал о том, что граф побывал в дальних странах, от покойного управляющего Ла Фера. Старик проболтался, даже не заметив, что сказал лишнее. А Бражелон тихо ахнул про себя: оказывается, его опекун еще и моряком побывал. Когда же он успел?

Граф, при всей своей ясности и открытости, был для Рауля исполнен таинственности. Он очень редко приоткрывал свое прошлое, зато о прошлом своих предков рассказывал много, и с удовольствием. Поэтому виконта удивило явное нежелание отца говорить о де Марле и о взятии Иерусалима.

Тома де Марль явно не входил в число тех рыцарей, о которых Атос готов был рассказывать часами. И причина тут была не только в его исключительной жестокости и постыдных подробностях его жизни; было в богатой событиями истории мятежного предка нечто, что не подлежало огласке: по крайней мере такое впечатление сложилось у Рауля, который только по движению бровей отца угадывал его настроение. Виконт не был ребенком, он многое мог уже понять, но что могло быть причиной умалчивания истории крестоносца, представлял с трудом. Разве что — предательство. Поступок, несовместимый в понимании графа де Ла Фер, с идеалами рыцарственности.

Де Марль был не только жесток: он предавал и продавал направо и налево. Его современникам порой казалось, что в рыцаря вселился бес — для него ничто не было свято. Поговаривали, что из Крестового похода сьер де Марль приволок не только сокровища, но и душевную болезнь. Его дикие приступы ярости остались в истории рода косвенным доказательством помешательства, поразившего его на Востоке.


***


Раулю никогда прежде не приходилось видеть отца в таком состоянии. И из-за кого: пойманных беглых каторжников! Их было двое: мужчина и женщина. Оба — уже не первой молодости, оба — клейменные цветком лилии. Графа попросили приехать и взглянуть на них: оба утверждали, что они из Берри, что отсидели свой срок, и с каторги их отпустили. История маловероятная. Тем более, что с каторги, как правило, не возвращались. Мужчина носил клеймо на лбу, женщина была заклеймена на плече — еще одна странность: клеймо ставили, как правило, на лице, чтобы всякий мог видеть, с кем имеет дело. Пристав, который помнил, что граф де Ла Фер родом из Берри, надеялся, что он может что-то помнить об этой истории.

Атос взял с собой Рауля: у них были дела в Блуа, и Его сиятельство надеялся, что история с каторжниками не отнимет у него много времени.

Женщина выглядела не просто старой и изможденной: она стала существом без возраста. Так могла бы выглядеть сама Смерть, если бы захотела примерить на себя женскую личину. 

Атос скользнул по ней безразличным взглядом: он ее не знал. Зато каторжница впилась в него глазами: ее напряженный взгляд старался, сквозь пелену прожитых лет, увидеть того человека, которого она помнила слишком хорошо, чтобы забыть, даже спустя сорок лет.


***


Графский сын, совсем еще мальчишка, держался прямо и смотрел на нее немигающим взглядом. Но глаза у него расширились, когда граф-судья холодным голосом вынес свое решение: каторга и клеймо. Она, и сама еще девочка, смутно тогда осознавала, что с ней происходит.

Испанцы опустошили ее деревню, мужчин поубивали, женщин насиловали и резали, как домашний скот, не щадили ни старого, ни малого. Война... Она спряталась в овраге, а когда вернулась, от дома осталась только печь, где пекли хлеб, и обгорелые трупы родителей на дворе. Ее несколько дней терзал голод, но поесть было негде, а лес стоял уже голый: была поздняя осень. Один раз она едва не поймала ворону, но той удалось вырваться, оставив свой хвост в руках девчонки. Ведомая голодом и отчаянием, она забрела в чудом нетронутую церквушку. Взгляд привлек блеск серебряных подсвечников. Она была девочка богобоязненная, и только голод и помутившийся рассудок заставили ее стащить подсвечник. Она не ушла дальше дверей: ее поймал служка. Но кража церковного имущества каралась клеймом и каторгой. Она попалась на месте преступления, и закон был безжалостен к ворам. Судья графства поступил по закону.

В камеру, где она, полумертвая от ожога и голода, ожидала отправки на каторгу, ей принесли совсем не тюремную баланду: крепкий бульон, вино, еще теплый пшеничный хлеб. Тогда она с трудом заставила себя поесть, но откуда такие милости - не задумалась. Как и том, почему клеймо поставили на плечо, а не на лоб. Несколько дней до отправки ее кормили так, что она набралась сил. Много позднее, думая над всем, что с ней произошло, она поняла, что эти несколько дней не только спасли ее от голода: они спасли ее на каторге, дали ей силы перенести и саму дорогу, и жуткий быт первых каторжных лет. Она была красива, и это тоже помогло ей: она приглянулась одному из охранников. Вся ее жизнь прошла там, откуда не возвращаются, но она, вопреки очевидному, выжила и вернулась. Для чего? Тот граф, что осудил ее, давно уже покоится в склепе. Разве что, придет она на место его вечного успокоения, чтобы плюнуть на его могилу? Или отомстить его сыночку, если он еще жив? Ее жизнь от этого не станет другой, молодость не вернется, и силы не прибавятся. Она вернулась, чтобы умереть.

Они прошли весь путь с каторги вместе с Жаном. От них шарахались. Едва завидев его клеймо, им редко кто бросал кусок хлеба- как собакам: от каторжных ждать добра нечего. Они вынуждены были красть, и однажды они попались. Судьбе было угодно, чтобы это произошло там, где ее осудили.

Зачем ее привели на очную ставку с этим вельможей? Женщина отвела волосы с лица и подняла глаза на стоявшего перед ней господина. Подняла, скользнула по нему безразличным взглядом - и вздрогнула. Граф? Тот самый? Нет, хоть и похож ужасно, но это, наверное, все же сын того вельможи, что осудил ее. А какая ей разница? Что тот, что этот — все едино: судья.

- Что смотришь на меня, как на пустое место, сеньор? - бросила ему в лицо презрительно и зло. - Не признал? Так где уж вам, знатным да богатым, помнить жалкую побирушку? А я из-за того церковного подсвечника, что и украсть толком не успела, жизнь свою погубила на каторге.

- Замолчи, дура, - пристав замахнулся было на каторжанку, но рука остановилась в воздухе: графский сын перехватил ее. - Ты что, не видишь с кем говоришь?

- Я-то вижу, - она усмехнулась. - А вот Его сиятельство господин граф не признает меня. Ну, что ж, я не гордая, могу и напомнить: ваш батюшка, благородный судья, дал мне наказание: клеймо да каторгу. А что я с голоду подыхала, потому и украла, ему было плевать.

- Ну, в этот раз тебе кража с рук не сойдет: повесят, как собаку, - пристав пожал плечами.

Рауль не смотрел на женщину, он смотрел на отца, на лице которого явно читалось потрясение. Казалось, не сама осужденная, а что-то, связанное с ней, заставило Атоса отбросить обычную выдержку и невозмутимость. Воспоминание, а потом и узнавание — вот что сумел прочитать виконт на его лице. Теперь граф уже не смотрел на это странное создание: его захлестнула такая холодная ярость, что Бражелон невольно отшатнулся. Он готов был поклясться, что не женщина тому причиной: она только всколыхнула какие-то старые эмоции, какую-то забытую боль, вызвавшую гневную реакцию графа.

- Я узнал тебя. Не сразу, но узнал, - с трудом справившись с собой, ответил Атос. - С тобой поступили жестоко, но - по закону. Ты вправе ненавидеть меня, но, я думаю, совесть моего отца не мучила: вор остается вором. Будь то нищенка или знатная дама, - у него дернулась щека, - закон один для всех.

- Напрасно ты так думаешь, - горько усмехнулась женщина щербатым ртом. - Что сойдет даме из дворян, не простят простому смерду.

- Для судьи нет разницы, кто виновен! - мрачно возразил Атос. - Не тебе судить, несчастная, как исполняли свой долг правители графства.

- Не мне? Тогда скажи, вельможа, почему клеймо стоит не на моем лбу, а на плече? Кто пожалел меня: палач или судья?

- Ты хочешь знать? - граф был мрачен и едва сдерживал себя.

- Хочу знать, кого помянуть перед смертью.

- Меня, - и резко развернувшись, Атос вышел из камеры.

Рауль последовал за ним, напуганный видом отца.

Граф де Ла Фер, весть во власти той самой ярости, которой славились в его роду, не промолвив ни слова, дал лошади шенкеля, и сын едва поспевал за ним. Едва выехав за пределы города, Атос поднял лошадь в галоп. Думать на таком аллюре было сложно, зато это как-то могло его успокоить: бешеная скачка немного сняла внутреннее напряжение. Через четверть часа он перешел на рысь, а потом и вообще на шаг, давая отдых коню и себе. Теперь можно было и вспоминать. Краем глаза он видел рядом сына, но говорить сейчас не было ни сил, и желания. Вид клейма разбудил в нем боль, давным-давно погребенную на дне памяти.


***


- Виконт, вы помните, как однажды, лет пять назад, вам привелось присутствовать на суде, который я проводил по случаю поимки двух воров? - граф Ангерран де Ла Фер спросил, вроде бы, между прочим, а на деле ждал ответа сына не без интереса: запомнил ли Оливье неудавшихся воришек? Должен запомнить: ведь это он осмелился тайком от судей упросить палача поставить клеймо на плечо девчонке, дабы не уродовать ее лица. Скандал замяли, ввиду юных лет воровки и причастности к этому делу графского сына.
 
Мальчишка еще и велел преступницу подкармливать все дни перед этапом! Наверное, и заплатил тюремщику! Правда, это осталось неизвестно суду — вскрылось сие обстоятельство уже после ее отправки: тюремщик признался графу.

- Помню. - Молодой человек сильно покраснел: разговор с отцом, когда все раскрылось, не забыть ему во век — именно тогда он получил один из суровых уроков правосудия. - На всю жизнь запомнил, батюшка.

- Отлично! Я надеюсь, что когда вам придется сидеть в кресле судьи, и жалость к оступившемуся будет вам нашептывать, что следует смягчить наказание, вы будете вспоминать эту историю, и беспристрастность и неподкупность суда будут вам важнее, чем личные чувства.

- Я буду помнить о кутюмах графства.

- Дай Бог. Иначе — грош цена будет Вашему правосудию, и вы никогда не сможете спать спокойно, зная, что в чем-то погрешили против закона. Никогда не забывайте, что вы в своем графстве властелин, но властелин справедливый, чтущий его законы, как слово Божие.