Глава 3

Ангерран гнал коня по хорошо знакомым охотнику тропкам: он спешил домой. Еще четверть часа, если не случится ничего непредвиденного, и он увидит колокольню домашней церкви, возвышающуюся над крепостной стеной. Он и ждал и боялся встречи с любимой женой: он вез ей приказ о назначении ее статс-дамой королевы Медичи. Как отнесется Изабо к назначению, согласно которому ей придется постоянно находится при дворе? Граф этого не хотел, но сейчас не тот момент, когда можно пренебречь желанием короля. Генрих не злопамятен, но дело касается Изабо, и тут уж как кому повезет : королю или графу. Граф де Ла Фер в жене до конца уверен не был, но, странное дело: это делало для него жену еще желаннее, еще привлекательнее. Королевское внимание словно золотило красавицу Изабо, хотя граф понимал, что для такого бабника, как Анрике, все женщины хороши уж тем, что они — женщины.

Они были дружны с Генрихом, и Его величество мог быть уверен, что со стороны графа он не получит ни предательский удар, ни измену. Случись даже самое страшное для Ангеррана — измена жены, королю он не станет мстить: просто уйдет в сторону. А Генрих, в своем увлечении чужими женами, представлял немалую опасность. Появление при дворе графини де Ла Фер было сродни появлению бури на горизонте: чего ждать от стихийных проявлений чувств? И если графиня ответит на заигрывания короля, что сделает граф? И как поведет себя Мария Медичи в ситуации, когда повод к злословию даст не кто иная, как ее собственная статс-дама, которая по статусу должна следить и за поведением легкомысленного «летучего отряда», находящегося под ее неусыпным наблюдением? Все, что мог сделать граф де Ла Фер, это сидеть безвылазно в Париже, но вот этого он как раз делать не собирался. Поместье, разрушенное войной, требовало присутствия хозяина и бедный Ангерран, скрепя сердце, отбыл в Пикардию. Раз в месяц он наведывался в Париж, где у Ла Феров был свой дом, и тогда у красавицы графини появлялся повод отпроситься на день из Лувра. Королева всегда шла ей навстречу в этой просьбе, потому что все остальные дни пребывала в напряжении: Генрих не дремал, и его ухаживания за графиней становились уж слишком навязчивы.

Как бы то ни было, когда Изабо объявила мужу об очередной беременности, он не испытал никакой радости по этому поводу: предыдущие беременности окончились рождением дочерей, а эта вообще представлялась ему сомнительной по-поводу отцовства.

Рожать графиня уехала к матери, в Берри. Она едва успела добраться до замка: мальчик чуть не родился в пути. Но Ангерран не спешил навестить жену, чтобы взглянуть на долгожданного сына. Бастарда он не намерен был объявлять своим законным ребенком, к тому же от первого брака уже имелись у него и наследник и тот, кого надлежало отдать церкви. Младшего могла ждать только карьера военного.
Изабо забрасывала мужа письмами, расписывая ребенка. Малым крещением младенца нарекли Огюстом и, судя по всему, это была идея тещи. Ангерран не собирался к жене: мысль о том, что его сделали ширмой для королевских шашней, приводила графа в состояние той самой холодной ярости, которая так пугала всех домочадцев. А мысль о том, что бывший друг попользовался его женой и вовсе лишала покоя. Но у графа не было никаких доказательств подобным мыслям, а спешить в Берри, чтобы своими глазами убедиться, что жена подсунет ему очередного королевского бастарда, де Ла Фер не хотел. Так и шло время: граф бесился, Изабо плакала по ночам вдали от мужа — ей пришлось вернуться ко двору вскоре после родов, оставив на попечение матери не только новорожденного, но и старших девочек, а старая графиня занималась внуком, свято веря, что именно ему уготовано великое будущее.

Ангерран отправился в Париж, когда Огюсту исполнился год. Мальчик по-прежнему оставался в Берри, но повидать жену граф должен был: его отсутствие вначале было поводом для дворцовых сплетен, потом сплетни затухли, не имея поводов, а по прошествии года уже никого не интересовали взаимоотношения супругов де Ла Фер. Шел 1601 год и Франция ждала рождения наследника.

Изабо, которой доложили, что ее ожидает супруг, оглядела себя в зеркало: она пойдет к графу только тогда, когда с лица исчезнут следы всякого волнения. Вот теперь она спокойна и непроницаема, как и он сам. Год они не виделись, его письма в ответ на ее восторги мальчиком, были сухие и вежливые, и, постепенно, она стала ограничиваться такими же безличными и вежливыми весточками. Доказывать мужу, что она верна ему, Изабо считала ниже своего достоинства. Мысль о мести, за равнодушие и холодность, постепенно оставила ее: она принимала ухаживания короля, как дань своей красоте и уму, но дальше легких вольностей дело не пошло: графиня умела быть твердой. Чем дальше, тем больше она осознавала, что кроме мужа ей не нужен никто. Письма матери, рассказывавшей о внуке, в котором она души не чаяла, укрепляли Изабо в мысли, что она должна устроить встречу отца и сына. Мать прислала ей первый портрет мальчика. Рисовать такого кроху сложно, но старая дама нашла в своих краях настоящий талант, последователя школы Клуэ. Художнику удалось передать всю прелесть малыша, в чертах которого уже явственно проглядывали рисунок бровей и глаз графа. Глаза, как и у Изабо, были цвета морской лазури.

Графиня вошла в гостиную апартаментов, предоставленных ей в Лувре, и церемонно склонилась в поклоне перед мужем. Жесткий корсаж ее платья не позволял видеть, как бурно вздымалась ее грудь, но лицо выражало только смирение. Опущенные ресницы надежно прятали от супруга взгляд, не обещавший ему легкой беседы.

- Мадам, мы с вами так давно не виделись, что я едва узнал вас, - холодный и чуть насмешливый голос Ангеррана заставил Изабо посмотреть мужу прямо в глаза. - Вы стали еще прекраснее и еще … недоступнее.

- Да, вы правы, Ваше сиятельство, - теперь и в голосе Изабо прорезались насмешливые нотки. - При дворе достойна уважения только та женщина, которая, блистая красотой, остается безразлична ко всем соблазнам.

- Как здоровье Его величества? - перевел разговор на другую тему граф.

- Неплохо. Подробнее вы можете узнать у Ее величества, если испросите у нее аудиенции.

- Сударыня, вам отлично известно, что я не горю желанием встречаться с королевой, - довольно резко ответил Ангерран, чем вызывал на губах супруги легкую усмешку.

- Тогда, может быть, вам бы стоило встретиться с Его величеством?

- Для чего?

Чтобы узнать о его здоровье и,.. - она сделала паузу.

- И?..

- И прекратить дуться на него. Ангерран, вы совершенно напрасно обижаетесь на Генриха. Он — невиновен. Вы наказываете его, лишая своей дружбы.

- Полноте, мадам, кто я такой, чтобы наказывать короля? Но если он чувствует себя чем-то обделенным: что же, я могу посоветовать ему только одно: впредь быть осторожнее в ухаживании за дамами.

- Вот и скажите это ему, Ангерран!

- Графиня, - вельможа изогнул губы в надменной улыбке. - Я принадлежу к роду, который издавна претендует на превосходство над королевским. Его величество должен был подумать, что оскорбляя меня, он оскорбляет всех Куси. Вы защищаете его, сударыня? - вдруг поразился граф. - Неужели дело дошло то того, что он вам дороже мужа?

- Теперь вы оскорбляете меня, граф! - женщина стала похожа на рассерженную кошку. - Смотрите же — вот ваш сын. - Она извлекла из складок платья миниатюрный портрет ребенка. - И попробуйте после этого говорить, что я была вам неверна.
 
Граф неохотно взял в руки миниатюру. Взгляд его метнулся в сторону: Изабо готова была признать, что Ангерран ищет зеркало, чтобы сравнить себя с изображенным на портрете мальчиком. Но гордость удержала его и он, бегло взглянув на миниатюру, вернул его графине.

- Будем надеяться, что со временем признаки родства станут более явными. Но я прибыл в Париж не только для того, чтобы удостовериться, что вы в добром здравии. Я все же не теряю надежду склонить вас к возвращению в Ла Фер.

- Вы хотите, чтобы я подала в отставку, сударь? - напряглась Изабо. - Зачем это вам, граф? Разве вас не устраивает нынешнее положение дел? Вы служить не желаете, но вы же должны понимать, что необходимо создать будущее и для нашего общего сына! Ему ничего не достанется, он младший. А я, пока я при дворе, могу многое для него сделать. Ему должно быть уготовано блестящее положение, и обеспечить его смогу только я, раз вы не в ладах со двором. Меня удивляет, Ангерран, что вы не желаете понять это. Или вам претит, что я взялась делать то, что надлежит делать отцу?

- Вы рассчитываете на короля или на королеву, Изабо?

- Я рассчитываю на обстоятельства, мой супруг. И, пока я рядом, я могу если не влиять на них, то использовать шанс.

- Мальчик еще слишком мал.

- Время идет быстро. Пока он у моей матери, но к годам к шести его определят учиться в Париже и он будет рядом со мной, - решительно ответила графиня.

- Вы далеко заглядываете, мадам. В наше время нельзя строить такие обширные планы, - усмехнулся граф. - Никто не знает будущего.

- Я уверена: у моего сына... у нашего сына, - быстро поправилась она,- великое будущее.

                ***

Великое будущее прошло мимо, только поманив издали. Тот, кому его прочили, пьяно покачнувшись, встал из-за стола. Мир перед его глазами тоже покачивался и двоился в тусклом свете свечи. Друзья давно ушли, зная, что Атоса бесполезно звать домой, когда он в таком настроении. Гримо — рядом, кабачок — рядом с Феру. Если что, у Марго найдется, где уложить мушкетера до утра. Хотя, такое бывало чрезвычайно редко: спать Атос предпочитал все же дома. Как не приучал он себя к походной жизни, как не старался воспитать в себе безразличие к окружающему его миру, а натура брала свое. Ощущение дома, в котором он так старательно отказывал себе, пустило в душе слишком крепкие корни. Не отдавая себе отчета в происходящем, он инстинктивно искал для себя какое-то подобие убежища от воспоминаний. Странно, что при этом он оставил себе три предмета из прошлого: шпагу, шкатулку и портрет деда. Во времена Генриха 3, де Ла Фер-Торденуа был пэром Франции, и одним из первых рыцарей учрежденного королем ордена Святого Духа.

Атос сознавал, что ему тесно в новом жилище, что он никуда не может деться в этом пространстве двух комнат, но раздражение опять же старался топить в вине или отыгрывался на Гримо. Ему остро не хватало простора полей, реки и ручьев, роскоши леса. Вместо этого — узкие, вонючие улочки средневекового Парижа, дымные кабаки и кордегардия, с ее вечными сплетнями, и игрой в кости. Если бы не друзья, он давно бы ввязался в заведомо убийственную дуэль. Но, с некоторых пор, Огюст стал чувствовать себя в ответе за этих мальчишек, хотя, говоря строго, мальчишкой мог быть назван только д'Артаньян. Но Атосу было проще считать себя рядом с ними стариком. Для него все было в прошлом, а эти сорванцы казались ему детьми, которых он должен оберегать. Оберегать ценой собственной жизни, если понадобится. Это стало придавать его существованию некий смысл. Поэтому, любая угроза мальчишкам вызывала у него приступы холодной ярости, и на дуэль он был готов всегда. Его язвительности побаивались в полку, а гвардейцев кардинала она доводила до слепой ярости. Когда обе стороны в таком состоянии, ждать крови не долго. Теперь, если что-то происходило, Атос старался перевести весь огонь на себя, выглядеть зачинщиком любого спора: вся ярость короля или кардинала должна была обрушиться на него, него одного. Друзья не сразу заметили эти маневры старшего товарища, но, после истории в дюнах Ла Рошели, когда Атос выплеснул все презрение высшей аристократии кардиналу, поняли, какую игру он ведет.

Уже много позднее, после казни миледи, д'Артаньян как-то взялся осторожно объясниться с Атосом и натолкнулся на стену отчуждения. По тому, как лицо графа приняло выражение холодного безразличия, как надменно изогнулись брови, обозначив складку между ними, гасконец понял, что его друг начал злиться.

- Дорогой мой, вы словно специально стараетесь задеть Каюзака. Неужели вам не довольно, что он заполучил на своем теле достаточно ваших меток? Упаси меня бог, - попытался смягчить смысл своих слов лейтенант мушкетеров, - вас чему-то учить, но предостеречь я вас обязан, как ваш,.. гм,.. командир.

- Зачем?

- Что «зачем?», - не понял д'Артаньян.

- Зачем меня предупреждать? - опустив глаза, негромко спросил Атос. - Я — не мальчик, лейтенант, и отдаю себе отчет в том, что делаю.

- Тогда я вынужден вам сказать то, что говорят вокруг, и что думает Тревиль.

- Что же?

- То, что вы, после Ла Рошели и отставки наших друзей, ищите способ погибнуть.

- Сильно сказано, - нахмурился мушкетер. - Вам всем не кажется, что моя жизнь принадлежит, пока я в полку, только королю и мне? Впрочем, - добавил он с досадой, - скоро эти домыслы закончатся.

- Как это «закончатся»? - едва вымолвил д'Артаньян, цепенея. - Что вы задумали, Атос?

- Пора мне менять свою жизнь, - тихо, и как-то растеряно, произнес Атос. - Не пугайтесь, д'Артаньян, я еще сам ничего окончательно не решил, мне нужно еще какое-то время. Но изменить это существование я обязан. Перед своими предками я в долгу. - Он встал, давая понять, что разговор окончен и лейтенант, кусая губы, остался за столом, уставленным пустыми бутылками.

C той минуты, как граф понял, что город душит его, он с трудом стал выносить службу. Весь ужас был в том, что ему некуда было податься: поместья вот-вот должны были перейти в полное владение родственников (он сам подписал соглашение на десять лет), деньги, полученные за проданный дом в Париже были почти израсходованы, друзья разъехались, у д'Артаньяна была своя жизнь, а он остался неприкаянным и одиноким, как и в начале своего приезда в Париж. Все вернулось на круги своя, и выход был, как и тогда, только один — смерть. Очередной неутешительный вывод, что: сам по себе, он себе не интересен, и жить ради себя не умеет, и не хочет. Но уйти со сцены незамеченным он в этот раз не мог: он стал видной фигурой в полку.

Письмо от Бражелона привез его слуга: Атос возвращался с ночного дежурства и встретил его у порога своего дома. Паренек поклонился ему, как знакомому: видно, он не секунды не сомневался, что королевский мушкетер — именно тот, кто ему нужен.

- Господин граф, мой хозяин просил вас не медлить с ответом, он очень плох.

- Ты уверен, что не ошибся адресом, - чуть улыбнулся Атос, принимая запечатанное письмо.

- Уверен, Ваше сиятельство. Я видел ваш портрет у нашего господина.

Атос вскрыл письмо, стоя в дверях, но первые же строчки заставили его нахмуриться и, сделав знак слуге следовать за ним, он поспешно поднялся к себе в квартиру. Читая строки, выведенные чужой рукой, он заметно побледнел.

- Это не почерк графа. Кто писал под диктовку?

- Я, - ответил посланец.

- Он так плох?

- Доктора говорят, что ему осталось не больше месяца.

- Гримо! - позвал Атос. - Дай поесть и отдохнуть этому парню, и приготовь все необходимое в дорогу. Днем мы уезжаем. Ты подождешь меня здесь, Гримо. - Он повернулся он к слуге. - Как твое имя?

- Жан.

- Я поеду с тобой, Жан. Письмо писать не имеет смысла: дорог каждый час. Ты приехал сюда верхом?

- Моя лошадь привязана рядом с вашим домом.

- Я ее не заметил. - Атос провел рукой по лицу, стирая остатки сонливости, навалившейся на него .- Гримо, распорядись насчет коня Жана. Если меня будут искать — я у Тревиля.

Капитан не станет ему отказывать в отпуске по семейным обстоятельствам, Атос был уверен. В этот раз речь действительно шла о его семье.


Тревиль подписал прошение без возражений, зато, когда Атос откланялся, он долго сидел, глядя на закрывшуюся за графом дверь. Капитан был достаточно проницательным человеком, чтобы угадать за просьбой своего солдата нечто, более значительное, чем желание повидаться с семьей. Что-то изменилось в обстоятельствах у господина графа... Тревиль кожей ощущал, что еще немного и он потеряет своего любимца. Да что правду от самого себя таить: Атоса он любил больше всех своих подчиненных, и не только потому, что знал его еще со времен юности. Было что-то в Атосе, во всем его облике, что резко выделяло его из среды, в которой он проводил свою жизнь. Это был человек принципов, и он от них никогда не отступал. Это и восхищало и пугало в нем. Жизнь, в особенности придворная жизнь, требовала гибкости. Атос житейской гибкостью не обладал, и придворным никогда бы не смог стать. Скорее, он был из тех людей, что заставляют обстоятельства работать на себя. Но, рожденный командовать, он старательно избегал роли командира. Смутные слухи, ходившие вокруг этой незаурядной личности поначалу, с годами развеялись. Тревиль и король, знавшие, кто пришел служить в полк, несколько раз пытались продвинуть графа по службе, но Атос решительно отказывался от любого назначения: его устраивала только роль рядового.

Самое удивительное для солдата элитного полка, красавца, умницы, отчаянного храбреца и бретера было то, что за ним не числилось ни одной любовной сплетни. Он весь был на виду, но ни один слух о его любовных победах не тревожил покой мушкетера.

И вдруг он собрался в отпуск по семейным делам! Насколько Тревиль был в курсе, родители графа умерли давным-давно. Братьев у него не осталось, были ли сестры, никто не знал. Кажется, одна была когда-то при дворе, но куда она подевалась, Тревиль не помнил. Какие могут быть дела у молодого еще дворянина, которые выдают за семейные? Наследство или женитьба! Ничего серьезнее, Тревиль у Атоса предположить не мог. И в том, и в другом случае, это означало только одно — мушкетер попросит отставки.

                ***

Атос в Бражелоне бывал не раз, но это было так давно! В детстве он ездил туда с отцом, потом наезжал сам. Имение было невелико, но велись дела бестолково. Атос и рад был бы это не замечать, но глаз сам отмечал и проржавевшую ограду, замыкавшую выщербленную стену, и позеленевшие от плесени камни, и трещины в кладке. Он вздохнул и поднял глаза к небу: голые ветки каштанов тянулись к серым стенам, черными росчерками смотрясь на старых камнях. Внутри замок выглядел не так уныло: дорожки были расчищены от снега, комнаты протоплены, с кухни доносились аппетитные запахи. Для изрядно проголодавшегося и уставшего мушкетера все это выглядело многообещающе. Пока слуга пошел доложить о его приезде, Атос, не рассматривая обстановку, шагнул поближе к камину. Промерз он изрядно, особенно досталось рукам и ногам: он выехал так поспешно, что не подумал о зимних сапогах и перчатках. Теперь, у огня, все тело покалывали миллионы иголочек, возвращая ему чувствительность. Голова слегка кружилась от резкого перехода с мороза к теплу камина, а возможно и от голода: он так спешил, что не давал времени на отдых ни себе, ни Жану, ни лошадям. Он боялся не успеть, хотя, в глубине души, совесть уже не раз укоряла его: «А все эти годы ты не думал о Бражелоне?». Думал, вспоминал не раз, но всякий раз запрещал себе писать. Он умер для всех, и, в первую очередь — для семьи. А вот старик о нем думал, писал иногда, заранее зная, что непутевый родственник не ответит. И вот теперь — позвал попрощаться. В этом Атос ему не мог отказать.

Старик лежал на высоко взбитых подушках. Он весь как-то истаял: черты лица остались те же, но заострились, плоть словно высыхала, плотно прилипая к костям. Атос стоял в дверях, не решаясь подойти ближе, пока его не позовут. Бражелон дышал со свистом, в груди у него что-то булькало и сипело.

Слуга наклонился, что-то прошептал больному. Бражелон скосил глаза, слабо шевельнул рукой, что должно было означать приглашение. Мушкетер приблизился, затаив дыхание: близость смерти заставляла его стараться ничем не проявлять свою молодость и силу.

- Приехал, наконец? - старый граф приподнял голову, слабеющими глазами вглядываясь в молодого человека. - Ты не отвечал на … мои письма, тебе нужно было, чтобы тебя позвали... к умирающему...

Атос молча опустил голову: от правды деться было некуда.

- Ты умеешь быть безжалостным, Оливье...

- Граф, я не прошу простить меня... Прошу только понять... - Атос тяжело опустился на колени у изголовья.

- Я... понимаю тебя,.. и прощаю. - Бражелон надолго замолчал. - Иди, отдохни: ты с дороги. Я... еще... не умру... сегодня. После, я позову. Поговорим. - Старику каждое слово давалось с трудом, он старался быть кратким. - Осмотрись... это все будет твоим.

Потрясенный, еще не до конца понимая, что имел в виду граф Бражелон, Атос отшатнулся. Слова возражения застыли у него на губах при виде довольной улыбки старика.

- Ты спасешь поместье... я знаю. Ты сможешь...

Атос не стал осматриваться: суеверное чувство, что, если он это сделает, старик умрет до срока, отпущенного ему богом, заставило его запереться на несколько часов в своей комнате. Он вымылся с дороги и, поев, устроился на кровати с книгой в руке, но читать не мог: мысли все время крутились вокруг перемен, ожидающих его. Так неожиданно и,.. грех говорить, но вовремя... все произошло. Неужто Небеса простили его? Сам он себя все еще простить не может, но сколько можно себя ненавидеть и презирать? Он устал от этой войны со своим «я». Атос уснул на какой-то час, но сон, увиденный на чужой постели, оказался удивительным: потом он не раз вспоминал его, как вещий...

Тихо открылась дверь в спальню, и на пороге, в косом столбе света, показалась маленькая фигурка в длинном, таком, какие носят мальчики лет до трех-четырех, платьице. Малыш стоял и просто смотрел на него большими синими глазами, потом поманил за собой. И граф, легко поднявшись, пошел за ним. Мальчик вывел его в сад, где цвели деревья, и остановился на дорожке, прижав пальчик к губам. Потом, все также улыбаясь, пошел между деревьями, время от времени оборачиваясь и маня за собой ручкой. Атос шел за ним, недоумевая; ранее ему не приходилось иметь дело с детьми и, следуя за ребенком, он спрашивал сам себя, зачем он понадобился этому малышу. Сон был настолько ярок и реален, что, когда мальчик дал подойти к себе совсем близко и неожиданно прижался к его коленям кудрявой головкой, Атос вздрогнул всем телом и проснулся. В дверь тихо поскреблись, и вошел Жан.

- Господин граф зовет Ваше сиятельство, - он низко поклонился.

- Иду, - мушкетер бросил косой взгляд в зеркало: вид у него был слегка помятый.

Бражелон выглядел чуть получше; к вечеру ему всегда становилось легче, не так давило сердце, и он дышал почти нормально.

- Я буду тебя ругать, - без предисловий заявил он графу де Ла Фер. - Времени на любезности у меня нет. Оливье, что ты сделал с замками, доставшимися тебе по-наследству?

- Подписал с семейством договор, - криво усмехнулся Атос.

- Какой договор?

- Что, в течении десяти лет, они вольны себе забирать весь доход с поместий.

- Болван! - не сдержался старик, гневно стукнув сухим кулачком по подушкам. - Прости...

- Я не обижаюсь, дядюшка, - пожал плечами наследник. - К сожалению, это правда.

- А что после десяти лет?

- Им отойдет все.

- А что ты?! О чем ты думал, когда подписывал?

- Что десять лет — это огромный срок, и за это время все может случиться в жизни солдата.

- Ты служишь по-прежнему? - Бражелон смотрел на своего дальнего родственника, которого для простоты называл племянником, не скрывая изумления. - И до какого же чина ты дослужился? Капитан-лейтенант?

- Я остался простым солдатом в полку мушкетеров, - почти надменно ответил Атос. Разговор начинал утомлять его.

- Твой отец посчитал бы себя опозоренным, если бы смог знать об этом, - ворчливо заявил старый граф.

- Почему? Я не совершил, состоя на службе, ничего позорящего мой род; скорее — наоборот, дядя.

- Где твоя жена, Оливье? - вдруг тихо, с каким-то придыханием, спросил старик. - Ты же женат, мальчик мой.

- Моя жена умерла, - Атос едва мог говорить, так внезапно сел у него голос. - Она опозорила меня и я ее убил, - почти с вызовом добавил он то, что никому из родни ранее никогда не раскрывал. - Теперь вы понимаете, почему я ушел в солдаты? - холодно, с внутренней яростью, бросил он.

Старик молчал, задыхаясь от страха: в таком состоянии он видывал отца Оливье, а сын, сейчас, выглядел его точной копией. Воцарилось молчание, и Бражелон боялся его нарушить. Молчал и граф де Ла Фер — то ли вспоминал что-то, то ли старался овладеть собой.

- Послушай меня, старика, - Бражелон сделал Атосу знак сесть рядом. - Ты должен все начать сначала. Ты еще молод, у тебя еще есть время. Судьба к тебе благосклонна, Бог поможет тебе. Найди хорошую девушку, из богатой и знатной семьи. Никто не говорит, что ты должен любить ее: главное, чтобы она родила тебе сына. Род не должен пресечься. Это твой долг.

- Да кому я такой нужен, - Атос пожал плечами. - Ни дома, ни состояния.

- Зато у тебя имеется родословная. Породниться с тобой многие почтут за честь. Дом у тебя будет. Когда у тебя заканчивается это соглашение с семьей?

- Точно не помню. Кажется, у меня еще есть пару месяцев в запасе.

- Представляю себе лица твоих кузенов и кузин, - хрипло расхохотался больной, но смех его тут же перешел в надрывный кашель. Атос бросился к нему на помощь, но старик оттолкнул его. - Добейся, чтобы тебе вернули хотя бы часть тех доходов, что они себе в карман положили. Не хочешь! Именно так я и предполагал: с голоду умирать будешь, а на поклон к родне не пойдешь.

- Вы вписали меня в завещание, чтобы только досадить всей этой своре? - грустно поинтересовался Атос.

- Не только, - старый граф хитро улыбнулся. - Так я сохраняю домен. Иначе они бы все растащили по своим внукам и правнукам. Имение не велико, как раз для такого вдовца, как ты. Женись, мой мальчик! Обязательно женись; иначе не успеешь оглянуться, а тут и смерть зовет к себе. Как со мной и приключилось, - закончил он, прикрыв глаза. - А теперь иди: я устал. Нет, постой! - вдруг окликнул он племянника, когда тот уже был в дверях. - А знаешь что? Если не выйдет с женитьбой, роди себе бастарда! И перепиши на него Бражелон!