Донбасский мститель

          И в те далёкие годы на Донбассе тоже культивировали мечту о халяве.  Но, всё-таки не до степени экстремальных форм. Это сейчас -стоило москалям только поманить - и словно з глузду зъихалы. А тогда и ехать никуда вроде бы не надо - прямо на месте: государство, как господствующий источник благодеяний, хотело поиметь, и таки имело от населения крепкий валовый продукт, минимизируя при этом затраты на содержание местного народца, норовящего компенсировать скупердяйство генерального работодателя, изощрённым поиском альтернативных источников реализации своей мечты.
         Правда, государство решало свою задачу в неявной форме, а экономила на населении так изощрённо , что вроде как бы  и цветущим представал  перед простодушным взором шахтерский край. С другой стороны хотелось чего-то такого, вроде как бы и не нашенского, хотя – откуда простому человеку знать, как может выглядеть его мечта в натуре? Но всё равно население хитрило по своему, устраиваясь на места, где можно было бы, не утруждая себя, ещё и прихватить то, что плохо лежит. С негативными явлениями в обществе вроде бы и боролись, но как-то вяло. Да и то сказать - все были свои: кум, брат, сват, да и просто - лепший друг. В общем, имел место негласный общественный договор жизни по понятиям.
           Но были и неудачники. А уж тем – прямая дорога в герои труда. Эти в поисках счастья посещали горячие цеха, прочие вредные производства захватывали, да уходили под землю и работали там как черти в аду, но уж и получали деньжищи такие, что на зависть людям светлого мира. Но вместе с деньгами приходили и болезни, называемые профессиональными. Всякими они бывали: антрокоз, силикоз, а то и просто - вибрационная болезнь. Иногда дело доходило до инвалидности, которая давала возможность досрочного прекращения трудовой деятельности с сохранением среднего заработка. Не плохие перспективы для жизни в цветущем краю! Но службы охраны труда зорко стояли на страже интересов государства. Периодическими освидетельствованиями они выявляли признаки грозящей инвалидности работника и заблаговременно выводили того "на поверхность".  Порой это случалось, когда до пенсии оставалось всего ничего. А делать нечего - с государством не поспоришь!

           Но были в том, нашем государстве места, где те же подземные горные работы велись не в таких массовых масштабах, чтобы содержать отлаженную систему производственных отношений. Вот там-то и можно был рассчитывать успешно довести себя до инвалидности.
         И то верно: условия там были не в пример тяжелее, чем на материке, технология была примитивной, а средства охраны труда вообще - минимально необходимые. Так что в желающих испытать себя здесь был постоянный недостаток. Сюда и устремлялись шахтеры, упорно добивающиеся  как можно скорее стать инвалидами. Они бросали насиженные места; оставляли семьи - порой и достаточно молодые - которым и переводили зарплату  уже северных горнопроходчиков, сами при этом ютясь в балках - жилье отнюдь ни комфортабельном. Но не о балках здесь разговор.  А о камере.
      Когда я сочинял - для горно-технической инспекции,  горноспасательной части и прочих заинтересованных служб, удалённых от места производства работ на сотни километров бездорожья - " Планы ликвидации аварий" которые могли быть спрогнозированы перед началом проходки системы горных выработок нашими проходчиками, я указал - на ситуационном плане весьма протяженной подводящей выработки  - некую камеру, небольшую, но позволяющую, в случае чего, переждать время, необходимое для развёртывания  сил аварийного спасения пленников  и последующего их вывода на дневную поверхность.
         И фактически эта камера получилась небольшая, но уютная;  в ней было сухо и тепло от электрокалориферов; стол был сколочен из грубых досок; топчаны, принакрытые старыми телогрейками; был там чайник и плитка для разогрева перекуса; стоял насыщенный запах перегретого калориферами воздуха, настоянного на ароматах сгоревшей взрывчатки, горной породы, гниющей крепи и подсыхающих штанов горняков, которым находясь под воздействием  мощного водопритока, в считанные минуты пропитывающего даже и самую защитную спецовку до самых трусов  - справлять малую нужду на сторону  в таких условиях не имело смысла.
           В общем, хороша была камера, всегда готовая принять посетителей.
          В смене, с которой мне довелось тогда мастерить, было четверо проходчиков, бездельник взрывник, и компрессорщик, не покидавший свой сарай, где беспрестанно тарахтели два компрессора - то оба в раз, а то попеременно. А я был молод и любопытен, так что сидеть смену в конторке мне было не интересно, и я уходил в подземелье, находя себе занятие, чем бы помочь проходчикам. А те были заняты если не откаткой породы из пригазованного забоя, то обуриванием его по самовольно выбранной схеме. Иногда они наглели и делали, к примеру, не клиновой вруб, а прямой, на вспомогательных шпурах экономили:
- Готово, заряжай!
- Кого там заряжай, когда после отпалки негабаритов наворотит! Да и  скандалить на эту тему – всем дороже.
   Но когда порода после взрыва отваливалась крупными глыбами, которые  не входил в ковш погрузочной машины, этим лодырям приходилось долбасить негабриты кувалдами, я в то время маневрировал электровозом с вагонетками, отнюдь не читая нотации этим шакалам горной проходки. Работая так в охотку, я примечал, как же тяжело приходилось тому или другому недоинвалиду  превозмогая боль, порой и с несдержанной слезой на глазах, делать свою работу.
         Но вот забой обурен, взрывник под моим ( в общем-то нелепым, но обязательным по правилам ) приглядом, заряжал шпуры, собирал пучок и, оглянувшись на меня (так полагается) поджигал его; отойдя от забоя мы дожидались начала взрывов и считали их каждый отдельно, когда  последний взрыв бухал - нет отказа - включали вентиляцию и присоединялись к камерной компании. Подходная выработка к будущей  разветвлённой сети штреков, восстающих и рассечек была длинна, но  ещё не закончена проходкой, так что промежуточный вентилятор дожима струи монтировать было ещё рано и поэтому  на вентиляцию уходило больше часа, и можно было не спеша перекусить тормозком, напиться чаю и поболтать о чём-нибудь подходящем случаю.
       На этот раз внимание наше невольно было обращено на Мыколу, или Кольку. Недавно он вернулся из короткого отпуска без содержания  " по семейным обстоятельствам". Сам не свой,  всё больше лежал он на своём топчане в коллективном балке. С расспросами к нему не приставали - мало ли что, у каждого в жизни не просто. Но постепенно парень отходил, почти и не заметно было уже его непроизвольных вздохов. А на работе-то и не да сантиментов.
        И вот сейчас Колька как-то отчаянно вскрикнул: - Да вот же ж, сука! и, заметив нашу реакцию, неожиданно начал свой рассказ.

     - Написал мне тесть: - Так и так, Мыкола, эта сучка наша, Нюрка, совсем оборзела. Все деньги твои пускает по ветру. Напокупала хрусталя, ковров, мебели: стенку гэдээровскую , представь, во всю стену. Да мало того, кажется мне, что крутит с одним то ли грузином, то ли азером. Короче - с Кавказа.
  -Вот я и сорвался тогда от вас. Прилетаю на Донбащину и прямиком к тестю. А тот прямо чуть не плачет: - Как же так, Коленька - сынок ты мой дорогой - что делать-то?
   Что делать, думаю, что делать? А я почём знаю?!
- Где – говорю - Нюрка-то сейчас?
-Дак уехала, сказала, к морю. Отдохну, говорит, папаня от душевных переживаний. И что мне делать с ней - ну не убивать же? Ведь донюшка она мне всё ж таки, какая ни какая!
- Ключи - от квартиры где?
-Да вот оставила. Приглядывай, говорит, за добром.

       Вхожу я в свою квартиру и: -Ё-моё, как в кино заграничное попал. Всё блестит да сияет. Кровать широченная, это тебе  не наш былой станок *бальный; ковры по стенам и на полу; шкафы, в них посуда да хрусталь блестит, переливается.
Хоть не скажу, чтобы уж совсем засранка она была, да только и порядка дома не было раньше. Да и ладно, не хуже чем у людей - чего уж там!  А тут вроде бы и не к себе пришёл. Нет моего дома.
      Посидел на кухне, покурил, подумал. И ничего лучшего не придумал, как взяться за дело. Инструменты на антресолях  обнаружились мои ещё. А ночь длинная. Помаленьку стаскал я на ставок ковры. Стекло, фарфор да хрусталь, правда, оставил в углу, на память о светлых наших днях; а шкафы разобрал по частям и туда же, к коврам; платья да наряды тоже.
       А на бережку сложил барахло это с умом. Большая куча получилась. Горела долго и вся дотла изошла.
      И вот сижу я на пепелище,  и не жалко мне добро в огне сгоревшее, а Нюрку свою шалую - вот жалею всё больше. Ведь пропадёт же. Без халявы-то кому она нужна?
      К рассвету заявляюсь я к тестю, а он и не спит да с тревогой так смотрит на меня.
- Ничего, батя, всё будет путём!  Уезжаю я.
Сели мы с ним, выпили на дорожку. Обнялись. Припал он ко мне и вроде бы как рыдать собрался.
- Ну, ну, крепись , фронтовик - ещё  ведь и не такое бывало.
- Да, да сынок - благослови тебя, заступница наша пресветлая. Да не забывай уж старика-то.

      Тут уж и утро разыгралось. Расстались мы. Иду я улицей заречною к автовокзалу, а навстречу мне наш участковый Петрович.
-Ну, здравствуй, Мыкола; куда собрался- то спозаранок?
-Да вот - уезжаю опять на Колыму.
- И то верно, давай, не задерживайся. А сам руку мне тянет, да жмёт мою ладонь что-то  уж подозрительно сердечно.


      Тем временем наши вентиляторы сделали своё дело, хоть и не вполне, да порода в забое ещё долго будет газовать, сколько её не вентилируй. А мы и не к такому привычные. До смены же надо успеть подготовить забой для нового цикла. Ведь всё ж таки мы люди - хоть и всякие, но понимаем что к чему. Так что – вперёд! и с песней.
"И вот иду как в юности я улицей Заречною/ И нашей тихой улицы совсем не узнаю..."
Эх!
09.10.2017 10:16:38