Амбивалентность

      Железная ограда, выкрашенная в чёрный цвет, поросла плющем. Её изящные, металлические завитушки были подернуты ржавчиной, а место, которое охраняла ограда, заросло травой. Высокой травой, жесткой осокой, и лишь покосившийся крест с облупившейся краской и имя на надгробии из серого мрамора с зеленоватыми вкрапинками давали мне понять, что я нашёл то, что искал. Я тронул калитку и она медленно, со скрипом отворилась. От этого неестественного и такого громкого звука, здесь, на кладбище, с соседних могил повзлетали грачи, вороны и воробьи. Птицы - частые здесь гости, они клюют остатки пищи, хлеба, конфет и яиц, что приносят прихожане к могилам своих близких людей. Я поежился от шума крыльев и даже сейчас мне казалось, что и они каркают, обвиняя меня.

      Я осторожно коснулся креста. Бабочки взлетели с небольшого холмика, в котором сквозь небольшую посыпку песка проросли дикие, полевые цветы. Было видно, что за могилой давно никто не ухаживал, но следы человеческой заботы ещё можно было разглядеть. Это неудивительно - её старая мать редко могла позволять себе поездки из дома, тем более, заниматься тяжелым физическим и моральным трудом - вырывать сорняки, красить забор; она была слаба, а тут ещё - глаза её дочери. Смотрят из под земли.

Я встал на колени и обнял крест.

- Прости меня, если сможешь, Миранда.

***

      Пассажирский поезд "Анапа - Санкт-Петербург" медленно сбавлял ход. За окном проплывали знакомые дома, тучи петербургского неба заслоняли солнце и привычно моросил дождь. Я сидел у окна в купе и крепко сжимал в руке подарок для неё - сережку и кольцо. Инкрустированные имитацией под сиреневый камень, они гармонировали с цветом её глаз, с голубовато-зеленым цветом, а маленькая металлическая бабочка на кольце выглядела символично. Бабочка - символ анорексии, а анорексия была её смыслом жизни. Единственным оправданием подросткового максимализма, единственным оправданием, стремлением к Чистоте и Идеалам. Жалел ли эту бедную девушку с золотистыми волосами? Я думаю, смог бы спасти её, ещё тогда. Но я решил пустить все на самотек, и её самоубийство было продиктовано не только мотивами брошенного и преданного сердца. Так я оправдывал себя - анорексия довела её до иступленного состояния, а синдром отмены ежедневного принятия антидепрессантов ввели в состояние депрессии и апатии. Мой поступок был лишь поводом, толчком к действию. Я оправдывал себя. Но всё равно...

      Она не любила золото, считая его алчным металлом. Мой подарок был серебряного цвета - даже не серебром, алюминий, кажется. Я помню её глаза в этот момент. Выйдя из поезда, я полной грудью вдохнул свежий питерский воздух. На вокзале пахло углем и теплотой, а ещё - Невскими ветрами, свободой. Был теплый июнь, я был одет в легкую куртку, и на душе моей была та же легкость - пара тысяч в кармане, скорая встреча с любимой (любимой ли?) девушкой, практически полная свобода действий.

      Я издалека увидел её русые волосы с золотистым отливом. Сердце забилось быстрей, а рука сильнее сжала розу, которую я купил в привокзальной лавке. Мы не видели друг друга около полугода. Я бы мог написать книгу, об отношениях на расстоянии, как Януш Вишневский - её любимый писатель. Миранда стояла, прислонившись к статуе Петра Первого, стояла спиной ко мне, читая книгу. Я подошел ещё чуть ближе, она чуть повернула голову и заметила меня. В её голубых глазах задрожали огоньки и легкая дрожь пробежала по лицу, словно рябь от листа, упавшего на гладь воды. Девушка вздрогнула, и книга выпала из её рук. Я чуть шагнул вперед, у неё задрожали ноги и она рухнула в мои объятья. Я утонул в её запахе, в её теплоте, я чувствовал её судорожно бьющееся сердце. Её волосы щекотали мне лицо, я закрыл глаза и представил себя во ржи - множество, множество миллионов километров надо мной было голубое небо, с синеватой глубиной выше, - её глаза; золотой, спелой рожью были её волосы, а по полю разливался сладостный запах - её запах и дул слабый и приятный, теплый ветер - её тепло. Моё сердце подпрыгнуло и на минуту мне стало страшно за то, что я делал, амбивалентность - я знал, что мне предстоит и я знал итог этой щемящей трагедии, этого полета мотылька, который летел на огонек, который ещё не знает, что обгорит, но огонь знает это, он знает и ещё более приветливо распахивает свои объятья. Мне стало больно, но мне было восемнадцать лет и запах женщины, девушки - сводил с ума, опьянял. Я думал, судорожно думал, но ответ на мои вопросы уже давно был отвечен. Я пытался искренне улыбаться ей, пытался обмануть своё сердце. Я думал о том, что ещё полюблю, это только я на время перегорел, потом ещё, ещё... Мы полюбили друг друга случайно - я пришел к ней, когда мне не к кому было идти, влюбился, а она - полюбила. Потом, на год я был вынужден уехать, и снова в этом мире у меня оставалась только одна она - когда родители были против, а друзей у меня попросту и не было. Остатки чести и искренности таяли, как таяли слезы на её щеках. Таяли остатки моих принципов. Таяли мои последние чувства, уступая место желанию, и это желание давало мне силы насильно улыбаться, улыбаться ей до боли в глазах, а сердце кричало: "Остановись, ты, слышишь, остановись! Ты же знаешь конец, остановись, пока не поздно!" Губы мои шептали: "Люблю". Шептали губы, и шепот этот развязывал мне руки и давал право действовать. Я знал, что могу манипулировать ею, её чувствами и меня охватило жалость и презрение. Я жалел её и презирал себя. Остатки влюбленности смешались с жалостью и это смешанное, почти противоположное чувство раздирало меня на части, но решение было принято уже давно, и эти порывы были лишь агонией умирающей нравственности, искренности. Решение было принято давно, но я только сейчас ощутил его тяжесть. Я пользовался человеком и отдавал себе в этом полный отчет. Я хотел власти, и в тот миг, когда я полностью осознал это, когда прижимал девушку к себе, что-то черное захлестнуло мою душу. Оно придало мне сил. Я хотел любви, хотел поцелуев и объятий, я разлюбил, я был влюблен и любовь моя прошла уже давно, но я лишь сильнее прижимал к себе её чуть подрагивающее, худое тело. Остаткам чего-то светлого я сказал: "Это на время. Я ещё полюблю её, вот увидишь!". Когда же что-то во мне начало сомневаться и шелестеть в груди шершавым комком, я воздвигнул эти слова как девиз и заставил замолчать сердце. Миранда не могла вымолвить ни слова, не могла целовать меня, лишь тяжело дышала. Я встал на колени, будто поднимая книгу и четко выученным движением достал из кармана подарок. Её глаза стали, кажется, ещё больше, грудь затрепетала, она сама будто светилась и вот-вот должна была взлететь. Любовь окрыляет. Особенно, когда перед тобой встают на колени с кольцом.

- Будешь моей девушкой? - улыбаясь, я задал риторический вопрос.

Её улыбка и глаза, полные счастливых слез, кажется, освещали всё здание вокзала.

А в моей голове было лишь одно: "Не люблю".


Рецензии