Герои спят вечным сном 45

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/09/23/740
   
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
ПОРОГ

Как только дойдёшь до способности принять, непременно получишь.
Святитель Феофан, Затворник Вышенский.
 
«Не плачь о своём теле, что оно наго и неприкрыто, терпит голод и жажду, гонение и заключение в темницу, бедность и болезнь; но плачь о душе своей, что она принуждена обитать в сём греховном и смертном теле». *

Бастиан не плачет ни о теле, ни о душе. Темницы – пустяк, по сравнению с узами двигательных ограничений. Даже (и особенно) головой нельзя вертеть, однако - что сделаешь! Велено – и принято условие задачи.

Хватит. Насамовольничался с поездкой в новые земли, спасением Дитера, попыткой всё видеть. Разума, сил, а так же - решения следует просить не у себя, поскольку опасны эксперименты.

Погода благоприятствует неподвижной жизни, хотя зорями струится низовой холод. Защитой от него – жаровня, от ветра – тюфяки, от мух – сетчатая шапка, развешенные повсюду пучки растений, и вообще – всё предусмотрено в странной «клинике», включая возможность читать.

Дважды – утром и вечером - навещает однорукий старец в сопровождении… Кого? Бастиан не видит. Нечто делают со спиной и ногами, наклоняют как-то по-разному доску. Из слов меж ними, сколь можно понять, одни междометья.

Проводник принёс резиновый шарик, велел каждый час трижды надувать, ежедневно ополаскивать. Как легко из точек возникают миры! Вздохни десять раз, и на голубом фоне - белый олень.

Фогеля нет - приходит ночевать и обедать. Его заставляют плести не корзиночки, в которые герои сказок хворост собирают, а большие стены для хлевов. Их надо изнутри обмазать глиной, и строений этих уже более десятка.

Вокруг пусто, безлюдно, хотя Дитер говорит, что множество работников присутствует везде. Главное дело – вывоз земли куда-то. Без числа тянутся подводы, даже Бастиану слышен скрип.

Отремонтированный дом сверкает стёклами. Жители отсутствуют. С регулярностью является, стократ отражаясь в лесу, молотоподобное слово: «Говорит Москва!»

Бывают другие звуки – даже немецкое радио, этот же Голос настолько въелся в мозг, что до конца дней не изгладить: будет вышибать из сна посреди ночи, слышаться в визге тормозов на перекрёстках, огорошивать галлюцинацией после щелчка закрывающейся двери.

Главное занятие – наблюдать природу. Как много, оказывается, живых существ в безлюдье окружает человека. Сколь разнообразен мир насекомых, например! А птицы! У текучей воды нет покоя: жизнь кипит, драматично развивается, открыта внимательному взгляду, будто книга.

Бумажных книжек – три: сборник рассказов, избранное Иоанна Арндта, Евангелие. Первую, прочитав, отложил навовсе; Третья – понятно: её искал; вторая же!!!

«О, Вечная Любовь! Прости мне, что я столь медленно преклонял к Тебе ухо моё, что я доселе так много употреблял во зло Твоё терпение, так мало уважал Твоё сердечное призвание и Твои сильные угрозы. Соделай, да не заблуждаюсь более от путей Твоих и не ожесточаю сердца моего, но да последую отныне охотно благодатному зову Твоему. Произведи Ты во мне божественную печаль и раскаяние о многочисленном уклонении моём от Тебя. Возбуди во мне отвращение от всех мерзостных грехов мира сего, да возымев святое к тому намерение, освобожусь от них, в истинной вере стремлюсь к Тебе и действительно сделаюсь причастным Отеческой милости и наследия Твоего, чрез Иисуса Христа, Сына Твоего, Господа нашего! Аминь».

Можно ли под этим не подписаться? Можно ли после этого существовать там, куда помещён, с теми, с кем съединён? Не жить нельзя, а жить как? Но всё-таки жив! «Ибо кратковременное лёгкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу». *

До того тихо кругом, до того неподвижно, что лишь благодарность за отсутствие боли держит рассудок на грани плавления, не позволяя перелиться в жёлоб безнадёжности.

Кончилось детство, раскрылся недобрый, возражающий Создателю мир. Чётко и резко очерчены контуры: Ганс Бастиан - один на целом свете: хоть бы вернулся домой, встретит незнакомых, по многим параметрам чужих людей.

«Отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против свекрови своей». *

Как же страшно было маме смотреть на марширующего в коричневом Ганса! Сколько терпения и выдержки понадобилось отцу, чтоб самодовольную тварь в плиты не вкатать! И вот, нечто изменилось, однако, можно ли теперь рассказать родителям произошедшее здесь? По силам ли им, в благополучии живущим, до срока увидеть материализацию подспудно осознанного? Даже если, выслушав, согласятся, из «бутылки» негласного равновесия выпущен будет джин – «правда», призванная разрушить всё вокруг.

Каждый человек, если вдуматься, до определённой степени заключён сам в себе, будто монах, и лишь Господу возможен вход, лишь в нём возможно единение.

Разные бывают монастыри, разные обеты. Делить понятое не с кем: бессмысленно возмущаться, нельзя избавиться, опасно обсуждать. Однако всеобъемлющего страха нет, потому что дыхание подаётся своевременно, силы возвращаются, прекрасен Божий мир, не пристаёт с расспросами Фогель.

«Поймали инопланетные пришельцы русского, немца и поляка и постановили – отправить их в переработку из-за неинтеллектуальности. Те взмолились, согласившись на любое испытание.
- Хорошо, - говорят, - назовёте число, которого мы не знаем, отпустим. Нет – на биомассу. Три попытки вам.

Немец назвал – P. объяснили. Поляк – E. Сформулировали. Русский написал на бумажке: «дохрена».
- Всё. Не знаем, - согласны отпустить, только скажи, что за число.

- Это – индикатор избытка. Вот видите? – Русский показал железную дорогу. – Идите прямо. Считайте палочки: одна, две, три, четыре, пять… При слове: «ну их к свиньям…», - будет ровно половина.

- Разве можно убежать от кабана? – Спросил Мынор, прищурившись, будто в микроскоп.
- Нельзя. – Ответил Николка. - Драпануть - пожалуй. Только чем драпон закончится, глупо предполагать.

- Как же ты?
- То и слово – как: по льду спасся. Мочажины кругом. Я лёгкий. Треск подо мной, приводок, – всё – ему в ступор. Он тоже места знает, скорость – на порядок больше моей. Сколь разов наперерез бросался, путь загораживал! Только – ойлить тупорылым! Привык землю нюхать.

- В твань и свинье не хочется, подтвердил Витька. - Обзор у человека вразумительнее. Вот – рассказывает Данил, а я представляю, где было, на какой протоке отстал секач, понимаю, - мера страха определена. Дальше – порог и – стоп ему. Это надо знать: достигнул – твоя победа.

Достигнули. Дожили. Август. Сорок второй год. Вечер. Солнышко сливается в воду. Крупными стежками зашивают небо ласточки, ставит по местам события «От Советского информбюро.

 А что, - сказал Алёша, чукчи действительно плавать не умеют?
- Странный вопрос, - удивился Витька. – Где плавать-то! Температура в ледовитом океане выше двух градусов не подымается. Упади - за пять секунд сдохнешь.

- Да, - подтвердил Мынор, - холодно. Главное же – рефлекс, подспудная установка: опасаться воды. Технически могу; разумом - тоже; Но малое отклонение от нормы, нестандартная ситуация вышибает до того, что птицей взлетел бы.

- Как раз, понятно, - согласился Витька. – Я, после Серого улова сослепу, прикосновения к мокрому песку боюсь, а плавать!!! Нет ужаса для сравнений.

- Шёл бы лесом ужас, - сравнивать его, - пристрелил камушек в раструб свёрнутого гусеницей листа Никол. – Много чести будет.
- Правильно. Бабкатя говорила, - поддержал брата Алексей, – «каждой минуте радуйся: есть она, и благодари. Даже в тяжести умей видеть, откуда свет». Вона!– из окошка машут: пора ужинать.

 Мир простирается бесконечно – на расстояние, равноудалённое от каждой, отдельно взятой точки. Точек же этих на числовой прямой, малом отрезке или окружности – одинаковое количество, а ты – ничтожнейшая и самая важная одновременно.

Дом, в котором оказался Леон, на особицу стоит, из окон кое-что можно разглядеть: чисто выметенный двор, как правило, пустующий, ограду колючей проволоки, за ней поле, свободную от разнообразия даль.

Деревянных строений – три. Называют их блоками. В каждом - «семьи». Леон – один, потому что его задача не согласна ни с какой «семьёй».
Кровь берут ежедневно, немного берут: не как в третьем блоке и не как во втором. Кормят на убой, не бьют, но пугают всяко-разно.

«До тех пор, покуда вы можете видеть мучения, слышать стоны, и это причиняет вам боль, - едва очнувшись, прочёл Леон плакат на стене меж окнами, - покуда ваши собственные страдания владеют вами, покуда на страдании основаны ваши понятия о грехе, до тех пор, говорю вам, вы животное, вы мыслите немногим яснее животного. Это страдание… Ах! Оно ведь так ничтожно! Разум, подлинно открытый науке, должен понимать всю его ничтожность!»

В другом проёме написано: «Всякий раз, как я погружаю живое существо в купель жгучего страдания, я говорю себе: на этот раз я выжгу из него всё звериное, на этот раз я сделаю разумное существо».

Доводилось читать это по-русски, потому – легко домыслил незнакомые слова и догадался, наконец, куда «устроил» папочка: «остров доктора Моро», * биомедицинская лаборатория.

«С помощью развивающегося в наши дни искусства гипнотизма мы заменяем старые наследственные инстинкты новыми внушениями, как бы делая прививки на почве наследственности. Многое из того, что мы называем нравственным воспитанием, есть только искусственное изменение и извращение природного инстинкта; воинственность превращается в мужественное самопожертвование, а подавленное половое влечение в религиозный экстаз».

Леонид Новиковский, виварный экземпляр, быстро оправился от шока осознания себя кастратом, забыв навык возмущаться и вспомнив сразу все наставления Сулимова.

-Стафай. – Велел сделавший укол человек.
Леон неожиданно легко сел, опустил ноги, обнаружив тапочки.

- Она там, – забормотал немец, - в углу. Притаилась под кроватью смерть. Вот она подкрадывается, скалит зубы и!!! Оп!
Леон недоумённо пожимает плечами, в глазах вопрос: о чём слова, к чему телодвижение?
Немец доволен, повторяет: - стафай.

Нужно подняться на ноги. Понятно и про смерть, и про зубы, и про плакат, и вообще, на свою удачу Леон, в отличие от Эдварда Прендика, понял всё и сразу.
На тумбочке тетрадь для контрольных работ по алгебре ученика шестого класса Виктора Сомова. Следовательно, это – Ступанки, только надпись «Леониду Мухину ни о чём не говорит».

Главное сделано. Немец убеждён, что «подопытный кролик» не знает местности, языка, воля сломана, выражение – дебил дебилом: полная апатия, совершенный покой.
Так это выглядит, однако Отупением нельзя назвать произошедшее с ним, - ясность разума скрыта, есть силы таиться, поддерживать впечатление.

Зыбкое равновесие имеет место быть. Утро начинается с грохота дверей, плеска воды; день наполнен «изнутри» напрягом посещений, извне – воплями испытуемых. Ночь – время ужасов, подкрадывающегося скрёбота, странных звуков. То там, то здесь по окнам ползут, движутся синие огни, причудливые контуры, жуткие рожи. Понятно, - проверяют, действительно ли толстокож.

Малая непонятка – счастье без болей: оно ли? Теперь, в его положении счастья быть не может, только желание - последний, ещё один раз очутиться на лугу или в тайнике под смородиной, где размышлял о смерти, вдохнуть запах тёплой земли, услышать ветер, щебет птиц, полёт насекомых, утонуть глазами в ничем не ограниченной глуби небес. Жить хочется «Лёньке Мухину», очень хочется жить и любить, между прочем.

Совсем простое, оказывается, занятие. Например: с Ириной. Она царапала прутом песок. Он подошёл сзади неслышно и нарисовал пёсика, против которого, загораживая дорогу, возник начертанный Ирой кот. Леон продолжил, Ира поддержала. Так и пошли, пошли, не сговариваясь, нанизывать кадры, будто в кино.

- Что ты хочешь от меня? – Спросил пёс.
- Рыбы, - отвечал кот.
- Где я возьму?
- Налови. Ты ведь не боишься воды?

- Что дашь взамен?
- Мышей. Я ведь не боюсь тёмных нор.
- Зачем мне мыши?
- На рыбу обменять…

Когда кот всё-таки уболтал пса, съел за его спиной всю пойманную рыбу и не получил мышей, то пришлось ему прятаться не в норе, которую псу не составило бы труда раскопать, а на дереве.
Пёс оценил ситуацию: количество деревьев вокруг, расстояние между ними, скорости - свою и кота, развёл лапами: что, мол, сделаешь, повернулся, ушёл.

Людям же, соединённым задачей и сюжетом, независимо друг от друга захотелось понять: почему эти ноги принадлежат этой голове, захотелось вернуться в прошлое, тем более что такая возможность - вот она.
Однако, Дойдя до начала, до первой встречи пса и кота, обнаружили: нет у персонажей будущего, исчерпано, поскольку события, долженствующие произойти, уже произошли.

Для авторов же Будущее обеспечено. Такое называют общностью, взаимопониманием, доступным каждому: отбрось родительскую мудрость, и всё тебе будет.

Однажды состоялось. Уникальный случай произошёл в его жизни: Леон не «взвешивал» Иру, не предугадывал дальнейших действий, не читал мысли, предположительно могущие прийти ей в голову, а просто наслаждался процессом творчества, радовался близости восприятий.

Она, видимо, думала и чувствовала то же, стараясь оказаться рядом с Леоном на работах, вновь и вновь убеждалась в незыблемости правил игры, поэтому поставила задачу: оградить чудо от оценок, ведь стоило заговорить о ком-нибудь, въехать в «политику», и тотчас возвращалось раздражение, тусклыми становились краски.

Теперь много личного времени, очень много. Чтобы не сойти с ума, следует распределиться в нём равномерно: читать стихи, пересчитывать прутья кроватных спинок, доски пола, классифицируя и сравнивая извивы волокон на каждой, вспоминать порядок событий, перечень лиц.

Кай тоже складывал фигуры, одну затейливее другой. Игра называлась “ледяной головоломкой”. В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а складывание их - занятием первостепенной Важности. Снежная королева сказала ему: «Если ты сложишь Слово «эвигхеден», ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков».

«Эвиг» по-дацки – проклятие забвения, - так объясняла мама. Снежная Королева олицетворяет диссоциацию сознания человека от его переживаний, ровно то, что нужно сейчас. Это средство психологической защиты. Заледенеть навовсе не получится, потому что реальная угроза смерти явственней наигранной отупелости.

Надо же было так угодить! Нарочно не придумаешь! Задача исследователей, сколь понял Леон,  выработка методик обезличивания личности с сохранностью навыков двигательных, трудовых и др. «Мухин» - первый успех.

Воздействия для проверки результата самые разные: от жутких запахов и рассказа про выползающую из тёмного угла смерть, до сводок совинформбюро. Исключение - физическая боль. Зачем так, Леон не пытается выяснить, потому что в его положении самое разумное - тормоз.

Контактирующих с ним немцев (врачей, или как их там) трое: Маркет (главный), Ризеншналь и Гирш. Меж двумя первыми по поводу «объекта» идут постоянные споры, в которые третий не вмешивается, выполняя по отношению к Леону функцию санитара.

Маркет утверждает, - успех обусловлен корректным удалением семенников, Ризеншналь считает удачей медикаментозную терапию. Оба сходятся на том, что после серии экспериментов с другими, пока что не имеющимися особями можно доложить начальству о достижении прогресса.

Леону же ситуация представляется лучше множества вероятных. На что надеяться? Чего ждать? Да, нет ни на что. Главное, чтобы, как Прендик, не поднять волну испуга, тем самым насторожив своих мучителей. Способ простой – жить минутой: не болит, не угрожает реальная опасность, и ладно.

Заняться нечем. Пища - четырежды в день, вода - в графине, отхожий горшок – возле входа. Дверь плотно прикрыта, однако в стене, замаскированный под вентиляцию, имеется глазок, даже три глазка.

Обнаружив за собой наблюдение, Леон взял на контроль каждую малость движений не только тела, но и души, дабы случайным изменением выражения лица не выдать чувства.

Вполне это удалось. Сидел, разглядывая ногти, сравнивая буковки на стене и в тетради, собирал в гармошку тюль так, чтоб узор в слоях чётко совпадал.

Немцы приходили, уходили, съединялись по-трое, оставляли одного, разное делали, разное говорили. Из-за двери слышался топот ног, команды, пение, речь, выкрики, групповая декламация.

Происходящее долго не интересовало «испытуемую особь». Но вот у порога обнаружился веник: предмет, состоящий из множества предметов.

Пересчитав толстые стебельки, тонкие былинки, мельчайшие ответвления, Леон прошёл в дальний угол комнаты, начал подметать. Потом, вспомнив нечто, вынул носовой платок, аккуратно, тщательно вытер пыль всюду, где только можно было предположить её наличие, и снова взялся за веник.

Дойдя до порога, уборщик «Мухин» собрал сор на промокашку из тетради Сомова, стряхнул в корзину и, удовлетворённый результатом, совершенно счастливый, уселся на кровати.
Вошёл Гирш, попытался забрать веник. Леон влип в него руками, ногами, всем телом, прирос, будто к родному. Гирш распахнул дверь, приглашая «Мухина» выйти.

Вот где, оказывается, «клинику» устроили! Здание сельской школы. С трёх сторон обрамлённый чередой дверей коридор, он же – спортивный зал, место проведения линеек, литературных, танцевальных, - других вечеров и, в довершение ко всему, – раздевалка.

Гирш выдал тряпку, показал: «подметай», и столь неподдельную благодарность прочёл в глазах «Мухина», что сам разулыбался.
«Здесь и там можешь убирать, когда захочется», - объяснил жестами Гирш. Леон, дабы подтвердить понимание ушёл и снова вышел. Гирш согласно кивнул.

Значит, ему разрешили быть в двух, только в двух помещениях. Следует не обращать внимания на остальные. «Так и запишем», - сказал себе Леон и выполнил сказанное, появляясь в коридоре много раз на дню, чтобы вымести за пришлецами, натаскавшими песок, однако, лишь когда никого нет, и двери закрыты.

Это ничему не мешает, потому что звукоизоляция помещений ступанской школы вовсе никакая, - происходящее вполне разборчиво. Вслушавшись в разговоры, Леон обнаружил наличие конфликта меж охраной и персоналом лаборатории.

Медикам вовсе не хотелось посвящать солдат и офицеров СС в нюансы деятельности, поэтому с наступлением весны казарму перенесли в дощатый блок.
Если быть точнее – переселили досуговую комнату, помещение для дневного пребывания, потому что во время сна комары съедают не знавших окопов вояк.

К зиме же пообещали некоторый «материал» тоже в тепло забрать, а их окончательно выселить. Хотят с комфортом жить, - сказали стражам, - пусть постараются для себя в свободное от дежурств время. Всё равно с секретного объекта никуда никому нельзя.

Старались, должно быть, утепляли, выкладывали печи, только открывающаяся поминутно дверь казармы не спасала от назойливых пискунов, и с наступлением темноты пространство наполнялось кровососами, выгоняя двуногих в более защищённое место, где окна прицельно забиты, а трёхтамбурный вход увешен шестью полотнами штор.

К полуночи дом затихает, гаснет свет под дверью «Мухинской обители». Тогда-то начинаются игры на стекле, будто бы летают призраки. Для более внятного обзора Гирш является, спокойной ночи пожелать, тюль раздвинуть. «Фильмы» обычно сопровождает набор звуков и запах через глазок. Часам к трём «нашествие» прекращается.

Тишина. Самое то - подойти бы к окну, вглядеться, пристальнее вслушаться. Но знает Леон, - наблюдатель снаружи следит минуту, чтобы поймать, убедиться в обмане со стороны испытуемого.
Тем не менее, под утро живётся лучше всего: Леон засыпает после ужина так, что никакие раздражители не способны помешать, пробуждается в глухой час и созерцает окна.

Темны августовские ночи, провальны предрассветья. Лишь звёзды – тяжёлые глаза миров кажутся ближе, чем в нежном сумраке июня. Их можно трогать, с ними хочется говорить, надеясь на ответ.

Только что там? Силуэт в прямоугольнике! Какой странный и до чего знаком! Антон Глущенков, никак не меньше! Вот это придумали! Вот это попался! Леон не почувствовал, как вскочил с постели, пролетел пять шагов, ткнулся в холодное. Действительно, Тоська: нос расплющенный, глаза по пятаку, будто анаконду увидал.

Леон опомнился первым. «Дети», - написал медленно пальцем на стекле зеркально отражённое слово, - «там и там», - показал на два бокса. «Охрана», - ткнул себе за спину. «Посты», - повёл ладонью кругом.

«Охрана спит в школе?» - переспросил Антон тем же порядком, и, не дождавшись ответа, провалился за подоконник, заставив тем самым Леона шмыгнуть в постель.
Последним его жестом по стеклу была смазанная цифра 3 или 5. Что она может значить? Если поймают, - ничего.
 

1.       Здесь и далее - Иоанн Арндт.
2.       Второе послание к Коринфянам святого апостола Павла. Глава 4. Стих 17.
3.       Евангелие от Луки. Глава 12. Стихи 52, 53.
4.       Герберт Уэльс.
5.       Эдвард Прендик - от его имени ведётся повествование в "Острове доктора Моро".
6.       Ганс Христиан Андерсен.
7.       Evigheden - вечность.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/10/23/2118