Насквозь

Моя сестра рассказывала мне о том, что мир поделился на части, но это нельзя назвать войной. Война, говорила старшая сестра, — слишком благородное слово для того, что сейчас происходит за нашими пыльными окнами. Война — это стремление что-то сделать, что-то завоевать, уничтожить угрозу.

— Ты никогда не будешь знать наверняка, Джей, — взъерошив мои светлые волосы, продолжала сестра, — что будет ждать тебя за углом. Возможно, — она вздохнула, садясь на корточки возле меня , — удар ножом в горло, а, может быть, всего лишь бездомный, умоляющий дать ему милостыню. Ты никогда...

— Лиза, — прорвался в комнату грубый голос, — когда ты перестанешь впаривать Джейсону всякую чушь?

Сестра поднялась, выпрямилась и заметно напряглась; лицо её, только-только бывшее приятным и даже немного улыбающимся, изменилось. Словно вдребезги разлетелась одна из сотни масок, которые Лиза так часто меняла. Особенно когда дело касалось папы. Она повернула голову в его сторону — и я видел, как тёмно-голубые глаза её сверкнули.

— Ему скоро исполнится десять лет, — сухо заговорила Лиза, смотря на шею отца, не желая встречаться с его холодным и неприятным взглядом карих глаз. Глаза, какие были только у него в семье Рэйни. Я видел, как сжала сестра ладони в кулаки, продолжая: — Ты же не собираешься держать его в четырёх стенах, словно в инкубаторе, до самого совершеннолетия? Или ты...

— К совершеннолетию Джейсона всё уже прекратится. Не будет нужды прятать мальчишку в доме, подальше от безжалостных улиц и ещё более жестоких людей, снующих туда-сюда по этим самым улицам.

Отец улыбался. Надменно, цепким взглядом оглядывая Лизу, которая стояла и молчала, хотя я знал: она еле-еле сдерживалась, чтобы не сорваться и не высказать всё папе. Я не знал, что именно она хотела сказать ему, но понимал, что это что-то плохое. Папа не любил, когда его собеседник говорил что-то плохое. Все люди, приходящие в этот дом к нему, почему-то были очень тихими и осторожными, вежливыми. Всегда приносили какие-то подарки или просто сладости и моей старшей сестре, и мне.

— Прелестным детям мистера Рэйни, — всегда повторяли они, протягивая нам коробку с конфетами или какие-то вещи.

Я всегда с радостью принимал эти дары, а Лиза лишь с вымученной улыбкой отвечала что-то гостям. Потом куда-то уходила. Возвращалась уже без всего того, что ей дали. А утром, выбегая на улицу для того, чтобы проведать своего пса Дью, я всегда обнаруживал все подарки Лизы в мусорке.

Однажды посреди ночи меня разбудил какой-то странный звук, будто бы где-то за стеной что-то упало. Сев в постели и свесив ноги, я начал тереть кулаками глаза. Потом поднялся и, задрав голову, посмотрел на хрустальную фигурку в виде дельфина, висевшую на люстре. Недосягаемая вещица. Мне до неё ещё расти и расти.

Звук повторился, но уже не за стеной, а где-то на первом этаже, в гостиной. Я мог и ошибаться, но жалобный вой Дью с улицы заставил меня выйти из комнаты в одной лишь смехотворной голубой пижаме с рисунком пингвина на спине. В коридоре было темно, я ничего не видел, а звук повторился вновь. Затем — выстрел. Как толчок в спину от незнакомца. Я даже не понял, как уже очутился на лестнице, спускаясь по ней и чуть было не спотыкаясь. В гостиной горел камин, а на ковре рядом с ним лежала Лиза. Возле неё стоял отец.

— Джейсон... — тихо позвала сестра, когда увидела меня, вставшего возле лестницы. Мои округлённые испугом глаза нельзя было не заметить. Лиза протянула руку в мою сторону, но она бессильно упала на пол, а тёмный лакированный ботинок папы опустился на неё. Я слышал хруст. Я слышал, как закричала Лиза. Но ещё она проскулила: — Уходи...

— О, он может остаться, — заговорил отец с ухмылкой, — я Джейсону ничего плохого не сделаю! — Папа наклонился к Лизе и сгрёб кудрявые светлые волосы в охапку, оттягивая её голову назад, откровенно наслаждаясь содеянным. — Видишь, сын? — Он приставил к горлу сестры дуло револьвера, теперь переместив свой ядовитый взгляд на меня. Мне показалось, что я теряю сознание, но я стоял на месте и просто смотрел, как Лиза стонет от боли и задыхается в плаче. — Видишь эту сучку, которая решила запихнуть свою задницу в ряды святых? Видишь, а?! — Я молчал. Я не мог и слова выдавить из себя. Пустой тюбик зубной пасты. Папа рявкнул так громко, что я был близок к тому, чтобы намочить штаны: — Джейсон, ответь папе!!!

— В...

Он смотрел на меня. Смотрел так, будто видел во мне не своего сына, а насекомое, которое хочет раздавить. Лиза в его руках пыталась вырваться, но он лишь надавил оружием сильнее на её горло, оттягивая чужие волосы вверх вместе с головой. Я не знал, как это, но, видя перекошенное лицо сестры, глаза которой были мутными, подумал: больно. Очень больно.

— Вижу... — выдохнул, растеряв вмиг весь воздух. Мне было неудобно дышать. Мне было стыдно дышать. Один мой вдох казался мне самым громким в этом доме. Стены рухнут. Крыша обвалится. Лиза закричала так громко, что я в панике закрыл руками уши и закричал с ней в унисон: — Я вижу, папа! Вижу!!!

— Хорошо, — спокойно отозвался отец, ослабляя хватку и позволяя сестре лишь содрогаться в бесшумных рыданиях, затравленно смотря на него. Он же не отрываясь смотрел на меня и на то, как крупная дрожь пробирает моё тело. — Джейсон, как думаешь, где твоя мама?

Я слышал от Лизы лишь то, что моей мамы никогда не будет рядом, как бы я того ни желал. Как бы ночами ни плакал, заглушая это подушкой. Вечное путешествие — Лиза называла это так. Вечное путешествие вдали ото всех.

— Ну так вот, Джейсон, — не дождавшись моего ответа, продолжил отец, поглаживая дулом револьвера кожу шеи моей сестры, — твоя мама там же, куда я хочу отправить Лизу. Она себя очень плохо вела, прямо как мама. И никогда не слушала меня. Прятала вечно что-то от меня. — Папа вдруг выпрямился и грубо отбросил от себя Лизу, прямо ко мне. Сестра осталась лежать на полу, тяжело дыша. — Возвышала какие-то грёбанные человеческие ценности! Какие ценности, дочь? — Огонь из камина отразился в глазах моего отца. Я увидел этот взгляд во всей красе. Теперь мне было страшно делать даже шаг.

— Мама... — прохрипела Лиза, пытаясь хотя бы привстать на локтях. — Она была права... Не то что ты, высокомерный ублюдок...

— Права? — засмеявшись, переспросил отец. Его желтоватые зубы, обнажённые улыбкой, показались мне самыми ужасными в этом мире. Мой мир состоял из четырёх стен дома Рэйни. — Ваша-то мать? Да эта сука говорила о мире, когда он уже давно прогнил!

— А ты говоришь о мире, когда расстреливаешь ни в чём не повинных людей! — воскликнула Лиза, сразу же схватившись за живот. Только сейчас я увидел тёмное пятно на светлой блузке сестры. От самых пяток до кончиков ушей — мороз. Везде мороз. Выдохну — выскользнет пар изо рта. Лиза прикрыла глаза и, обессиленно рухнув всем телом окончательно на пол, спросила тускнеющим голосом: — Зачем ты убил её?..

Папа только снова рассмеялся. Что-то в лице его поменялось. Или это всё огонь? Нет, это всё взгляд его. Взгляд, где читается лишь одно: «Упади на колени, взывай к моему имени».

— Джейсон, — моё тело пронзило тревогой, желудок скрутило, — подойди сюда, мой мальчик.

Я был подавлен этим голосом. Личность отца раздулась на всю эту гостиную, занимая всё пространство, проникая в глаза, уши, ноздри. Я чувствовал эту личность, я видел её, я слышал её. Она заглушала абсолютно всё: даже Лизу, окровавленную Лизу, которая просто хотела сделать из семьи Рэйни не убийц. Как этого хотела мама.

Тело не двигалось. Мне кажется, тело было лишено меня самого. Возле лестницы стоял не я, Джейсон Рэйни, а картонная фигурка без воли. Пожалуйста, папа, прекрати на меня так смотреть. Хотелось плакать, но слёзы не шли; хотелось кричать — голоса не было. Я отупело смотрел на спину Лизы и её светлые спутанные волосы. Я...

Я сделал шаг вперёд. Я переступил тело сестры, которая хотела схватить меня за ногу и остановить. Я слышал, как она снова заплакала, кашляя кровью на тёплый ковёр. Слышал, как она звала меня. Джей, Джей, Джей... Но шершавая рука отца легла на моё плечо. Она была огромна.

— Ты же хочешь спасти сестрёнку, Джейсон? — сказал он с приторной улыбкой на губах. На момент я увидел сверкнувший золотой зуб. Этот блеск был таким ярким, что я закрыл руками лицо и вдруг ощутил холод. Холод моих рук, что пару моментов назад были горячими и потными. Папа цокнул языком: — Ну что ты плачешь, сынок? Всё хорошо.

Убрав руки от лица, я взглянул на отца.

— Я не плачу, — твёрдо сказал я.

Я правда не плакал. А за спиной всё одно и то же: Джей, Джей, Джей... Как назойливая мелодия, гудящая в голове. Как будто ухо заложило. Как будто слышишь писк, дрелью проходящий по мозгу. Сверло выйдет из правого виска или левого? Джей, Джей, Джей.

Отец протянул мне что-то тяжёлое и тёплое. Местами гладкое. Опустив взгляд, я увидел тот самый револьвер, который некоторое время назад был приставлен дулом к шее Лизы.

— Вперёд, — с улыбкой проговорил отец.

Глаза его тёмные и в них читается лишь одно: «Умоляй, кричи, поглощай всю боль».

— Что я должен сделать? — непонимающе спросил я, чувствуя, какое же тяжёлое оружие в моих сухих ледяных руках. — Как я спасу этим Лизу?

Папа посмотрел на меня и нахмурился, забирая револьвер обратно, после его рассматривая. Я и выдохнуть не успел, как этот злополучный предмет снова оказался в моих руках. Перед этим в нём что-то щёлкнуло.

Глаза отца были такими же. Всё внутри меня начало постепенно трескаться, зато я чувствовал невообразимую лёгкость. Будто бы освобождался от чего-то — от груза, балласта. Джей, Джей... Джей? Я повернулся с револьвером в руках к старшей сестре.

Папа слегка подтолкнул меня к Лизе — и смотрел в спину.

«Падай на колени и взывай к моему имени,
Умоляй, кричи, поглощай всю боль»

Картонный Джейсон Рэйни с трудом нацелился прямо старшей сестре в голову, держа оружие двумя руками крепко-крепко. Холодными, сухими руками. Джей, что ты делаешь? Джей, Джей, Джей.

Звук выстрела — и промах. Пуля застряла в горле Рэйни-старшей. Девушка забилась на полу выкинувшейся из воды рыбой, что-то пытаясь сказать. Взгляд голубых глаз Джейсона обрёл ясность, и оружие выпало из его рук, отлетев в сторону.

Тело придавливало к полу, к горлу подкатывала тошнота, руки вспотели. Что ты сделал, Джей?

— Молодец, — эхом разлетелось позади, — ты отправил её к маме.

Вот что ты сделал, Джей.

— Я... — проглатывая горечь и испуг, разъедаясь шоком и смотря на труп Лизы, промямлил, пытаясь не растерять из головы последние мысли. Я чувствовал, что что-то внутри сгнило. Хрустнуло, как чужой позвоночник. — Это не я...

— Не ты, — неожиданно согласился отец. — Это мир. Внутри тебя.

Я схватился за живот, стискивая рубашку пальцами. Мир внутри меня? Там что-то есть ещё? Кроме органов, мяса, крови. Кроме всей этой пульсации...

— Папочка, — сумасшедшими глазами уставившись на отца, позвал я, — почему Лиза не дышит?

И продолжает меня звать. Джей, Джей, Джей — вот так. Своим приятным для слуха голосом, мягким. Даже извиняющимся. Она не винит меня. Это не я сделал.

Я сел на пол, приоткрыв рот и тяжело дыша, чувствуя, что меня вот-вот стошнит. Дышал глубоко и громко, смотря на труп Лизы. За спиной стоял отец, который довольно улыбался, словно старый кот.

— Настоящий Рэйни, — говорит отец. — Теперь никто тебе не будет мешать на пути к цели.

У меня не возникало никаких вопросов: какой цели, зачем, почему. Я смотрел в одну точку и пытался понять, что только что произошло. Что это за мерзкое чувство, осевшее на ладонях? Почему я чувствую себя таким грязным, таким противным? Отвратительным. А Дью всё лает на улице — и даже в собачьем лае я слышу только одно.

— Джей, Джей, Джей.

Я чувствовал, как гниль внутри разрастается. Растёт, как чёртов сорняк. Руки липкие, по спине ударило холодным потом. Внутри есть мир? Что же, пусть. Наверное, именно этот мир вытеснил что-то из меня, потому что меня вырвало прямо на ковёр. Под ноги отцу, который всё так же улыбался, даже не помогая встать.

* * *


А затем я проснулся. Резко поднявшись, я лишь ощутил страшную головную боль, согнувшись, после обнимая колени и утыкаясь в них влажным лбом. Не чувствуя ни времени, ни собственного «я», я просто свесил ноги с кровати и понял, что достал ими до пола. Поднявшись же с постели, я задел макушкой висевшую на люстре хрустальную фигурку в виде дельфина. Она стала болтаться из стороны в сторону перед моими глазами.
Выйдя в коридор, я осмотрелся, прислушиваясь к любому незнакомому звуку. Спустился по лестнице в гостиную, через неё прошёл на кухню и попытался сделать себе хотя бы обед, но у меня не получилось; я с горем пополам приготовил себе обычные тосты с джемом и, сунув один в рот, направился в гостиную, чтобы усесться на диван и дожидаться отца. Посмотрев на часы, я лишь вздохнул. Просидев на месте некоторое время, я всё же встал и направился в душ, понимая, что отца вряд ли дождусь перед этим.

Заходя в ванную, я не стал закрывать дверь. Подошёл к раковине, включил воду и умылся, проводя левой рукой по лицу, смывая с себя остатки сна. Подняв голову, я увидел своё отражение и отшатнулся. Я ошалело смотрел на молодого парня с щетиной, что в это же время с таким же удивлением смотрел на меня. Мы простояли так пару секунд, а потом я засмеялся. Он, кажется, тоже: я не видел, ибо повернулся к отражению спиной.

Пока я заливался смехом, уже осев на холодный пол, где-то на улице залаяла собака. Я постепенно стал всё вспоминать. Это была моя собака: бойцовская, а не тот симпатичный щенок лабрадора по имени Дью. Моя собака была больше и она не была щенком. Она могла отгрызть половину руки, выпустить кишки — она была великолепна. И лай этой смертоносной псины, что была посажена на здоровенную цепь во дворе, был хотя бы не таким отвратительным, как лай Дью, в котором я слышал паршивое «Джей, Джей, Джей».

Я помню, как своими же руками зарезал Дью.

И помню, как заставил отца встретиться лицом со своим коленом. Как всаживал в него лезвие ножа раз за разом, получая удовольствие, чувствуя, какой прилив адреналина получаю.

— Папочка, почему именно я? — Плоть так заботливо принимает нож. — Не заставляй меня делать это! — Смех перемежается с криками боли. Пока тело грузным мешком не падает на пол, исторгая из себя ручейки крови. А слова, как молитва, повторяются снова и снова: — Умоляй, кричи, поглощай всю боль...

Я поднял глаза на открытую дверь ванной и прекратил смеяться. Мне показалось, что в коридоре кто-то стоит и зовёт меня приятным для слуха мягким голосом. Извиняющимся. Джей, Джей, Джей — вот так.