Слякоть

Раньше я видел блеск своего будущего в твоих голубых глазах, а теперь мне кажется, что в них нет ничего, кроме похоти и грязи. Несколько лет назад казалось, что твои глаза так девственно чисты, в них плескается такая непорочность, такая доброта. Даже не знаю, что же изменило тебя или меня. Время, обстоятельства, люди, мы сами? Сейчас я вижу грязь и просьбу продолжить грубые ласки, на которые твоё красивое тело отзывается так, что из него можно делать целую марионетку. Ты сама похожа на куклу. Такая же яркая снаружи, а внутри тебя могут гнездиться насекомые или пустота. Застоявшаяся вода, грязь, детские слёзы. Ты мерзкая. Дотрагиваясь до тебя, я больше не ощущаю той всепоглощающей нежности.

— Придёшь завтра, а? — спрашиваешь меня и дотрагиваешься своей горячей сухой ладонью до моей спины.

Твой голос в моей голове звучит как скрежет ногтей о школьную доску. Улыбаешься мне своей фальшивой улыбкой и даже не понимаешь, что нет между нами больше ничего, кроме секса. Да что там — мне и то надоело это занятие. Каждую ночь я засыпаю с тобой, желая не держать в своих объятиях, как это было когда-то. Каждую ночь мне хочется спать либо на полу, либо в другой комнате — не с тобой. Я даже говорил, а ты назвала меня бесчувственным ублюдком и обиделась, отвернувшись. Потом снова заговорила, но по-новому. Сказала, что мне нужно просто больше отдаваться процессу. Даже не задумалась о том, что вина не во мне, а в тебе. Но всегда кругом именно я виновный.

— Послушай, — начинал я уверенно, садясь в кровати и прикрывая наготу пропахшим духами одеялом, — я не намерен больше поддерживать отношения одним лишь сексом. Нет больше ничего.

— Как?! — отвечала ты на повышенных тонах. И в глазах твоих слёзы были. — Я же люблю тебя! — Сжимала простыни до побелевших костяшек и прожигала меня взглядом, задавая каждый раз один и тот же вопрос: — Разве ты меня не любишь?!

Я хотел ответить, что терпеть тебя не могу и твою ****скую смазливую физиономию. Что в постели ты, конечно, хороша, но мне не нужна рабыня потребностей. Что я хочу обычную девушку, с которой можно и поговорить, и посмеяться, и действительно испытывать эту дурацкую любовь. Что я просто хочу увидеть тебя той, какой ты была несколько лет назад, когда мы только познакомились. Я хочу, чтобы прежняя ты вернулась.

Я хочу спросить, куда ты дела себя ту, из прошлого? Куда испарилась та беззаботная девичья улыбка и разговоры о временах года на других несуществующих планетах? Верни мне себя прежнюю! Верни сейчас же! Я не хочу видеть перед собой опустевшую оболочку, которую можно раздавить, как тухлое яйцо. Не хочу видеть под скорлупой противную жидкость.
Я хочу снова полюбить...
Я хочу харкнуть тебе этими словами в лицо.
Чтобы ты так же размазывала это по своему лицу, как ты делаешь это со спермой. С этим своим удовольствием. Грязная, ты такая грязная!

Но я понимаю, что за расставанием пойдут разборки с нашими общими друзьями, которые для меня почти что незнакомые люди и которые лезли в наши отношения на протяжении всех этих лет. Понимаю, что родители мои расстроятся, а твои будут проходить мимо меня и стараться задеть чем-то: плечом, грубой репликой. Знаю, что этот гнёт из чужого недовольства будет преследовать меня некоторое время, а после него — твои звонки в четыре часа утра и рыдания в трубку, оскорбления и мольбы вернуться. Мы уже расставались, я знаю о последствиях. Как же не хочется повторять всё это, усугубляя ситуацию до катастрофы.

И я безжалостно оттягиваю этот неприятный момент, сбегаю от проблемы и залезаю вместе с тобой в кровать, слыша всяческие мерзкие просьбы. Когда я прикасаюсь к тебе, мне кажется, что я трогаю что-то липкое, будто бы насекомое. Оно дёргается от моих прикосновений.

В темноте я не различаю твоего бледного лица и мне вовсе кажется, что его не существует. Ты безликая. У тебя было лицо тогда, когда моё сердце отчаянно к тебе тянулось. К такой светлой, улыбчивой и приятно пахнущей. А теперь со мной рядом лежит обнажённая дрянь, что улыбается паршивой улыбкой и пахнет каким-то дорогостоящим дерьмом во флаконе. И если в тебе прошлой был свет, то в тебе сегодняшней — грязь. Слякоть поздней весны, отдающей чем-то прогнившим. Ты сгнила в моих объятиях когда-то, но как я такое не смог заметить? Когда смятые простыни начали мне напоминать болото, в котором я погряз вместе с тобой? Да лучше бы один. Не с тобой, господи, лишь бы не с тобой!

И обречённо отвечаю из раза в раз:

— Люблю, конечно.

Так, что ненавижу. До скрежета зубов. До ненависти к самому себе. Такому безвольному и неуверенному, стоящему рядом с такой мразью, как ты.

В своей тесной квартире я сажусь прямо на пыльный пол и, схватившись за голову, задаю себе один вопрос. Когда я перестану убегать? Я не спрашиваю себя, когда это закончится. Я знаю, когда это закончится: когда я перестану убегать. Но когда я перестану убегать? Когда перестану бояться последствий? Давления со стороны других? Может, мне куда-нибудь уехать?

Смотрю на календарь, криво повешенный на стену, и понимаю, что хотел бы уехать куда-нибудь за город. Хотел бы уехать в ту картинку зелёной поляны, что изображена на календаре с обведёнными красным числами. Я просто хочу сбежать, как последний трус. Но сначала...

— Привет, — говоришь ты с уже знакомой мерзкой улыбкой на губах. — Я ждала тебя.

— Наверное, ты ждала кого-нибудь ещё, — вдруг произношу я в ответ.

Ты поворачиваешься ко мне и вопросительно смотришь на меня.

— Кого это мне ждать, когда ты пришёл?

Молчу, разуваясь и проходя вслед за тобой в гостиную, где ты разворачиваешься ко мне и обвиваешь своими худыми руками мою шею, привлекая к себе. Заглядываешь в глаза и чего-то ждёшь, облизываясь. Я забыл уже, когда целовал тебя по своей воли. И в этот раз я не собираюсь этого делать, потому что знаю, что ты всегда целуешь первая и всегда первая пускаешь в ход свой скользкий язык. Я научился бороться с желанием блевать ещё пару месяцев назад. На самом деле я ненавижу с тобой целоваться. Мерзко, слюняво, а изо рта у тебя постоянно чем-то воняет. Лучше бы ты поскорее раздвинула передо мной ноги и дала мне получить хоть какое-то, но удовольствие. Жаль, конечно, что моё тело не согласно с моим разумом, и довольствуется твоей отвратительной плотью.

Ты не стонешь подо мной, а издаёшь какие-то серии то ли визгов, то ли неудачных вскриков, как будто тебе и одновременно и больно, и приятно. Просишь ещё — и слюна течёт у тебя по подбородку. Требуешь двигаться быстрее — и двигаешься слишком резко мне навстречу. Молишь о том, чтобы до тебя дотронулись — и я протягиваю руку к твоей груди, сжимая её, но рука отчаянно тянется к твоей тонкой шее.

Снова вскрикиваешь подо мной и просишь поцеловать себя, но я не стану этого делать. Сострою вид, что не услышал просьбы через твои визги. Стискиваешь в руках простыни и извиваешься подо мной, как гадюка. Смотря на твоё красное лицо, на закатывающиеся от наслаждения глаза, на открытый рот с высунутым языком, наблюдая за тем, как ты рвано дышишь и в паузах вздохов орёшь, — я понимаю, как ненавижу тебя.
Почему ты не вернёшь себя прежнюю?

Моя рука отпускает твою грудь и тянется к шее, а затем хватает её и начинает сжимать с такой силой, что ты тут же начинаешь хрипеть, но уже не от удовольствия, а от страха, дрыгая ногами. Что, неприятно? Я не отпущу тебя, пока ты не вернёшь себя. Пока твои глаза не заблестят той добротой и чистотой. Я не отпущу твою тонкую бледную шею, я буду сжимать её со всей силы. Пока ты не поймёшь, как я тебя ненавижу. Пока не увидишь маниакальный блеск в моих глазах. Неужели раньше не замечала? Я вбиваюсь в твоё тело и слышу лишь хрипы и писк. Терпеть тебя не могу. Моя свободная рука к этому времени тянется к прикроватной тумбочке, позже что-то оттуда схватив. Чувствуешь?

Ты ждала не только меня.

Отпускаю твою шею, а ты даже глотнуть воздуха не можешь, когда я без всяких колебаний вонзаю в твою глотку нож для бумаги. Обычный, небольшой, с деревянной рукояткой. И веду рукой вправо, создавая рваное движение, вспарывая твою шею, чувствуя тепло твоей крови пальцами. Ты чувствуешь, да? Ты ждала сегодня свою смерть! Я вернул тебя прежнюю! Тихую и робкую, только теперь не улыбаешься ты мне. Но мне не нужно твоё лицо. Оно залито твоей же кровью: ты безлика.

В гробовой тишине я продолжаю внутри тебя двигаться, получая от этого молчания с твоей стороны настоящее удовольствие, как это было в первый раз, когда мы занялись любовью. Мы не трахаемся, видишь? Мы занимаемся любовью! С глухим стоном я кончаю в тебя и с блаженной улыбкой выхожу из твоего тела, проводя пальцами обеих рук по твоему красивому телу. Оно всё ещё тёплое. Подушки впитали в себя большое количество крови, хлещущей из твоего пореза на шее. Он ровный, красивый, хоть и сделан ножом для бумаги.

Сажусь рядом с тобой на край кровати, полностью обнажённый, наблюдая за тем, как из тебя вытекает сперма, а из шеи всё течёт кровь и течёт. Я смотрю на это с упоением, вертя в руках нож.

— Я давно хотел тебе сказать, что ты отвратительна. Когда я только-только встретил тебя, ты казалась мне самой прекрасной девушкой на планете. Но, наверное, нет смысла задаваться вопросом, что же именно так заставило тебя измениться в худшую сторону. — Встал с кровати и услышал, как из гостиной доносится мелодия, извещающая о том, что кто-то звонит. Посмотрел через плечо на лежащую на кровати в болоте простыней девушку с перерезанной глоткой. Почувствовал, как душа освободилась от ржавых оков. — Надеюсь, ты сдохнешь ещё сотню раз. — И вышел, схватив и намотав на бёдра первое попавшееся полотенце из открытого шкафа.

Не дойдя до гостиной, я остановился в коридоре и услышал то, что хотел услышать уже очень давно. Я как будто снова начал жить и не сдержал счастливой улыбки, от которой заболели щёки.