Проводник

Родители рассказывали мне о монстрах, что живут под кроватью. О том, как из темноты и пыли эти монстры пытаются схватить тебя за ногу и утянуть в своё страшное царство, где ты будешь вечно страдать и откуда никогда не выберешься. Твои крики будут из-под кровати раздаваться едва различимым скрипом, как будто где-то рядом стоит старый стул, который устал от людей, что сидят на нём, и вещей, что на него кладут.
Монстры каждую ночь охотятся за твоими ногами, маячащими постоянно перед их странными янтарными глазами без зрачков. Мохнатые чёрные шарики с маленькими липкими лапками. Издающие слабые поскуливающие звуки, ожидая твоего входа в комнату, где они тебя обязательно будут ждать. Им не нужно твоё согласие, если ты окажешься схваченным. Они тебя чувствуют, но не слышат.

Мне было шесть лет, когда я впервые столкнулся с монстрами. Я увидел тёмный комок возле своего игрушечного медведя, чьё ухо неплохо пожевали. Глаза-пуговицы смотрели на меня испуганно, а монстр, ощутив моё присутствие, повернулся ко мне мордой. Я увидел два ярко-жёлтых глаза. Они были похожи на фары автомобиля, только были намного тусклее. Ровный свет бил из них, а я не мог оторвать взгляда от существа, что ко мне приближалось, медленно перебирая липкими лапками с когтистыми длинными пальцами. Я видел, как они гнулись под немыслимыми углами. Страх подобрался ко мне сзади и закрыл рот.

Я не мог кричать и брыкаться. Звать на помощь или спасаться бегством. Остался стоять на месте, возле двери в свою комнату, наблюдая за тем, как маленькая пасть с треугольными зубами подкрадывается ко мне. На светлый ковёр капала чужая слюна. Я слышал биение собственного сердца и понимал, что скоро умру.
Мама говорит, что сердца людей могут не выдерживать. Как было у моего дедушки, когда он внезапно исчез, а его уютная квартира опустела и пропахла какими-то противными лекарствами. Мне на момент показалось, что я тоже чувствую этот запах вновь. Оказываясь в дедушкиной квартире, где он рассказывал мне сказки, чем-то похожие на мамины и папины. Только сказки дедушки были страшнее.

Страшнее, чем это существо, подобравшееся ко мне уже довольно близко, в предвкушении стуча зубами, выставленными в несколько рядов. Я даже не успел ничего сделать — отвернуться, увернуться, закричать, упасть на пол, — как комок, чья жёсткая шерсть коснулась моей щеки, прокрался своими мерзкими лапками в мой рот.

Из моих глаз брызнули слёзы, когда я почувствовал, что этот монстр собирается порвать мне рот. Так было в одном из фильмов, который смотрел поздней ночью папа, не замечая, что я из-за угла за ним подглядываю и тоже вместе с ним смотрю в телевизор. Но то существо, что разорвало рот бедному персонажу из фильма, было намного ужаснее и больше. Я завороженно смотрел за тем, как с забавным чавканьем голова того человека распадается и из неё брызжут литры томатного сока. Я не любил томатный сок, он был противным, как и этот момент фильма.
Но мне всё равно было сложно развернуться и пойти в свою комнату, оставаясь незамеченным. А папа, подперев голову руками, с лёгкой улыбкой смотрел в экран и дальше. Ему нравилось то, что происходило там. Ему не жалко того, чья голова теперь была похожа на арбуз, на всей скорости врезавшийся в асфальт с большой высоты.

Эти противные лапки были на вкус как недоваренные макароны, слипшиеся в тарелке. Уголки моего рта взрывались болью, горячие слёзы текли по моим щекам, но я бездействовал. Оцепеневший, я мог лишь слышать, как кожа разрывается с поразительной громкостью. Как бумага непослушными руками. На полосочки, тоненькие-тоненькие. Это было так же поразительно, как и рвение монстра залезть в меня.
Когда цепи ужаса стали слабее, я смог поднять свою руку, чтобы позже ею коснуться своей шеи, которая меня укусила. Я не задавал себе вопроса о том, на чём держится моя голова. Я просто осознал, что какая-то половина моей шеи превратилась в большой и слюнявый зубастый рот.

Этот монстр был у меня во рту. И он явно намеревался ползти дальше. Как только его лапки перестали щекотать подбородок, я понял, что пришёл конец. Я не мог вдохнуть и стал задыхаться, на подкашивающихся ногах пытаясь дойти хотя бы до кровати. Я ощущал, как моё лицо постепенно превращается в лицо того героя из фильма про пожирателей. Я чувствовал себя пустым и невыносимо тяжёлым, с перекрытым дыханием. Мои глаза стали закрываться, мир захотел скрыться за моими веками с голубенькими заметными линиями вен. Я попытался сделать вдох, но не смог.
Последнее, что я тогда запомнил, — отражение в зеркале, неаккуратно приставленном к стене по левую сторону от меня. Я видел себя, бесшумно заливающегося слезами. Я видел, что на моём правом плече была такая же пасть, как и на шее. Только из неё ещё торчал длинный-длинный скользкий розово-синий язык. Я моргнул так, что больше не смог открыть глаза. Что-то в моём теле разбилось. Хлюпнуло и затихло.

***


Когда я снова открыл глаза и смог дышать, мне было уже семнадцать лет. Я очнулся в полупустом автобусе, напротив меня сидели какие-то люди, которые, громко разговаривая, успевали обращаться ко мне. Я, возможно, их знаю. Я даже, наверное, жил все эти одиннадцать лет как обычный подросток. У меня есть друзья, увлечения, учёба, родители и маленькая сестрёнка. И я до сих пор помню те рассказы мамы и папы о монстрах, что живут под кроватью, питаясь детскими страхами. Хватая ребятишек за ноги и затаскивая в темноту и пыль.
Я закашлялся, чья-то рука заботливо похлопала меня по спине.

Всё это время я жил наблюдениями за собственной жизнью. Я видел сон, где я становлюсь первоклассником, где получаю грамоты, где впервые с кем-то дерусь и потом плачу в одиночестве, закрывшись в своей комнате. Этих снов было много, как и событий, что в них происходили. Я спал одиннадцать лет, видя самого себя в сновидениях, словно чужого человека. Такого симпатичного, со светлыми волосами и голубыми глазами. Такого уродливого в отражениях зеркал и витрин. Со мной рядом в отражении всегда был посторонний человек.
Проснувшись в том автобусе в компании людей, я ворвался в реальность, в которой теперь мне не быть наблюдателем. Но в окне автобуса я продолжал видеть то, что видел во снах. Себя, укрытого зубастыми пастями. По всему телу их было где-то с десяток. Чавкали, клацали зубами и тыкались в прохожих языками, изучая.

Они знали лишь маленьких детей, чьи страхи были спровоцированы нерадивыми родителями-сочинителями. Из-под кроватей не выбирались и жили лишь тем, чтобы внушать ужас и питаться им. Но теперь эти существа живут на моём теле и знают гораздо больше. Я — их проводник. Я ношу их на себе как питомцев. Выгуливаю в человеческом мире, где так много чужого страха — страха, являющегося лакомым куском для этих монстров. С моей помощью они подросли, стали крепче и ужаснее. Теперь они могли пугать взрослых людей. И если есть грань между человеком и монстром, то для меня её не существует. Я задумывался в своих снах о том, что такие проводники, как я, уже потеряли человечность. Трудно притворяться обычным юношей, когда язык, лезущий из твоего тела, пытается дотянуться до серого глаза симпатичной девушки, сидящей рядом.

Я прихожу домой и кидаю вещи в прихожей, разуваюсь и спешу поприветствовать родителей. Они, улыбаясь и в ответ приветствуя меня, после просят заглянуть к младшей сестре и поиграть с ней, пока до тихого часа остаётся ещё довольно много времени.
Забегая по пути в ванную, чтобы вымыть руки, я думаю о том, что же сегодня рассказать сестре. В играх с детьми я ужасно глупо выгляжу, потому что не умею поддаваться и выигрываю, обрекая юнцов заливаться слезами, или же вовсе проигрываю. В такие моменты плачут уже не дети, а моя душа. И в такт её рыданиями чавкают пасти на моём теле. Я стучусь в комнату к сестре, потом захожу и вижу знакомую картину. Так было однажды.

Сестрёнка смотрит на тёмное существо, запрыгнувшее на прикроватную тумбочку. В комнате повисает тишина, слышно сбитое дыхание девочки. Я дышу ровно, а вот мои пасти, истекая слюнями, начинают реветь и высовывать языки. Моя светлая рубашка становится липкой, её рвут чужие треугольные зубы, а потом выглядывают из дыр в одежде эти рты. Мохнатый комок, завидев меня, бросается наутёк. Под кровать, в своё проклятое скучное царство из темноты и пыли. Он больше никогда не вернётся к моей сестре, никогда не станет дожидаться её ноги, свисающей с постели, никогда не украдёт её сны и не станет питаться её страхом. Это сделаю я.

— Там, — пытается выговорить младшая сестра, показывая пальчиком на тумбочку, — там что-то было...

Обернись. Посмотри.

— Оно было страшным, — не успокаивается она, прижимая к груди ручки. Хмурит брови. — Мама мне рассказывала о таких!

Обернись. Посмотри.

— Пришло ко мне из-под моей кроватки, — подводит итог сестра, пытаясь совладать со своим испугом. — Моё сердце так колотится...

Обернись.

— Братик! — разворачиваясь ко мне, восклицает наконец сестра.

Посмотри.

— Ты... — её глаза, так похожие на мои, расширяются.

Я так же когда-то смотрел на того монстра, что подбирался ко мне на своих слабых липких лапках, похожих по вкусу на недоваренные макароны.

Рты на моём теле заходятся в неистовом рёве. Они, несомненно, голодны, ведь за последние несколько лет они ничем не питались, кроме как познаниями людей. Я делаю шаг к младшей сестре, в своей разодранной чужими зубами рубашке, из дыр которой торчат языки и острые клыки. На моей правой щеке появляется глаз, горящий жадным алым цветом. Его взгляд останавливается на напуганной девочке. Пасти не смолкают, клацая зубами, что сталкиваются друг с другом в голодном танце. Ради этого я проснулся спустя одиннадцать лет?

Да, ведь я — проводник.

Сестра смотрит на меня огромными испуганными глазами. Она даже не в силах плакать. Её ноги дрожат и еле держат.

Эй.

Говорю я ей тихо, улыбаясь так, словно пытаясь успокоить.

Это про меня родители стали рассказывать сказки.