Не отрекаюсь!

            
Князь Михаил Всеволодович Черниговский и боярин Фёдор               

                Пролог

     Росава бежала полем, глубоко увязая босыми ногами в снегу. Бежала, надеясь уйти от погони, её злобные звуки неумолчно слышались за спиной. Уста девушки были изломаны в немом крике, а руки невольно вскинуты к небу. Словно она надеялась там, в небесах, найти свой последний оплот и прибежище. Колючий кустарник изодрал в клочья понёву,1 обледеневшие ветви секли и обжигали полуголое тело. Но боли она не чувствовала. Ужас, что её вот-вот настигнут, леденил душу.
     Весь окоем клубился мглой, над головой угрюмо неслись чёрные облака, засевая землю снежными стрелами. Стылый ветер бросал их навстречу Росаве, они больно язвили лицо и сбивали дыхание. До опушки бора оставалось всего ничего, когда совсем рядом она услышала храп лошадей. Росава оглянулась: преследователи, яростно стегая увязающих по брюхо в снегу взмыленных коней, были уже совсем близко.
     Татарин в длинном простёганном металлическими пластинками армяке и остроконечной шапке со свисающими волчьими хвостами, сноровисто достал из колчана стрелу и натянул тетиву. Но, заслышав недовольный крик напарника, опустил лук.
     Тенью мелькнул аркан. И девица, крепко охваченная сыромятной верёвкой, забилась, будто зверёк в тенётах. Всадники, закричав от восторга, быстро спешились. Напарник, не давший своему сотоварищу стрелять, сорвал с девушки опояску и задрал разодранную понёву, с вожделением разглядывая упругие белые бёдра… Росава завыла, вкладывая в нечеловеческий вой всю свою безысходность.
***
     Среди заснеженного бора по пустынной дороге медленно продвигалось печальное шествие. Два рослих угорских жеребца, впряженных гуськом и покрытых войлочными попонами, утомлённо шли иноходью, вяло реагируя на крики возницы. За его спиной на санях стояло два деревянных гроба, прикрытых белыми аксамитовыми2 покрывалами. На покрывалах в бархатных с золотыми насечками ножнах лежали мечи. Рукоять и перекрестье одного украшали драгоценные каменья и золото, а другого были отделаны серебром.
     Траурную процессию сопровождали всадники с копьями и мечами. За спиной каждого покоился лук, а к сёдлам были приторочены алые круглые щиты с шишаком посередине. Под овчинными кожухами размеренно, в такт поступи коней, глухо позванивали плоские кольца на кованых рубашках-кольчугах с длинными рукавами. Неглубокий вырез вокруг шеи прикрывала со спины металлическая сетка. Тускло поблёскивали в невзрачном дневном свете округлые кожаные шеломы, схожие с церковным куполом.
     Землистые облака, цепляясь за самые верхушки сосен, сыпали мелким снегом. Деревья, завернутые в снежный саван, монотонно раскачивались под заунывные завывания ветра и глухо шумели, обсыпая невесёлый обоз снежной пылью. Белесая дымка от выдыхаемого на морозе воздуха висела над головами людей и животных, бороды и усы зрелых воинов покрыл иней.
— Скоро дом, а на душе хмуро, — Ходята зябко передёрнул плечами.
— Да, Чернигов уже недалече! А ты не трави душу, Ходята. Не с радостью домой возвращаемся. Тяжёл наш груз, и без твоих речей душу давит, — отозвался Светозар.
     Печальная процессия приблизилась к опушке леса, с оснеженной высокой сосны поднялся ворон и, описав плавный круг, каркая, уселся на сани. Ходята резким движением поднял плеть. Ворон, взмахнув крыльями, проворно отпрыгнул и нахально посмотрел на всадника.
— Вот чёртова птица, совсем обнаглела, как татарин! Не к добру это! Сказывают, что души мёртвых, не преданных земле, летают неприкаянными и нападают на живых. А может это лешак — хочет нас запутать и погубить в этой глуши?
     Ходята, перекрестившись, схватился за меч.
— Постой, — одёрнул его Светозар. — Ты слышал? Сдаётся, человек кричит!
     Высокий сдавленный звук повторился и захлебнулся.
— Видно, беда случилась. Быстрее, может, успеем! — пришпорил коня Светозар.
     Светозар и Ходята, отделившись от сотоварищей, стремглав вылетели на край леса и увидели, как два татарина измываются над лежащей на снегу девицей. Она же отчаянно сопротивлялась и кричала.
     Налетевшие вихрем дружинники смяли насильников конями. Светозар, изловчившись, поддел копьём нечестивца, пытавшегося прикрыться девушкой, и откинул далеко в сторону. А Ходята пронзил мечом второго, едва успевшего схватиться за саблю. Татарин упал на колени, жеребец Ходяты, всхрапывая, пританцовывал, а Ходята в ярости всё продолжал рубить.
— Остынь, Ходята, он своё уже получил! Лучше пособи молодице, не ровён час, набежит татарва!
     Ходята, соскочив с коня, выхватил из-за голенища нож и разрезал сыромятный ремень, крепко впившийся в тело девушки. Светозар, склонившись, подал Росаве руку и помог ей взобраться на жеребца. Прикрикнув, чтобы она крепче держалась, он пришпорил коня и стремительно помчался к лесу. А Ходята, наскоро присыпав убитых снегом, пустился следом, беспокойно оглядываясь на скаку в неясную даль, отблескивающую огненными сполохами. Осадив жеребца возле траурной процессии, Светозар бережно ссадил девушку и рассказал о случившемся.
— Слёзы горю не помощь, — укоризненно покачал головой седоусый старший дружинник Андрей, пытаясь успокоить плачущую Росаву. — Наших вёдер для них не хватит. Вот, прикройся, — он снял с себя и накинул на плечи девушке овчинный кожух, потом протянул платок. — Утрись и расскажи, кто такая, почему за тобой гнались?
     А Росава, кутаясь в кожух, обильно смочив слезами платок, всё причитала: «Уж не срежу я волосы с головы моей матушки и не вплету себе в косу!».3 И только успокоившись, глотая застрявший ком в горле, поведала, что недалеко отсюда на берегу реки стояла усадьба, где она счастливо проживала с родителями. Но налетели татары и стали угонять со двора скотину. Отец воспротивился, и тогда его затоптали конями. Мать, заголосив, кинулась к отцу, они же зло смеялись, а потом ударили её саблей. О себе лишь сказала, что спряталась в овине, но разбойники его подожгли. Выскочив в беспамятстве, полураздетая, она побежала задворками, но татары увидели и погнались за ней...
— А что сталось дальше, они ведают, — Росава взглянула на Светозара и Ходяту. — Лучше удавиться, чем ходить по белу свету с таким позором!
     Выслушав горькую исповедь, Андрей тяжко вздохнул.
— Успокойся, девица, больше никто тебя не обидит. А поезжай-ка с нами в Чернигов, там тебя приветят. Без дела не останешься, забот теперь всем нам хватит. Обезлюдел наш град после «злой чести татарской».4 Будешь при монастыре святой Параскевы-Пятницы, в монастырском уединении отойдёшь от своего горя. Жить-то ведь надо, нынче не ты одна такая горемычная на Руси.
     Сжав рукоять меча, он негодующе обратился к дружине:
— Братья, вы слышали? Вот она — Русь растерзанная и поруганная! — Андрей взмахнул рукой в сторону Росавы. — Ныне беды адовы обрели нас! Уже сила татарская погнула силушку руськую. Уже в чистом поле полегли наши витязи славные, а лисицы их кости обгладывают. Уже пепел и смрад покрыли поля и дубравы, в градах и весях наших слышится стон и плач. Степные хищники безнаказанно рыщут по нашей земле, оскверняют наших юниц и жён! И некому за них заступиться. Дух боязни и печали поселился в сердцах русичей. По всей Руськой земле бродят позор и горе!
Но не будем, братья, отчаиваться! Утвердим сердца наши крепостью и поострим ратным духом! Путь правды воссиял нынче на небесах! А указали нам его благоверный князь Михаил и его верный боярин Фёдор! — Андрей простёр руку в сторону саней, где стояло два гроба. — Не покорились они поганским обычаям хана Бату, а показали бессмертие христианской души! Они живот свой положили за честь нашу руськую и нам завещали её беречь! Так воспрянем, братья, духом! Сердце чистое князя смотрит на нас с горних пределов,5 просит не дать в обиду лихоимцам поганым нашу отчину — Русь святую, православную! Так будем же достойны светлой памяти нашего князя Михаила и боярина Фёдора! С нами Бог!
     Дружинники, грозно потрясая копьями, трижды прокричали в настороженную тишину леса:
— Будем достойны! С нами Бог!

                Глава первая
               
                Детство

                На охоте

     Подросток лежал на охапке свежескошенной травы и, прищурившись от яркого солнца, напряжёно всматривался в чистое, без единого облачка, небо. Там, в высокой и знойной синеве, распластав крылья, парил сокол. Сердце мальчишки вздрагивало от нетерпения: когда же, наконец, шестокрылец1 высмотрит свою жертву и начнёт преследование? И вот со стороны озера донёсся лебединый клёкот, юнец встрепенулся и с интересом стал наблюдать за происходящим.
     Сокол нагнал лебедей и круто взмыл вверх, потом, сложив крылья, чёрной молнией метнулся в стаю. Строй белокрылых птиц резко сломался, с тревожными криками они ринулись в разные стороны. А хищник, подлетев под вожака, ударил его острым клювом под левое крыло. Обмякнув, вожак камнем скатился в траву, следом за своей жертвой спланировал сокол.
     Мальчишка радостно подхватился и взволнованно закричал:
— Фёдор, узрел, как сокол избил лебедя?!
— Узрел, княжич, узрел, славная ныне вышла охота! Твой отец будет доволен, — ответил молодой пестун2 княжича.
— Скажи, Фёдор, это правда, что вороны в грознике3 не пьют воду? — обратился к нему княжич, завидев стаю воронов, с криками кружащуюся над местом, где упал лебедь.
— Крук — зловещая птица. Где кружит чёрная стая, там непременно беда. Слетаются они на мертвечину, а если каркает на избе — быть в доме покойнику. Хотя мудрости чёрному не занимать: умеет оживлять сваренные яйца при помощи известных ему целебных трав. Живёт он двести лет, а всё потому, что не жалует лишние хлопоты, любит поживиться за чужой счёт. Но хоть птица гораздая, а наказал её Бог за жадность. Вот и сидит крук с раскрытым клювом в сенокос у воды, мучается от жажды, а ослушаться Бога, испить водицы, боится.
     Княжич недоверчиво прищурил глаза.
— Сдаётся мне, Фёдор, что это неправда. Господь любит всякую тварь. И ворона тоже.
     Фёдор помог княжичу Михаилу взобраться на скакуна. Пришпорив коней, они поскакали к группе охотников, где, окружённый сокольничими, ловчими и псарями, находился отец княжича, черниговский князь Всеволод Чермный.4
     Подоспела макушка лета, сухие жаркие дни чередовались с ненастьем, когда седые, с просинью облака наперегонки неслись по низкому небосводу. Сталкиваясь, они гремели и расписывали небо слепящими огненными узорами, яростно стегали землю ливнями.
     По утрам над сырой землёй курчавилась тёплая туманная дымка, буйно вздымая дикорастущие травы. Наступила благодатная пора сенокоса. Над лугом вольно ширилась песня. Обнажённые по пояс смерды и княжеские холопы5 в такт раздольной мелодии дружно взмахивали косами, оставляя за собой волнистые ряды разнотравья. Изредка кто-то останавливался, утирал струящиеся по лицу липкие ручейки пота, потом отстёгивал висевшую на поясе деревянную бутыль с квасом и с наслаждением к ней прикладывался. А испив и обтерев рукой губы, и удовлетворённо крякнув, споро включался в работу, догоняя своих товарищей.
     Княжич направил своего жеребца мимо растянувшихся в неровный ряд косарей. Молодой жеребец, поравнявшись с косцами, вдруг заартачился, затоптался на месте. Княжич, натянув поводья, грубо ударил его кнутом. Заржав от боли, жеребец резко сорвался с места. Тревожно закричал Фёдор. Его крик услышал дюжий косарь и, увидев скачущую на него лошадь, успел схватить её за узду.
     С побелевшим от испуга лицом княжич неподвижно застыл в седле, крепко вцепившись обеими руками в холку жеребца.
     С криком: «Жив, слава Богу, жив!» примчался Фёдор.
— Не ушибся, княжич? Не досмотрел, каюсь, ну да что теперь говорить, главное — не повредил себя!
     Он помог питомцу слезть с жеребца. А косарь, поглаживая беспокойного скакуна по храпу, с укоризной ему выговаривал:
— Ишь, что вздумал, княжича нашего напугать!
     Подскакал со свитой князь. Увидев, что с сыном ничего серьёзного не случилось и возле него суетится боярин Фёдор, обратился к стоящему рядом косцу:
— Как звать тебя, смерд?
     Тот отпустил успокоившегося коня и низко, до земли, поклонился.
— Прозывают меня Молчаном. Бортник я, а сегодня по наказу тиуна6 вышел на сенокос.
— Я твой должник, Молчан! Может, тебе что-нибудь надобно?
— Сделал я то, что должен был сделать любой на моём месте. А позволь, князь, высказать просьбу, — не растерялся бортник.
— Так говори, чего же ты от меня хочешь?
— А прошу я, светлейший князь, чтобы ты пособил моему отроку Андрею, направил его в обучение ковалю. Очень уж любы ему щиты и мечи руськие, сам хочет ковать их.
— Оружейники нам нужны, потому просьба твоя похвальная. Быть по сему, привози сына в Чернигов! На моём дворе в Красном тереме отрока встретят и сведут в учение к лучшему черниговскому мастеру.
А благодарить меня не надо, — увидев, как низко кланяется и пытается что-то сказать смерд, остановил его князь, — свою преданность ты мне уже показал!

                На княжеском пиру

     В загородных хоромах князя Всеволода пировали по случаю окончания удачной охоты. Всюду ярко горели свечи, тусклые блики причудливо колебались на иконах и оружии, развешанном по закопчённым дубовым стенам гридницы.7
     За дубовыми столами, за нарядными шёлками, на скамьях, застланных бархатной тканью, тесными рядами сидели дружинники князя и знатные гости — «нарочитые мужи». Взор присутствующих изумлялся обилию лакомых яств, которые разносили на золотых и серебряных подносах неустанно сновавшие между гостей чашники и чарочники. В серебряных чашах дымилась стерляжья уха, на огромных позолоченных блюдах аппетитно румянились жареными боками перепела, куропатки и утки, а из глубоких серебряных мисок призывно дразнили гостей огромные головы и хвосты разомлевших в густом холодце судаков, щук и сомов. Но украшением и гордостью княжеского стола являлись жареные лебеди. Присыпанные зеленью, они грациозно застыли на золотых подносах, притягивая жадные взгляды пирующих.
     Двери княжеской медуши этим вечером стояли раскрытыми настежь. Гридни не успевали выносить из погреба охлаждённые на леднике красные и белые меды. Неутомимые чарочники разливали их в позолоченные рога и кубки всем жаждущим. А кто из гостей не желал замочить усы и бороды в медовом напитке, того потчевали варенухой —  горячим пивом и мёдом, настоянном на пряных кореньях.
     Князь Всеволод возвышался за столом в синей шелковой рубашке, вырез ворота у неё был обшит золотом и драгоценными камнями, золотой медальон — знак княжеского достоинства — покоился на груди. Рядом, в алом одеянии, сидел княжич Михаил, а возле него неотступно находился молодой боярин Фёдор. Знатность его рода и приближённость к княжеской семье подчёркивала золотая шейная гривна, схожая с медальоном князя.
     Когда гости уже изрядно насытились и захмелели, дружинник подвел к князю слепого гусляра в длинной холщовой рубахе. Князь усадил его рядом с собой и повелительно взмахнул рукой. В наступившей тишине старик обеими руками защипнул струны и запел героическую быль об удалом Мстиславе, князе Тмутараканском и Черниговском.8
     «Начнём, братья, быль сию о храбром князе Мстиславе, как воспел её нам Боян,9 соловей старого времени, поострил Мстислав сердце своё мужеством, буйным соколом взлетел под облако, но не лебедей он выискивал, а поганых, промышлял себе честь, а русичам славу…».
     Когда гусляр закончил песнь, чарочник по княжьему повелению поднёс ему чару хмельного мёда. Старик с достоинством выпил, неторопливо отёр ладонью седые обвислые усы, а потом завёл новую песнь. Голос старца зазвучал глухо, а струны зарокотали тревожно. Пел он о горемычном Олеге Святославиче,10 о его вражде с Владимиром Мономахом11 за любый град Чернигов. Ведь при князе Олеге редко покрикивал в поле оратай, а жизнь дажбожьих внуков12 засевалась не житом, а лютыми распрями. Тогда много руського люду пало в междоусобных сечах, а вороньё оживленно толпилось на трупах русичей.
     А когда старик запел о князе Владимире Мономахе, голос его вновь окреп и зазвенел звонко. Он пел о справедливом решении Мономаха вернуть Олегу отчий княжеский стол в Чернигове; пел о былинных подвигах славного руського князя, когда в жарких сечах русичи изрубили многих половецких князей, а ещё больше взяли в полон. Тогда половцы боялись одного имени великого киевского князя и пугали им своих детей в колыбелях. А хан Отрок, оставив родные ковыльные степи, в страхе добежал аж до Кавказа.
     Старец пел, рокотали победно струны, а когда замерли последние аккорды, князь Всеволод встал, высоко подняв в руке серебряный рог, и обратился к пирующим:
— Братья и дружина, дети боярские! Гудец13 знатно пропел похвалу нашим могучим предкам! Не посрамили они землю руськую в ратях с недругами и нам завещали беречь красно украшенную отчину нашу. Поднимем чаши сии за славу нашей земли! Да не оставит нас своей милостью Матерь Божья, заступница усердная всех христиан!
     Князь придвинул слепому певцу блюдо с лебедем.
— Заслужил, гудец! Песни твои — нашему слуху услада.
     Потом обратился к сыну:
Помни славу нашего древнего рода, а когда вырастешь — не посрами руськую честь! Будь достойным славы своих дедичей!14

                В покоях княжича Михаила

     Уже давно село солнце, в гриднице уже давно затеплили свечи, а пир всё продолжал шуметь.
— Княжич, нам пора уходить, — напомнил своему воспитаннику Фёдор. — Наступает пора вечерней молитвы.
     По своим юным летам княжич Михаил не бражничал, но ему нравилось слушать разудалые, разгорячённые хмельным мёдом хвастливые речи дружинников и бояр. Однако послушно поднялся из-за пиршественного стола и вместе с наставником поднялся в свои покои. В отгороженной от спальни келье Фёдор затеплил лампадку перед иконой Божьей Матери, и они поочерёдно, при переменчивом свете свечи, стали читать вслух вечернее правило.
     Уже были прочитаны вечерние молитвы, княжич лежал в постели, но его думы всё ещё были там, на пиру. Он всё не мог забыть чудно сказанные слепым гусляром былины.
— Дивную быль пропел нам ныне гусляр. Расскажи мне, Фёдор, о князе Мстиславе!
— Стремление твоё, княжич, похвально. Нужно ведать свою родословную, корни славного племени Рюрикова, — начал свой рассказ боярин. — Князь Мстислав был сыном великого киевского князя Владимира.15 Отец дал ему в удел далёкую Тмутаракань. Тогда эта земля была руськая, но за грехи наши отняли её у нас половцы. Юный князь прославился своей храбростью и частенько вступал в «злат стремень».16 Однажды пошёл на касогов,17 а когда две рати сошлись, князь касожский Редедя предложил Мстиславу померяться силой. Кто в поединке одолеет — заберёт себе всё княжество побеждённого, и жену его, и детей. А нужно сказать, что Редедя был велик ростом и силы неимоверной. Но и Мстислава Бог силушкой не обидел. И вот сошлись они на виду своих воинов и долго не могли одолеть друг друга. Мстислав стал уже изнемогать и взмолился тогда к Богородице, стал просить у неё помощи. А потом собрался с силами и подмял под себя Редедю. Выхватил засапожный нож и убил. Видя конец своего предводителя, касоги в страхе бежали, а Мстиславу досталась всё касожское княжество с его добром и людьми.
А после смерти отца Мстислав заратовал со своим родным братом Ярославом.18 Захотелось храброму князю править Руськой землёй, но киевляне не открыли ему ворота. И тогда он пошёл к Чернигову. Горожане с радостью его приняли, потому что у них не было своего князя. Так он стал князем Черниговским. А Ярослав всё не мог успокоиться и собрал против него большую рать, даже пригласил из-за моря варягов с воеводой Якуном. Встретились два полка19 недалеко от этих мест, под Лиственом.20 Мстислав выставил против воинов брата черниговское ополчение. Сеча была лютая, но родная земля помогла черниговцам одолеть врага. Ярослав с Якуном бежали, варяг даже свой плащ обронил.
Но Мстислав проявил мудрость, не взял оставленный Ярославом Киев. Руськую землю они с братом разделили по Днепру. Мстислав остался в Сиверской земле и своим стольным градом сделал Чернигов, а Ярослав принял все земли по правому берегу Днепра вместе с Киевом.
Наш Спасо-Преображенский собор возводить начали при Мстиславе. До него каменных храмов в нашем граде не было. А назвали его Спасо-Преображенским в память чудесного Преображения Господа на горе Фавор. Этот дивный собор о пяти куполах строили византийские мастера. Но при Мстиславе достроить его не успели. Князь застудился на охоте и слёг. Лекари оказалась бессильны, и он умер. Похоронили его в недостроенном соборе. Черниговцы жаловали князя Мстислава и плакали по его кончине. Потому что он был справедлив, заботился о своих людях.
Когда ходил в церковь, раздавал нищим милостыню. Повелел, чтобы их кормили при храмах. А тех, кто хитрил, предавался лжи, пьянству и блуду, строго наказывал. Когда проходил с дружиной по своим землям, не делал зла смердам, чтобы не кляли его, и не сталось с ним так, как со старым Игорем.21 Тот принял смерть мучительную и позорную. А всё потому, что жадность затмила ему разум. Пошёл с дружиной собирать дань с древлян. Дали им много и проводили с почестями. Но им захотелось большего, и они вернулись. Рассерженные древляне побили дружину, а самого князя привязали ногами к пригнутым берёзам и разодрали на части.
Князь Мстислав наследника после себя не оставил. Был у него сын Евстафий, но умер раньше отца, а детей у него не было. Так перевёлся род князя Мстислава. А Спасский собор долго ещё стоял недостроенным, только при князе Святославе22 закончили его строительство.
— И я хочу быть таким храбрым, как князь Мстислав! — мечтательно произнёс княжич. — А скажи мне, пестун, каким я стану, когда выросту?
— Одному Богу известно наше будущее, мы можем о нём лишь гадать.
     Фёдор взял со стола украшенный замысловатой славянской вязью Псалтирь,23 наобум открыл и громко прочёл:
— Псалом сто первый: «Молитва страждущего, когда он унывает и изливает пред Господом печаль свою». А теперь, княжич, укажи перстом строку.
     Княжич не глядя ткнул пальцем в раскрытую книгу, и Фёдор произнес десятый и одиннадцатый стих псалма: «Я ем пепел, как хлеб, и питьё моё растворено слезами. От гнева Твоего и негодования Твоего; ибо Ты вознёс меня и низверг меня». Фёдор закончил читать и взглянул на княжича, а когда увидел его помрачневшее от разочарования и недоумения лицо, стал утешать:
— Не тужи, княжич. Счастье с несчастьем, как погожий день с ненастьем, живут переменчиво. Тебе 10 годков, ты уже взрослый,24 потому не принимай сказанное близко к сердцу. В твоей жизни много будет печалей, но никогда не падай духом! Живи с Богом в сердце и всегда помни, что завещал князь Ярослав своим детям!
     Фёдор потянулся к полке, достал старую рукопись, развернул и нашёл нужное место.
— Слушай! «Вот я отхожу из света сего, сыны мои. Имейте между собой любовь, понеже вы есть братья единого отца и матери. Да аще будете в любви меж собой, Бог будет в вас, и покорит вам ненавидящих вас. И будете мирно жить. Аще ли будете ненавистью жить, в распрях и вражде, то погибнете сами и погубите землю отцов и дедов своих, ими добытую трудом своим великим. Но пребывайте в мире, уважая брат брата».
     Фёдор свернул свиток.
— Завещание князя Ярослава должно стать для тебя примером в жизни. А теперь попробуй уснуть!
     Фёдор перекрестил княжича Михаила, а тот, уже сонный, промолвил:
— Когда я лежу в постели, мне всё кажется, что кто-то смотрит на меня сверху.
     Княжич приподнял голову и посмотрел на восточный угол комнаты, под потолок.
— Не нужно бояться. Ты избран для великого, но путей своих мы не ведаем, знает лишь только Он. Потому так внимательно за тобой и присматривает. Ну, спи уже…

                Молчан собирается с сыном в дорогу

     Курной дом25 Молчана с дымоходным оконцем и резным коньком на крыше стоял на самом краю княжеского леса. Поселился он тут с разрешения тиуна, заключившего с ним «ряд» — договор, по которому обязался заниматься бортничеством и поставлять князю мёд и воск. И вот уже много лет Молчан встречал восход солнца в лесу. Сначала сам, а потом с сыном. Дело своё он любил и с закрытыми глазами всегда мог найти среди чащи нужную борть — дупло дерева, в котором жили лесные пчёлы. С наступлением тепла неустанно лазал по деревьям и выдалбливал в них новые борти, а много выдолбленных колод установил прямо на земле рядом с домом. И когда приходила пора брать взяток, густая медовая река заполняла десятки пузатых бочонков, которые вместе с воском он исправно доставлял на княжеское подворье. Тиун ценил прилежание бортника и щедро рассчитывался с ним продуктами, рожью и просом.
     Молчан, откинув рукой старый лапоть, висевший у входа,26 открыл низенькие закопчённые двери и, пригнувшись, вошёл в горенку. Сын, увидев отца, привстал со скамьи, в руках он держал кочедык — лапотное шило, которым мастерил из берёсты лапти. Молчан без лишних эмоций обратился к сыну:
— Собирайся, завтра поедем в Чернигов!
— Что за срочность такая, что надобно тебе там? Дома работы невпроворот, а ты ещё и дитя за собой тянешь! — недовольно пробурчала крепкая, под стать мужу, круглолицая молодица в светлой холщовой рубашке и длинной, до пят, юбке. Домотканый платок с затейливым растительным узором прикрывал её голову.27
— Помолчи, Рада, не бабье это дело — встревать в мужской разговор. Лучше собирай чадо в дорогу. Хватит уже мастерить ему лапти! А ты, Андрей, пойди, истопи баньку, перед дорогой не грех попариться.
     Сын, рослый для своих лет отрок с ясными живыми глазами, одетый в домотканую, до колен, холщовую рубаху, из-под которой выглядывали такие же домотканые холщовые штаны, радостно кинулся исполнять волю отца. Стал прилежно носить в деревянном ведре воду из протекающего рядом с домом ручья, наполняя в предбаннике дубовую бочку. Потом, не жалея сосновых поленьев, благо, жили в лесу и дров хватало, затопил срубленную «в лапу» из сосновых брёвен приземистую баню. Когда густой пар заклубился из приоткрытых дверей, парень побежал звать отца.
     Раздевшись в предбаннике, где, кроме бочки с холодной водой, стоял на лавке бочонок медового кваса, они нырнули в прокалённое паром нутро. Молчан быстренько перекрестился и громко проговорил: «Крещеный на полок, некрещеный с полка!».28 Окатив себя холодной водой, он забрался на дубовый настил, под самый потолок. И яростно замахал берёзовым веником, шумно выдыхая от удовольствия протяжное «у-ух», иногда покрикивая на сына, сидевшего в большой лохани с горячей водой, чтобы не мешкал и лил на раскалённую каменку студёную воду.
     Андрей, выбравшись из лохани, стремительно выбегал в предбанник и, возвратившись с полным ковшом холодной воды, живо выплескивал её на раскалённые камни. Вода рассыпалась по каменке дробными серебряными шарами, которые подпрыгивали, шипели и мгновенно исчезали, превратившись в пар, устремлявшийся к закопчённому потолку горячими струями. Несносный жар растекался по баньке, раскалённым обручем стягивал тело, обжигал гортань и затруднял дыхание.
     Тогда отец с сыном, спасаясь от палящей погибели, резво выскакивали в предбанник и жадно набрасывались на бочонок с холодным квасом. Напившись, отец вновь наполнял берёзовый ковш и обливал квасом сына, весело приговаривая, что и худой квас лучше хорошей воды. Отпрыск в долгу не оставался, со смехом отбирал ковш у отца и кидался к дежке... Вволю поозорничав, они возвращались в улёгшийся банный зной, чтобы смыть с тела липкую квасную гущу, и продолжали азартно париться.
     Уже смеркалось. Вволю напарившись и оставив баннику воду, мыло и веник, они вышли из бани в чистых льняных рубахах, и с просветлёнными лицами пошли в дом. Рада, истомившись, давно уже поджидала своих мужчин, собрав на стол нехитрую вечерю.
     Чинно перекрестившись на образ в красном углу, отец с сыном неторопливо уселись за стол, а Рада принялась наливать из глиняного горшка в большую деревянную миску уже остывшую ботвинью — похлебку из кваса, свекольной ботвы, лука и рыбы. И едоки степенно принялись за трапезу, в наступившей тишине только слышался стук деревянных ложек о миску. А пока они ели, Рада зажгла лучину, и в неверном колеблющемся свете с выступившими на глазах слезами пристально всмотрелась в сына. Чуяло её материнское сердце, что завтра он навсегда покинет порог отчего дома. Когда мужчины насытились, она убрала со стола и робко стала расспрашивать мужа о предстоящей поездке. Молчан нехотя рассказал об утреннем происшествии на лугу. Закончив свой немногословный рассказ, он улыбнулся и взлохматил русоволосую голову сына.
— Вот одюжишь мастерство коваля и скуёшь золотой меч-самосек,29 с ним мы одолеем любых врагов! А теперь пора спать.
     Отец с сыном, встав из-за стола и поблагодарив Господа за вечерю, легли на застеленном рядном полу.30
     Уже давно сгустились сумерки, потянуло прохладой. В палисаднике звонко стрекотали цикады. Андрей долго ворочался, радостные и грустные думы, перемежая одна другую, всё не давали уснуть. Было радостно, что едет он в обучение к ковалю, но грустно было покидать родной дом, батьку и маму. И он, чтобы унять невесёлые мысли, робко тронул отца за плечо.
— Тятя, а как выглядит княжич, не злой ли?
— Княжич как княжич, ростом высокий и худощавый, твой ровесник. Показался незлобивым. Вот вырастешь, будешь служить ему верой и правдой. Так уж установлено Богом от сотворения мира, что есть князья, а есть простой люд, слуги у них. И то ведь, когда верно служишь — ни о чём не тужишь. Ну, спи уже…
     Но Андрею не спалось, он взглянул на зависшую в проёме окна луну и с детской непосредственностью опять спросил:
— Тятя, а почему на луне тёмные пятна?
— Ну, что тебе не спится? — сквозь нахлынувшую дрёму недовольно проворчал отец. Но, уловив сердцем, что творится на душе сына, отогнал одолевший его сон и ласково улыбнулся в темноте.
— Случилась эта быль в давнее время. Жила-была семья — мать и два сына. Отец умер, когда детки были ещё маленькими. Вот мать и поднимала одна двоих сыновей. Выросли они крепкими и ладными, любо-дорого было на них глянуть. Во всём помогали матушке, много работали и хорошо жили. Люди добрые про них говорили, что «два брата, а душа у них одна, и та дороже злата». Но вот пришла пора матери умирать, и позвала она к себе сыновей. «Дети мои, душу мою призывает Господь, но перед тем, как уйти, я оставляю вам самое дорогое, что у меня есть — землю. Живите на ней в мире и согласии, не искушайте себя завистью и злобой, и удача всегда будет с вами. А если нарушите мой завет, не будет вам покоя ни на этом, ни на том свете». И братья поклялись матушке всегда следовать её завету. Так и шло некоторое время после её смерти.
Но вот старший брат захотел жениться. На беду девка попалась ему завистливая! Да, частенько так бывает, что в невестах девица хороша, а вот жена худая! А плохая жена — начальница всякой злобы, которая истощает дом. У нас говорят: «От пожара, от потопа, от злой жены — Боже охрани!». Настанет, сынку, твоя пора вести девицу под венец, припомни эти слова. Вот мы с твоей матерью хорошо живём и не ссоримся. А всё потому, что муж должен быть главой семьи, вот как крест — глава церкви. Это ещё апостол Павел сказал. Но что это я отвлёкся?
Вот и стала эта криворотая оговаривать младшего брата: он-де зарится на нашу землицу, хочет всеми правдами и неправдами её отобрать. И смутилось неразумное сердце старшего, стал он подозрителен и придирчив. Начали братья частенько ссориться. Далеко зашли они в своей неприязни! А как-то повздорили в поле, пошли один на другого с вилами и закололи друг дружку до смерти.
Бог не простил такого кощунства и наказал грешников, забывших завет матери. Бросил их тела в пустынную вечную стужу далеко от родного дома и земли, за которую сгубили они свои глупые души. В ясную ночь тела братьев можно увидеть на небесном светиле, кажутся они тёмными пятнами на жёлтом пустынном песке… А теперь попытайся уснуть, утро вечера мудренее, завтра нам предстоит много хлопот.
     Андрей ещё долго ворочался на своём ложе рядом с отцом, украдкой поглядывая в открытое окно на неторопливо катившуюся по звёздному небу луну, на жёлтом обличье которой явственно выступали тёмные пятна. И всё вспоминал рассказ отца.

                Примечания

                Пролог

     1. Понёва — юбка из нескольких полотнищ шерстяной или полушерстяной ткани, в клетку или полоску.
     2. Аксамит (греч.) — шёлковая узорчатая ткань ручной работы с золотой или серебряной нитью, подобие бархата.
     3. На Руси существовал обычай: дочь вплетала в свою косу срезанный с головы умершей матери пучок волос.
     4. «Злой честью татарской» Андрей назвал взятие монголо-татарами Чернигова 15 октября 1239 года.
     5. Горнее (славянск.) — высокое. «С горних пределов» — с небесных, заоблачных высот.

                Глава первая

     1. Шестокрылец — так называли на Руси сокола за характерное деление оперения крыла при полёте на три части.
     2. Пестун — воспитатель, наставник.
     3. Грозник — июль в древнеруськом календаре.
     4. Всеволод (Даниил) Святославович Чермный (?-1212) — сын великого киевского князя Святослава Всеволодовича (1181-1194), героя «Слова о полку Игореве». Князь Черниговский (1202-1210), Киевский (1206-1207, 1210-1212).
     5. Смерд — свободный, независимый от князя или боярина крестьянин. Холоп — несвободный человек, раб.
     6. Тиун — управляющий княжеским или боярским феодальным хозяйством.
     7. Гридница — помещение в княжеском дворце, где обычно проживала младшая дружина князя (гридь), князь проводил здесь приёмы и устраивал пиры.
     8. Мстислав (Константин) Владимирович (?-1036) — сын великого киевского князя Владимира, крестителя Руси. Князь Тмутараканский (988),  Черниговский (1023).
     9. Боян — легендарный певец-сказитель черниговских князей.
     10. Олег (Михаил) Святославович (?-1115). Прапрадед Михаила Всеволодовича Черниговского. Князь Черниговский (1094). В «Слове о полку Игореве» назван Гориславичем. Русский писатель Ю.Н. Сбитнев придерживается другого мнения. См.: Юрий Сбитнев, «Тайны родного Слова», Чернигов, 2010, с. 40-48.
     11. Владимир Мономах (1053-1125) — великий киевский князь (1113), военачальник, писатель. Прозван Мономахом по имени матери, приходившейся дочерью византийскому императору Константину Мономаху.
     12. Дажьбог, Дамбог — языческий бог из пантеона князя Владимира, бог солнца и огня, сын Сварога (отсюда другое название — Сварожич). По славянским поверьям, Дажьбог живет далеко на востоке, в стране вечного лета. Каждое утро на своей светозарной колеснице Дажьбог совершает круговой объезд по небу. В «Слове о полку Игореве» руський народ называется внуком Дажьбога.
     13. Гудец — тот, кто играет на гудке, гусляр, музыкант.
     14. Дедич — дед, предок.
     15. Князь Владимир (Василий) Святославович (?-1015) — великий киевский князь (980), сын Святослава Игоревича. Креститель Руси, канонизирован церковью как "равноапостольный" князь.
     16. «Ступить в злат стремень» — выступить в поход, начать войну.
     17. Касоги — название племени, жившего на Северном Кавказе.
     18. Ярослав (Георгий) Мудрый (978-1054), сын князя Владимира. Князь Новгородский (1010-1034), Киевский (1016- 1018, 1019-1054).
     19. Полк (древнеруськ.) — войско, поход, битва. Здесь в значении «войско».
     20. Битва под Лиственом произошла в 1024 году. Ныне это село Малый Листвен Репкинского района Черниговской области.
     21. «Старый Игорь» — Игорь Рюрикович (?-945) — великий киевский князь (912), муж княгини Ольги. Первый руський князь, о котором имеются свидетельства иностранцев. В 944 г. заключил договор с греками. Текст договора приводится в «Повести временных лет».
     22. Князь Святослав (Николай) Ярославич (1027-1076) — сын Ярослава Мудрого, родоначальник династии черниговских князей. Великий киевский князь (1073).
     23. По Псалтири на Руси учили читать и писать и нередко гадали. Археологи, производившие раскопки в Новгороде под руководством доктора исторических наук, академика РАН Янина В.Л. (13 июля 2000 года), нашли три деревянные дощечки со старославянским письмом. Учёным удалось прочесть: «Сия книга Псалтирь — сиротам и вдовицам утешение мирное, странникам недвижимое море». Эти дощечки оказались древнейшей руськой учебной Псалтирью.
     24. Мальчики в Древней Руси проходили обряд, связанный с первой стрижкой волос (постриг). У княжеских детей постриг совпадал с первым сажанием на коня в возрасте 3-4 лет. С этого возраста мальчик считался взрослым, его забирали от матери на мужскую половину дома, где он воспитывался как будущий воин и правитель своей земли. По поводу этого обряда (инициации) в княжеских хоромах устраивалось пиршество.
     25. В курной хате печь была без дымохода, дым при топке выходил через окно, которое закрывалось изнутри, открытую дверь или через дымницу в кровле.
     26. На Руси существовало поверье, что старые лапти, вывешенные над входными дверями, к достатку в доме.
     27. Замужние женщины на Руси покрывали голову платком.
     28. «Крещённый на полок, некрещеный с полка!». По древнему народному поверью, в нетопленной бане живёт злой дух — банник. Если его не ублажить — может брызнуть кипятком и напустить в баню угар, поэтому, закончив мыться, ему оставляли веник, мыло и воду.
     29. Меч-самосек — в славянском фольклоре волшебный меч.
     30. Пол — деревянный настил возле печи, на котором спала семья.