Как я пытался быть деревом, актером и... Глава 2

Тэги: гомосексуальные отношения, слэш, ориджинал, актер, художник, США, Нью-Йорк, романтика, юмор, флафф, повседневность, NC-17, подробная эротика.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _


Вообще-то Даррин тоже был вампиром. Может быть, не таким эффектным и блестящим, но и у него была двойная жизнь. Хотя и не такая таинственная.
Он был курьером службы международной доставки DDP днем и играл в театре ночью. Ну да, никаких особых актерских школ он не заканчивал, портфолио рекламных роликов со своим участием не имел, но это было именно тем, чего он хотел от жизни.

Еще в самом детстве, полируя глазами голубой экран телевизора, он восхищался мастерству актеров. В одном фильме один человек был романтическим героем, заставляя юных барышень томно вздыхать, в другом — маньяком, терроризирующим целый штат своими преступлениями. У актеров была та возможность, которой не было ни у кого еще, — возможность прожить десятки жизней, пропустить через себя сотни образов.

Идти по извилистой актерской стезе Даррин начал еще в школе. Правда, там его талант оценен не был. Советом театрального кружка при школе было решено поставить пьесу «Питер и Ловцы звезд»; Даррин торопился в каст в первых рядах. Несмотря на то, что он был единственным желающим мальчиком, его поставили во второй состав, а все мужские роли играли девочки. Расстроило это его? Ничуть. Ну, может, немного. Но отвернуться от мечты не заставило.

Кажется, Луи тоже упоминал искусство в их диалоге о мечтах. Но тут было все понятно. Он был лишен таланта начисто.
И таланта, и вкуса, и, наверное, зрения. Только к этому выводу можно было прийти при просмотре его работ. На «кровавых» обоях и розовой лягушке дело не кончилось. Сожитель постоянно что-то «созидал», как говорил он сам, заполняя общую гостиную стопками испорченных холстов.
Плохо было все. Подбор цветов, композиций, форм. Даррин не мог утверждать, что разбирается в живописи, но отличить дрянь от недряни пока мог.
Первое время он сдерживался в комментариях, но, привыкая к соседу, чувствовал себя все вольготнее, как и его язык.

В своем дневнике, который вел по-старинке ручкой, а не в айпадовских заметках, как модно было сейчас, Даррин отмечал то, что казалось ему забавным. Как тот случай с портретом.

Луи решил нарисовать Даррина, пока тот завтракал. Он очень долго примерялся, в каком углу кухни присесть, разведя целую процессию из этого действия. Точил карандаши, выкладывал их перед собой, упорядочив по мягкости грифеля, прятал волосы под беретом, надевая его наискось.
Так же продолжительно Луи что-то черкал в скетчбуке, потом плюнул, поставил на лист кружку и обвел дно карандашом.
Для себя Даррин выяснил, что сосед видит его кругом. Хотя, может, тот бы хотел нарисовать что-то еще, но Даррину уже пора было собираться на работу.

…

К слову, комната Даррина была не в пример уютнее, чем гостиная. Там не было обоев. Зато был шкаф, его личный шкаф, куда он сгрузил свои пожитки, кровать, которая не скрипела, и стол с лампой, за которым он мог писать. Покидать комнату утром ему всегда не нравилось, потому что каждый раз за дверью его ждало очередное безумие.

Это субботнее утро началось с того, что Даррин вступил во что-то липкое. Растирая склеившиеся со сна глаза, он пытался разглядеть, куда именно угодил. Не завел ли Луи себе какую живность, которая могла нагадить аккурат под его дверью?

Подтянув к себе стопу, Даррин рассмотрел приклеившийся на нее лист, покрытый слоем зеленой краски. Подняв глаза, Даррин увидел, что лист под дверью это не военная хитрость и мелкая подброшенная пакость, но деталь большого целого. Весь пол гостиной был устлан подобными листками, и пройтись по нему, не вляпавшись в краску, было едва ли легче, чем проскочить минное поле.

— Луи!

Даррин тряхнул ногой, сбрасывая налипшую деталь пазла, и скачкообразно двинулся в сторону коридора, который еще не захватила плесень. За собой он оставлял на чистых местах пола зеленый след от большой ступни.

Нарушитель чистоты выждал драматическую паузу и выглянул из-за дивана, где, сидя на корточках, добивал очередную целлюлозную жертву своего творчества широкими мазками краски.

— Что это за дерьмо? — возмутился Даррин, для верности задирая пострадавшую ступню, чтобы сосед успел оценить масштаб трагедии.

Луи недовольно прищурился и гневно отхлебнул из чашки, стоящей на полу рядом.
За то время, что они уже успели побыть соседями, Даррин вычленил для себя, что Луи пил кофе явно не из любви ко вкусу. Зная его, можно было сказать, будто он делал это, потому что прочел, что это сейчас модно.
Утром Луи брал большую кружку, наливал туда пару столовых ложек кофе, топил его в молоке в соотношении пять к одному, заливал это фруктовым сиропом из цветных бутылочек, которые занимали целую полку в кухонном шкафу, клал туда джем, толченые орехи, корицу и еще бог знает какую хрень. Но он упорно утверждал, что пьет именно кофе.

— Ни сантима нет в твоем кошельке вежливости, — пробурчал Луи, выпрямляясь.

От случая к случаю Луи нравилось упоминать, что европейцы у него не где-то там в корнях генеалогического древа, а на расстоянии одного-двух колен.
Ну, что-то европейски эмоциональное в нем действительно прослеживалось. В прошлый четверг у него был кризис творчества, и он уничтожил одну из картин, смяв ее и сунув край в огонь свечи на дизайнерском подсвечнике. Совершенно правильный поступок, по мнению Даррина.

— Блин, — сказал тогда сосед. — Как же так? У меня в роду итальянцы, меня зовут Луи, у меня такая коллекция картинок на планшете. Я должен быть творческой личностью. Почему не выходит.

Даррин подумал, что это потому, что он рукожоп, но вслух ничего не сказал, лишь сделав еще пару заметок.
Его тетрадь жирела с каждым днем. Луи был не в пример интереснее ячейки брата, на описание монотонной жизнедеятельности которой хватило бы и страницы.

— Это, между прочим, лужок. Последний писк, — осведомил Луи.
— Писк я вижу. Даже стон. Предсмертный. Так стонет искусство.
— Ты ведь даже не понимаешь ничего, да? — Сосед поднялся на колени и наморщил короткий нос. — Каждый из этих листков очень важен, потому что станет деталью одной большой картины. Мозаики.
— Почему нельзя было купить просто пачку цветной бумаги?
— Оп-пф. Обыватель.

Когда Даррин миновал опасный пол гостиной и зашуршал на кухне, Луи сменил гнев на милость и спросил:

— Ты сегодня сразу идешь в театр?

Полка Даррина в холодильнике была забита сосисками, готовыми обедами и яйцами, в этих привычках он себе с переездом не изменил. Отсек же, выделенный под Луи, напоминал прилавок в супермаркете. Разнообразные йогурты, салатики в силиконовых формах, маринованные морковь и паттерсоны, и просто невероятная туча маленьких сладостей в индивидуальных пакетиках. Как-то Даррину не с чем было пить кофе, и он умыкнул оттуда медвежонка с бананово-йогуртовой начинкой. На следующий день Луи купил целую упаковку и положил на его полку. Вообще он был добрым парнем. Если говорить о его плюсах. Ну и ничего таким, когда молчал.
Правда, он никогда не молчал.

— Я сегодня сразу иду в театр, — подтвердил предположение Даррин, доставая сковороду, чтобы пожарить яичницу. — Надеюсь, когда я приду, лакокрасочный завод будет расформирован, а отходы — утилизированы.

Луи показал ему язык, думая, что он не видит, но отражение в стеклянной дверце шкафчика напротив сдало его с потрохами.

— А у меня сегодня работа, — задумчиво сообщил он тут же, потирая колени друг о друга.
— Какая на этот раз?

Помимо своей художественной неспособности, Луи также проявлял неспособность как наемная сила. Он часто менял места работы.

— Коллеги просто быдло, — заявил он, когда пробовал работать в офисе.
— Клиенты достают целый день, — на горячей линии звонков в косметической фирме.
— У начальника ужасные усы, — в зоомагазине.

Даррин задавался вопросом, откуда он берет деньги на квартиру и постоянно пополняющийся массив инструментов для рисования.

— Это точно верняк, — ноздри Луи зашевелились, различая запах поджаривающихся яиц и сосисок. — Магазин арт-принадлежностей. Я не только смогу получать скидку на весь их товар, но и давать советы молодым художникам.
— Не надо.
— Мог бы мне удачи пожелать. Поддержать талант.

Даррин вздохнул и поддержал талант половиной своего завтрака.

…

Репетиция шла своим ходом. Свой ход был своеобразным. Декорации споро доготавливались прямо на сцене, Джульетта курила и громко выясняла отношения с бойфрендом по телефону. Ромео закидывался антидепрессантами, морально готовясь к режиссерской критике. Режиссер, Кэйти, напоминала, что до премьеры осталось всего-ничего, а у них все еще нет слаженности и духа коллектива, как она его видела.
В общем и целом у Даррина в этой современной постановке Шекспира было достаточно сцен. По продолжительности они могли бы сравниться с главными героями. Он играл дерево номер один.

— Споулз, — окликнула его Кэйти. Она всегда звала его по фамилии. Остальных — чаще по наименованиям ролей.

Кэйти была молодым режиссером, но строгим. Ее волосы были завязаны в старческую дульку, а юбка-карандаш, обнимающая ее ноги, заставляла ее ходить мелко и очень быстро.

Даррин подошел к краю сцены.

— Ты какой-то дубовый, — скептически заметила Кэйти.

Даррин оглядел себя с ног до головы.

— Но я дуб.
— Даже для дуба.

Он не знал, что сказать.

— Я стараюсь.
— Я вижу. Ладно… может… давайте еще раз эту сценку, но поменяйтесь местами с Майлзом.

Майлз играл дерево номер два.
За пару минут, Даррин упал в списке каста еще на одну позицию, став вторым с конца после мальчика, выбегающего на сцену на минуту. Но даже у мальчика была реплика.

Ну ладно, ладно, эту деталь Даррин в себе не особенно любил, но не упомянуть ее было нельзя. Сколько бы он ни пенял на Луи, его собственный актерский талант был куда более жалким, чем какие бы то ни было потуги сожителя.
Поэтому его не взяли в актерскую школу.
Поэтому ему не давали ролей даже в студенческих постановках.

Даррин Споулз был полным и абсолютным бездарем. У него был тихий голос, а память настолько дырявая, что даже строчка в ней не могла удержаться. Более того, его мимика не позволяла ему даже в повседневной жизни выразить необходимую эмоцию, что и говорить о попытках изобразить кого-то другого.
Даррин пришел к этому осознанию пару лет назад, вылакал в тот вечер полбутылки виски, поплакал под грустную музыку дома, пока Джордж водил Софи в кино, и на этом сеанс страданий окончил.
Кто-то актерами рождался, так полагал он, а кто-то еще должен был к этому прийти. Пусть у него и не было необходимых задатков, желание переполняло его через край. Тем более, атмосфера театра уже стала для Даррина домом. Он не мыслил вечера без уютного полумрака зала, оббитой ногами сцены, пока еще неизвестными актерами, которые уже мнят, что они лучше остальных, потому что у их роли больше слов… Эти пыльные вечера, занавес, канаты, жесткий голос режиссера… Даррин был готов быть кем угодно, лишь бы занять свое место на сцене.
Даже если это дерево номер два.