Ночной разговор в конце летнего сезона

Воскресный день.  На тракте ни одного грузовика. Переполненные автобусы не останавливаясь промчались мимо. Никто даже не притормозил. На работу так и так теперь уж не успею. Чего тогда тут стоять, пошёл в город пешком. Ночевать придётся на автостанции. Октябрь уж давно наступил, роща последние листы стряхнула, пора настала очень унылая, очей очарование прошло. Завтра запишут мне прогул. Серое небо, серые горы, холодина. Ночью мороз затянул все лужи льдом. За день они не успели растаять.

В город зашёл ночью. Автостанция открыта. Зашёл, осмотрелся. Все места заняты, присесть негде. Пассажиры, в основном женщины среднего возраста, прижухли и подозрительно рассматривают меня. Вдруг я ворюга какой-нибудь и упру чемодан, как только они закроют глаза. Какой уж тут сон!

Прикинул в каком углу бы присесть. Лучше всего у печи-голландки. Там можно сесть на пол и втиснуться между стеной и её чёрным круглым боком. Ба! Да там уже кто-то сидит. При слабом свете электролампочки вижу мальчишку, возрастом примерно как мои пятиклашки. Рубашка грязная, две верхние пуговицы вырваны с мясом.

Посинел от холода. Подхожу, снимаю свой рюкзак с плеч и сажусь рядом с ним на пол. Прислонился к печи. Она холодная. Отопительный сезон вообще-то уже позавчера начался, а у нас в Хабаровке школу начали отапливать аж в конце сентября. В каждом классе стоит высоченная печь.

Технички с вечера заносят в школу дрова и рано утром растапливают все печи. За час до занятий над крышей из каждой трубы всё ещё струится столб дыма. А здесь в городе что? Крым что ли? Металлический цилиндр, покрытый чёрным кузбасслаком холодит мне спину, и я отклоняюсь от печи.

В упор разглядываю пацана. Один и без охраны. Да ещё в таком виде. Беспризорник? Беспризорников живьём я всего лишь раз в жизни видел. Но это было давно, когда мы Челябинске жили. У отца украли фуганок. Отец умел столярничать и этим побочно прирабатывал. Фуганок для него как для пианиста рояль.

Отец рванул вслед за ворами, догнал их и притащил за шкирку к нам в бытовку. Это были такие же пацаны как этот. Только ещё беднее. Все в лохмотьях, чумазые. Мы жили в бытовке литейного цеха. Телефон на столе стоял. Отец поднимает трубку и хочет позвонить в милицию. Как они заревели, боже мой! Не хотят в милицию. В детдом тоже не хотят. Отец отпусил их. Тепенрь пришла моя очередь разбираться с таким контингентом.

-Куда едешь, парень?
-В Огнёвку.
-Чё там?
-Домой хочу.
-Почему не уехал?
-Шофёр не взял.
-А завтра возьмёт?

Пацан надулся, на глаза навернулись слёзы. Я предложил ему выйти и вместе поискать дров. До утра тут задубеть можно. Вышли.

-Как зовут?
-Лёха.
Снимаю штормовку и отдаю её мальчишке.
-Одень, не дури! Мне и так не холодно. Я в свитере. Рукава завернёшь и нормально будет.

Рядом с автостанцией лежит поваленный забор, на куски разломанный, рядом новые столбики. Менять забор будут. С чистой душой и незапятнанной совестью доламываем забор и крошим штакетины на дрова. От Лёшки пахнет табаком.

-Спички есть?
-Есть.
-Давно куришь? …Ну чё молчишь? Поди с первого класса?
-Угу.
-Накладывай мне на руки. Вон кусок толи лежит. На растопку пойдёт, забери.

Зашли в автостанцию, растопили печь, горит. Вышли на улицу доламывать забор. Потихоньку выпытываю у Лёшки всю его подноготную. Сбежал из детдома. Замордовали старшие пацаны. Бьют, издеваются. Он к такому не привык. У матери семь детей мал мала меньше, Лёшка старший, братишек не обижал, «а они тут… в этом детдоме… Отец? Отца нету. От водки сгорел».

После получки вся Огнёвка запивается во корень. Когда водки нет разбавляют зубной эликсир. Отец напился неразбавленного. Лёха рассказывает мне свою биографию, жуткими словами, которые нормальному благополучному ребёнку его возраста неизвестны. Мать работает в пекарне. Лёшка хочет сбежать домой. Будет матери помогать.

У меня комок к горлу подкатывает. Откашлялся.
-Лёха, тебе надо вернуться обратно в детдом. Терпи или сдачи давай. А в Огнёвке ты, когда вырастешь, тоже сопьёшься. Как твой отец.
-Я не буду пить!
-Все так говорят.
-Не буду!
-Да и не в этом дело. В детдоме закалишь свой характер, выучишься, освоишь хорошую профессию, вот тогда сможешь помочь своей матери. Всех братишек и сестрёнок своих вытянешь.
-Я домой хочу!
-Я тоже. Каждую субботу домой мотаюсь.

Заносим второй ворох дров в автостанцию и стараемся бесшумно положить их у печи. Подкладываем куски штакетин, огонь бушует вовсю, теперь можно к печи спиной прислониться. Хорошо! В толпе пассажиров зреет недовольство. Не пойму из-за чего. Им ведь тоже холодно было. Конечно, не так как Лёшке, но всё же…

-Ланись нашего кума Анатолия такие же вот двое ограбили. Старшой маленького подсадил, тот форточку выдавил, пролез в избу и шарился тама. Взял всё чё хотел.
Оказалось, что никто не дремлет. Весь народ поприжал свои котомки, узлы и чемоданы к себе поближе, поплотней, чтоб шкурой чуять, что всё добро рядом, ещё никто не отнял.

Вдруг открывается дверь и влетает разъярённая техничка:
-Это что тут такое?! Кто разрешил печку топить? Я милицию сейчас позову!
Меня это взбесило. Душа с телом слилась в единый комок ярого протеста. Вскакиваю со своего насиженного места и ору на весь автовокзал:

-Зови! Зови милицию! Я им скажу, чтоб тебя уволили. Чего орёшь? Ты ещё вчера должна была печь затопить. Почему я это делаю?! Тебя гнать в три шеи отсюда надо!

Весь зал остолбенел от изумления. У технички челюсть отпала и не поднималась. Моя ярость перекинулась на ту бабку, которая приходится кумой какому-то Анатолию:

-А ты чего тут шипишь? С чего ты взяла, что мы ворюги? У мальчишки отец сгорел от водки. Мать сына в детдом сдала. Кроме него у неё ещё шестеро. И все младше его. Он сирота! Его в детдоме бьют. Каждый день! У тебя есть внуки? Есть? Молчишь? Они на печи в тепле спят, а вот он… тут… вы… вы все тут…

Не нахожу слов от возмущения, с трудом беру себя в руки, сбавляю тон и заканчиваю свою тираду очень серьёзнвм упрёком:

-Вы же ведь все видели, что ребёнок замёрз и все, все отвернулись. Почему? Почему! Как вам не стыдно?!

Все молчат. Одни отвернули свои головы в сторону, другие смотрят себе под ноги на грязный немытый пол. Техничка подобрала челюсть, развернула свой мощный корпус к выходу и пошла домой спать. Я весь взволнованный сел на пол на своё место у печи-голландки.

-Лёха, до утра ещё долго ждать. Первые автобусы пойдут по городу в шесть часов. Если надумаешь вернуться, то вернись до подъёма. Если нет, то я помогу тебе добраться до Огнёвки. Думай сам. А теперь давай попробуем заснуть.

Утром загудел на Коммунистическом проспекте первый автобус. Сидим молчим. Я жду. Второй автобус прошёл.
-Чё надумал?
-Вернусь я.
-Ну тогда пошли.

Идём к остановке. Ждём автобуса. Выясняю детали Лёшкиной трудной судьбы. Подошёл автобус. Зашли. Одна остановка стоит две копейки. Я даю десятик кондукторше за проезд: «Один билет до облбольницы, пожалуйста. Да, один. Нет, я не еду.» Лёшке на прощание даю мятый рубль. Больше дать не могу. Самому на билет не хватит. Прощаемся.

-Выдержишь, Лёшка?
-Выдержу.

Обнялись. Я выхожу из автобуса и тут Лёшка вспомнил про штормовку:
-Стойте! Стойте! Подождите!

Лёшка снимает с себя мою штормовку и успевает её выбросить через закрывающуюся дверь. Автобус отъехал. Лёшка стоял у заднего окна и махал мне вслед рукой. Я тоже. Если бы знала моя директиса всё это, то не поставила бы мне в тот день прогул.

Не забыть мне ту ночь никогда. Мог бы ведь забрать его с собой в Хабаровку. Жил бы со мной рядом, в комнате место было. Был бы ему за отца и за мать, и за учителя. Даже в ум не пришло. Наверное, не могло прийти, сам пацаном был. Шёл второй месяц моей работы в школе. Своё совершеннолетие я встретил за учительским столом и был самым молодым учителем математики на всём Алтае.
 
Много было в жизни моментов, которые мне бы хотелось вернуть.