Бедная Молокания

Не старая еще скорбоумская дева Молокания жила почти счастливую жизнь. То есть даже почти совсем-совсем рассчастливейшую. Она и ее муж Безрог в своих трудилищах усиливались не так чтобы до намокания усищ и подмышек, а платилок получали весьма горделивое количество. Спалище у них тоже было такое, что половина скорбоумцев душой корчилась от собственного худосочия.
И только одна малейшая малость все это выковыристое роскошество корежила: не было у Молокании крошечных молоканчиков. Она вообще раздумывала, что жизнь у нее из-за этой горести выходит какая-то напрочь неосмысляченная. Ведь всем лучше собственных пяток известно, что единственная уважительная осмыслячесть – это крошечные скорбоумчики.
Так что каждый лунный восход Молокания налезала на мужа всей своей девьей сущностью, разукрашенной всякими приманистыми ведьмистостями. Мужу схорониться было негде, и потому он вполне положительно свою мужчинскую повинность осуществлял.
Молоканчики тем не менее все не зарождались и не зарождались. И когда Молокания подсчитывала свои девьи плюсики, то подсчет ее не радовал.
Тогда она начала ходить ко всяким помощникам. К таблеточникам ходила, к колотелям во всякие места – тоже, и к выкручивателям нутряных веточек ходила…
Ничего не помогло. Только Безрог теперь начал на лежбище укладываться с нюхательным защипом. Ему, видите ли, лечильные запахи все размножительные потуги обезжизневали.
Молокания пошла к мозгоняням, травопойцам и заговорщикам.
Опять не помогло.
Тут уж Безрог вовсе утомился от Молоканьиного усердия и ушел к другой скорбоумке. У той скорбоумчиков тоже не было, но она насчет этого душой не корячилась.
Молокания несколько раз на лунном восходе пособачилась под новыми стенными дырками своего угулявшего мужа. Муж на ее беззазренческие собачения ни бровью, ни ухом не повел, и Молокания расхристалась мыслями тяжелей тяжкого.
Поехала она по всяким поклонятельным местам. Отыскивала Молокания такого поклоненца, чтобы подсказал ей, с каким скорбоумцем ей крошечных скорбоумчиков сотворить все-таки удастся. А заодно чтобы и поклонился кому надо насчет удачного размножательства.
Когда Молоканию уже перестали в поклонятельные места пускать, чтобы не расколыхивала она тамошние души и глаза, совсем она радостью оскудела. Что делать дальше, никак не измышлялось.
Легла тогда обезнадеженная Молокания смотреть ночное кино, и показали ей странное…
Показали ей вконец печального человека с вконец разморщиненным лицом. Смотрел человек на нее как-то странно. без всякого совместного чувствования смотрел.
И сказал ей разморщиненный: ты, дескать, Молокания, отменяй свои тщеты. Не будет тебе крошечных молоканчиков. Там, дескать, наверху так распорядились. А то ты ж, Молокания, такая… В общем, ежели тебе допустить крошечными молоканчиками размножиться – ты ж их бессомнительно искорежишь до основания. Так-то вот.
Молокания ему в полной изгневленности: это какая ж такая?!
А разморщиненный ей: да тебе-то какая разница?...
На том разговор и скончался.
…И тогда Молокания пошла работать то ли воспитуткой в малявочник, то ли заставлятелем в познательную дрессурню, чтобы там чужих скорбоумчиков осуществлять.
…И тогда Молокания ушла в совсем уж далекое поклонятельное место, где никто про нее еще ничего не понимал, чтобы там обвывать свою неосмысляченно протекшую жизнь до самого жизнескончания.
…И тогда Молокания написала толстый, как лежбище, вразумлятель о том, как требуется просветлять и оформлять крошечных скорбоумчиков, и много-много оборотов Большого Шара получала за этот вразумлятель немереные платилки.
И только перестать считать свою жизнь неосмысляченной у нее так и не получилось…