Банда

Тонкая струйка дыма змеилась к потолку, источая колючий аромат «Русского стиля». Бригадир подхватил сигарету кончиками пальцев, но затягиваться не спешил. Всё писал что-то, бурча в усы затейливые фразы про матерей, непальцев и совсем непонятную — про иноземные сучья.

Банда жадно ловил незнакомые слова, но в голове получалась полная неразбериха.

Велено было ждать. Он ждал.

Наконец, головка пепла так растянулась, что уже нельзя было молчать. Банда открыл рот и слегка подался вперёд, заскрипев табуретом. Бригадир вздрогнул от звука, будто и забыл, что не один сидит в своём вагончике. Пепел просыпался на его писанину. Рука с бычком раскрылась в удивлении, но лицо не дрогнуло.

Бригадир быстро прикурил от бычка другую сигарету. Зыркнул исподлобья на Банду и свернул листок лопаткой, ссыпал в пепельницы. Потом ещё нарисовал чего-то снизу и сунул Банде. Спросил:

— Что за имя такое? Сам придумал что ли?

Банда принял бумагу в две ладони. Подумал секунду:

— Нэ, мама с папой придумал.

— Ну-ну. Подписывай и паспорт сюда давай, — бригадир откинулся на спинку стула, затянулся, раздув живот, — Василий Николаевич. Но ты не ходи ко мне особо. Только в конце месяца за получкой.

Он смахнул пепел на пол и шумно выдохнул. Банда деликатно покивал и опустил глаза на листок. Зашевелил губами, пытаясь разобрать скорый почерк Василия Николаевича. Русский он пока знал не очень хорошо, а рукописных текстов вообще боялся.

Должно быть, бригадир прекрасно знал эту особенность "иноземцев", потому что через пару секунд буркнул в усы:

— Нечего бумагу мусолить. Всё стандартное. Подписал, отдал паспорт мне в сейф, и вперёд на объект.

Банда для виду всматривался ещё несколько секунд, но хорошо понимал, что лучше вариант он вряд ли найдёт. Быстрее подохнет от холода. Погода в Москве оказалась совсем не та, что провожала его из родного Курган-Тюбе. Ещё одну ночь в привокзальной гостинице уже не потянуть.
Что поделать, взял и нарисовал слоника. Отдал бригадиру. Затем достал паспорт из нагрудного кармана куртки и тоже отдал.

Василий Николаевич развернул паспорт, оглядел всё и задрал брови на лоб:

— Что ещё за слонята? Ты что, совсем грамоты не знаешь?

Потом поёрзал на стуле и, не дождавшись ответа, убрал всё в тумбочку, которую называл сейфом. Запер на ключ.

— Иди. Тебя заждались уже, — бригадир махнул рукой в сторону окошка. Там виднелась небольшая группа людей в рабочих костюмах с апельсиновыми полосками.

"Неужели все ждут меня одного?". Но думать Банде было некогда. Он выскочил на улицу. Там холодный ветер гулко боднул в грудь. Московское небо серым блином нависло над головой. Стоял сентябрь.
Банда запахнул куртку, окинул взглядом стройку и пошёл к остальным.

* * *

— Э! Здэс мой мэсто. Туда иди! — Банда указал новичку в сторону матраса, разложенного на полу. Он и сам на таком ночевал весь первый месяц, послушно всем кивая. Зато с первой получки взял себе выкидной ножик. И в первую же ночь после покупки занял лучшее место, на кровати у окна вагончика.

Правда, когда пришёл хозяин кровати, сухой и невысокий Джамшут, то ножика особо и не понадобилось. Банда спокойно заявил, что теперь это его место. В лицо бросилась кровь от собственной дерзости. Джамшут был на 10 лет старше и работал на стройке уже больше года.

Но Банда быстро разобрался, что в этом кругу не работали никакие понятия и правила. Только сила. В набедренном кармане комбинезона он теперь всегда носил нож. Холодная тяжесть стали заметно придавала уверенности.

Когда Джамшут начал возмущаться и даже попытался стащить Банду с кровати, тот резко подскочил и ударил его два раза по лицу, а потом добавил коленом под дых.

Трое соседей по вагончику тут же заохали, собираясь подняться. Банда вытащил нож и щёлкнул. Все замолчали. Джамшуту тогда пришлось переехать в другой вагон.

Но этот новичок был куда выше самого Банды и намного шире в плечах. Он не захотел ложиться на пол. Банда коротко кивнул и сам отправился на своё старое место. Бугай принял такой жест как должное. Видимо, из-за внушительного телосложения многое в жизни ему доставалось легко. Он даже сам выключил свет, а через пять минут храпел, сотрясая потолок. Остальные соседи не производили никаких звуков.

Банда поднялся, привычно щёлкнул ножом и провёл лезвием мерзавцу по горлу. Сильная рука ухватила его под локоть, глаза под могучими бровными дугами бешено забегали. Тогда Банда надавил ниже разреза свободной рукой и держал так с полминуты. Новичок затих.

Банда обтёр нож о простыню, спрятал в карман и мотнул головой сожителям, чтоб помогли. Все молча смотрели на покойника, на красное постельное бельё. Самый старший в вагончике по возрасту вдруг произнёс на родном языке:

— Банда, имя твоё означает: раб, слуга. Так с чего бы вдруг миру крутиться вокруг тебя?

Но Банда не любил пустых разговоров. Он только похлопал ладонью по карману с ножом. Все разом выбрались из постелей, стали кутать труп в стретч-плёнку. А Банда вышел на улицу покурить «Русский стиль».

Асфальт медленно терялся под первым снегом.

* * *

Ко Дню Победы Банда уже рассекал на собственной семёрке. Он всегда мечтал о баклажановой и сейчас летел на ней по широкому шоссе куда-нибудь подальше от московских праздничных пробок. Теперь, спустя время, казалось абсолютно нормальным, что все мечты так быстро сбылись. Он трудился и рисковал для этого. Всё это заслуженно! Банда улыбался самому себе в зеркало заднего вида.

«Нет, ты вор!» — произнёс голос в голове. Он докучал Банде почти с самого приезда в столицу. Вечно обвинял во всех тяжких. Банда по привычке мотнул головой, чтобы освежить мысли. Тут-то он и увидел Его воочию. В пассажирском кресле семёрки сидел бледный незнакомец. Он повернул овал лица в сторону водителя и ощерился, как хищник. Вроде бы обычное лицо, но Банда по-женски всплеснул руками, крутанув руль.

Машину быстро унесло в кювет и перевернуло, Бог весть, сколько раз. Всё это время Банда сидел, зажмурив глаза и закрыв голову руками. Несколько раз ударился локтями и коленями о твёрдое. Когда шум и тряска утихли, он решил оглядеться.

Семёрка стояла всеми четырьмя колёсами посреди какого-то болота. В окна стучали камыши. Бледный незнакомец по-прежнему находился в салоне, в том же кресле. Банда скользнул взглядом по всей внешности пассажира: рабочий комбинезон с апельсиновыми полосками и чёрная потёртая футболка с байкерским орлом. Не пристёгнут. Незнакомец скривил потрескавшиеся губы:

– Абаддон. Ещё встретимся, – он мягко встряхнул ладонь онемевшего Банды. А затем выбил с локтя стекло и гуттаперчево шагнул в образовавшийся проём. Ушлёпал из виду.

Банда принялся шарить по себе руками. Всё было цело. Болели только локти и коленки. Нашёл защёлку ремня безопасности и не смог отстегнуться. Тогда он полез в карман комбинезона, щёлкнул родным ножиком и разрезал упрямую ленту. Полной грудью вдохнул, попытался открыть дверь. Та, конечно, не поддалась. Тогда Банда ударил локтём в стекло, ещё и ещё. Но из этого тоже ничего не вышло, только сильнее заболел локоть и, похоже, стал разбухать, натягивая ткань новой толстовки.

Пришлось выбираться в уже выбитое стекло. И только когда разодрал на спине толстовку о торчащий осколок, Банда подумал, что надо было сначала попробовать покрутить водительское стекло. Злобно сплюнул и закурил «Русский стиль». Белые кроссовки быстро впитали коричневую жижу. Машина явно под списание. Подумалось: «Все деньги шайтану под хвост. Какой ещё Абаддон? Я вообще мусульманин!».

В ответ рявкнул знакомый голос: «Ты – грешник!». Банда заозирался – только камыши и пустое шоссе. Пошёл, увязая по колено, в сторону асфальта. Пока лез – прикинул в голове, как далеко успел усвистать от Москвы. Пока сидел в тёплой семёрке, совсем не думалось об обратном пути. А сейчас он удлинился в сотню или даже тысячу раз!

Выйдя на твёрдую поверхность шоссе, Банда задумался о том, в какую же сторону теперь идти. Язык дороги по обе стороны уходил в горизонт. По следам множества колёс ничего не разберёшь. Он закурил ещё одну сигарету и сел на обочину, решив подождать попутки.

Просидев так полчаса, Банда обо многом успел подумать. Сейчас при нём было всё то, о чём он мечтал, приезжая в Москву. Но как оказались хрупки его мечты. Вот бесполезная машина, вот — испорченные кроссовки. «И только ножик может кое на что сейчас сгодится, – от этой мысли по смуглой скуле скатилась солёная слеза, – вот к чему привели тебя мечты о побрякушках, идиот!».

Банда вздрогнул. А его ли это мысли, или это снова голос бледного Абаддона? Он в испуге осознал, что уже не может отличить собственных мыслей от чужих. В голове заиграла гитара. И тут же подумалось: «Не в голове. Нет». Банда пошёл на звук. Источник виден не был.

Похоже, что музыкант подключил очень мощный усилитель, потому что идти пришлось адски долго. Банда устало плёлся под серым небом, хлюпая кроссовками. Ни одной машины уже, наверное, целый час.

Музыкант то и дело сбивался, а потом заново начинал свою мелодию, которая уже стала раздражать. Банде начало казаться, что из ушей скоро польётся кровь. Кажется, что это было что-то из русского рока, но что конкретно — вспомнить не получалось. Банда принялся думать о том, чем займётся, когда найдёт дорогу домой. То есть найдёт свой родной вагончик, где друзья, которые так боятся его грозного ножа. Нужно всё исправить, попросить у всех прощения. Жить иначе! Только вот тот здоровяк. Ему уже ничем не поможешь… у него, ведь, перерезано горло. «А ты даже не знаешь имени того, кого убил!».

Опять Банда вздрогнул и остановился. Мысли спутались. Вдали показался облик музыканта. Банда побежал, вглядываясь в горизонт, но преодолев, казалось, не больше пяти шагов, он уже стоял вплотную к играющему. Это был старый добрый Джамшут. Захотелось закурить и поделиться с другом.

Джамшут приветливо кивнул, принял сигарету и стал брякать по разноцветным струнам, кивая головой. Он сидел на кубике усилителя, а Банда стоял, взирая на маленького сухого музыканта сверху. Две струйки сигаретного дыма струились вверх, к пасмурному небу.

И тут за спиной раздался голос на родном языке:

— Банда, имя твоё означает: раб, слуга. Так с чего бы, вдруг, миру крутиться вокруг тебя?

Кто это говорит? Банда обернулся. Мигом исчезли серое небо, далёкий горизонт и шоссе. Он стоял в вагончике над трупом новичка. А говорил с ним Абаддон. Закончив фразу, он хищно ощерился, как и тогда в машине. «Только не будет уже никакой машины», — раздалось в голове.

Банда пригляделся. Это был вовсе не Абаддон, а старший по возрасту в их вагончике. Он коротко ударил Банду молотком по голове.

* * *

Асфальт медленно терялся под первым снегом.

Соседи по вагончику кутали два трупа в стретч-плёнку.

В тумбочке у Василия Николаевича пылилась сотня рукописных листков с именами работников и текстом:

«Я нижеподписавшийся, такой-то, к работодателю никаких претензий не имею. Согласен на изъятие органов после моей смерти. Подпись».