Либерастическая нечисть

    Если бы жалованье бюрократов было в зависимости от уровня жизни народа, тогда бы эти дураки меньше писали законов, а больше думали. (Отто фон Бисмарк)

Намедни меня рвануло средь ночи. На тему выборов.
Да и как не рвануть.
Ведь не усидишь же, граждане, в болоте, не думая о том, что какая-то мерзость, в виде лошадиной пиявки, высосет твою кровушку.
А все мы — накануне выборов Государя Всея Руси.
— Дык… понятное же, граждане, дело! Ведь нервничаем очень. Безумствуем попусту, находясь под воздействием политических шоу. А тут ещё и политизированные праздники, собрания, митинги.
Демонстрации.
— А вот, уважаемые, новость, которая для кого-то из вас, вовсе… и не новость. А я, таки… сражён. В печали. А вот, спросите, отчего подобный конфузив и стеснения случаются.

— Вот вы… знали, например, что 3-4 октября память защитникам Советской Конституции! Дико извиняюсь, но я, таки… запамятовал о том. В Московии вона какие страсти, и даже коммунисты шествуют друг за другом — гуськом, во главе с их пронафталиненным, лидером Зюгановым, возносящего мольбы Небу. Прямо так и прут, так и топают каблуками, и в ногу — с транспарантами, где всех, — пишут, — к чёртовой матери, а Власть долой, и непременно — в Сибирь!
Однако…
Уже, как-то жалко, и болезненно-больно смотрится на брусчатке, со стороны, эта, всем опостылевшая коммунистическая камарилья, эта, несколько заплесневевшая толпа… с морально устаревшими демоническими ленинскими выкриками и лозунгами ЦК КПСС. Вот и у Мавзолея гуляния, что простолюдинам шагу лишнего не шагнуть.
Под охраной.
— Ну-с… ушла целая эпоха, таки… прощай! Аминь! А ведь, что ни говори, а это поминки на Руси — для убиенных, тем диким временем, заступников старого уже, канувшего в небытие, режима Коммуны.
Худо мне нынче оттого, что я не запасся и не вооружился «Кагором». Вот сижу, кручинюсь и убиваюсь, кляня свою индивидуальность самыми матерными словесами, ожидаючи гонца — со штофом винца. Теперь вовек не прощу себе оной халатности.
Разгильдяйства.
Что бы ни говорили там, на Западе, но это же — история. Наша история. И грешно оное событие было бы не помянуть, видя вокруг нас продажных либералов, коим глубоко наплевать: как на целостность Государства Российского и его суверенитет, так и на нас с вами. Как же не вспрыснуть, видя эти, приплаченные морды либерастов, на голубом глазу… желающим уничтожения всего русского, и нас с вами — русских.

Хотя… тем годом, занятый другой заботой и работой, мне было, верно, не до того, чтобы участвовать в той, очередной на Руси — революции 1993 года.
Память уже дырявая. Однако, скудно… припоминаю, что происходило в тот осенний октябрь 93-его.
Значица так…
Пока карьерист и вороватый наш, прокурор Дудонин, с важняком Завертяевым ховали по мышиным норам в комнатке пыльного архива нашего репрессивно-карательного органа партийные билеты, хороня ото всех своё марксистско-ленинское прошлое, мы со старшим помощником Мелёшиным занимались более приземлённым делом.
Мы, видите ль, запасались продуктами питания и вещами… на период возможного обострения революционного идиотизма, дабы, в случае кульминации событий, когда куля в лоб или вилы в бок, нашим семьям с голодухи не окочуриться.
Не издохнуть.
— Ой, да придержите же мои портки! Хотя я не видел ещё: ни вил, ни рогатин, ни виселиц, ни кожаных тужурок с маузерами, но драматичный, скорее всего, был тот период, что я на межрайбазе и в заготконторе скупил своим малолетним пацанам одних малахаев и джинсов — несколько упаковок.
На вырост…

— Ха! Как, скажите, я мог такое забыть. До сих пор видятся мне, по углам дальней комнаты квартиры, боеприпасы… на прозапас — куча барахла, упаковки: с индийским чаем, мешки: с сухими сливками, ящики: с тушёнкой и сгущённым молоком, и даже: итальянские макаронные изделия — спагетти.
Хотя ничего странного мы в своих поступках не видели, так как это, верно, было рефлексом: как собаки Павлова, так и некой стереотипной реакцией любого живого индивида.
Но неспроста же нам тогда выдали по пистолету. На рыло.
Ага.
Правда, на тот момент, взросленький я уже был и из истории Руси прекрасно знал, что никакая Революция в провинциях не свершается, и для таких эпохальных событий лишь Москва с Питером уготованы. Мы же, как были… ведомым ими — периферийным быдлом, оным вовек и останемся.
И это закон революций и всех государственных на Руси переворотов.
К тому же, я прекрасно осознавал — как и каким образом можно навести порядок в стране, но меня, как и моих сотоварищей-юристов, никто о том не спрашивал. И знайте, любезные, что никто и никогда из этих продажных либерастов, этих трибунов революции, и вас о том не спросит, а вот сынов ваших могут без зазрения совести и ни чем не гнушаясь, просто бросить, как пушечное мясо — на баррикады.
Корысти своей ради.
Власти ради.
Это, знаете ль, не властители дум, а безрогая скотина, в виде: жалких, жадных и закомплексованных дилетантов, считающих собственный народ безропотным быдлом и ненавидящих его только — за недостаточное преклонение перед собой, зело любимыми.
И это, поди, главное.

— А потому, успокойтесь, Господа! Не держите зла на наших, леший бы их побрал, правителей — это явь и сущая реальность! Фишка у любой Власти и во все времена: была, есть и будет таковой, а их словеса — сплошное лукавство, а потому не стоит чёрт-те… чем заморачиваться, обременяя себя сомнениями и терзаниями, страданиями или мучениями.
А потому, уважаемые, ноне надобно меньше смотреть голубой экран и беречь свою нервную систему, так как вся хворь и недуги наши только с этим и связаны, что понапрасну: дурим, психуем, пузыримся, что в каждом уезде подтвердит любой ветеринар.
По двурогому скоту.
— Обе столицы… как горюют по прошлому, так сегодня и радуются. Шикуют. Ишь… замутили реновацию столичного жилья, закрывая бесстыжие свои окуляры: на бараки, вагоны, покосившиеся лачуги, чумы, да юрты в других городах.
На периферии.
А кого, скажите, вдали, от неоном сверкающих мегаполисов, беспокоит страшная бедность, где простой люд влачит жалкое, а порой и нищенское сосуществование. Отож… холопы выдюжат. Челядь всё снесёт, всё вынесет.
Стерпит.
— Твою дивизию! Нет ни чести, ни совести и у братии нашей во Власти, как и денег — для народа. Однако, вы, — успокаивают, — мол, как-то, держитесь. За соломинку. И молитесь… молитесь. Ну, народ, скрепя зубами, держится, молится… молится, только и затягивая ремешок в портках потуже, рыкая на кремлёвских прохвостов, коим радость молодых людей и студентов со всей Планеты в нашей стране дороже, чем боль своей молодёжи, ютящихся чёрт-те где и, проживающих хрен знает как!
И это, к сожалению — реалии.
Однако, не надейтесь и на медовые, заманчивые, льстивые предложения и лозунги либералов, кои вас трижды продадут, как Родину, так и мать свою родную.

А Власть в своём репертуаре. Вона как, надысь, в день столицы, стреляли-постреливали: то ли с пушек, то ли с китайских хлопушек. А как выстрел, так мильон на ветер, а то и больше. Это надобно выяснить у хозяйки нашего уезда, гражданочки Зубрицкой, как можно нажиться на салютах. Уж… ей то, поди, доподлинно известны стоимость: как ямы в асфальте, так и дыры от холостого снаряда в стратосфере.
Ведь посмотришь, таки… страшно становится, ибо так салютуют, так бабахают, словно ядерный холокост.
С ума спятишь.
Мне, в отличии от москвичей, не удалось по домашнему экрану разглядеть тьму, клубящуюся подле беснующихся столичных душ, но я понял, что можно было намного всё дешевле обустроить. Ведь мало кого из любопытствующей и любознательной публики, вообще, интересует — откуда тот грохот канонады.
Отож...
Да будь в самой столице экономнее мэр со своею ненасытной и захапистой свитой, таки… доставили бы с зоопарка на Красную площадь слона-дармоеда, подключив к его огромадному седалищу сотни микрофонов, торжественно вручив боксёру Валуеву снегоуборочную лопату.
Таки… в добрый путь.
И пусть бы депутат Думы тем простым, не затратным орудием, наяривал крупной животине по её широченной заднице в такт — метронома Мельцеля. Да хоть неделю-с… да хоть до нервного расстройства.
Толпы.
Ну, да это суть как важно, представить себе… экономию и пользу. А каков тому животному классный массаж, да и самому спортсмену, какая-никакая, а разминка. А сколь сотен и тысяч квартир для молодёжи сдали бы на вырученные, от ненужных затрат на оные празднества и мероприятия, денег.
А народные массы у нас ликуют по любому поводу.
Только и выбрось для них вверх, по ветру, полотнище или какой пиратский флаг, да с пеной у рта заори Кинг Конгом — в микрофон.
— Урряяя!
— Господи, твоя воля! И ты увидишь — зоопарк… Откуда-то, глядишь, толпы молодёжи забредут, и нарушая общественный там беспорядок, и сами уже будут панели шлифовать, выдавая, на ура, танец — «Джерк»…
— Но ведь не поддержат же инициативу организаторы, эти административные московские рожи, и поправят, поставив кляксу в смете всего мероприятия. А кто, скажите, из приспешников и шалберников власти захочет в праздник лишиться халявы.
— Три раза вам: «Ха-ха!»… У гулён то всё в шоколаде! А вот у народа, после строек Коммунизма, нервы ни к чёрту, так ещё, скажи, и пурга ужасов каждый день нас лавиной снежной накрывает из динамиков, да цунами страхов — со страниц газет и листовок, аки извечные муки.
С Преисподней.

— Вот что, например, для вас значит — 12 июня. Ну, ладно для меня этот день, как тяжкое бремя: мученика и страдальца, моральное увечье и чертовски большие расходы из заначки, ибо это день рождения моей тёщи. Ага. А для вас, верно — это пасха или байрам!
Многие, верно, празднуют День России. А я, как завижу я это революционное число в численнике, так очередной удар, стресс, скорбь.
Унылость.
А нежели разобраться, то это праздник, которому может радоваться лишь вся либерастическая сволочь, с небесно-лазурными крылышками, выводя толпы заблудших овец… с ничегошеньки не мыслящими баранами — на улицы и площади. Шагу, скажи, добропорядочному люду не шагнуть. И вот эти глупые души: школота с мелкотой, за долларовые заокеанские фантики, начинают в людных местах мутить и крушить.
Смутьянничаять.
Только и дивишься, как толпы оболваненных оппозиционеров всех мастей ветром по столицам летят, аж… чубы назад.
И в косичку.
Ей-ей… аки слепые котята — на запах валерьянки. И кто такую глупость, спрашивается, рожает и воспитывает; и кто такую дрянь, вообще, выпускает из дома. Наружу.
Это же прямо невозможно…

И ведь, граждане, это не наши с вами дети хулиганят, круша всё на своём пути, а именно то босячество, чьи пращуры всегда и во все времена бунтовали, и всё по тюрьмам, да по ссылкам скитались, не имея родного утла и не желая работать: ни при Сталине и Хрущёве, ни при Брежневе и Горбачёве. А наиболее опытные либералы-бунтари непременно причисляют своих дедов к тем махровым революционерам, которых карали ещё при Николае II — «Кровавом»…
И этих, сукиных сынов, гордость ещё за преступления родни распирает.
— Дак, тогда… сказывают в любовных романах: и поцелуи были слаще, и любовь жарче. Ярче. И вода была водянистее, и масло маслянистее. Да и Император куропатками в камерах этих ястребов и реакционеров потчевал, и даже икрою чёрной баловал.
А барчук, Володенька Ленин, гори он, в Мавзолее, синим пламенем, не только кормился податями крестьян со своего имения, но ещё и сам, с супружницей Крупской, под ручку, на охоту хаживал с ружьишком.
В Шушенском.
Только гарема в Сибири Ульянову, ишь, и не хватало.
Царь, вишь ли, для их преступной семейки, взрастившей цареубийцу и костяк революционеров, плох был. Да был бы Николай Второй мудрее и прозорливее, таки… сослал бы этих преступников, ни дна им ни покрышки, на голую кочку первородной глуши сибирской, как, впоследствии, поступали балованные им повстанцы — со своими сельскими тружениками, кормильцами-крестьянами, окрестив их, ни с того ни с чего, кулаками.
Вот… нехай бы они там, среди девственной природы — возмущались и протестовали. С беженцами-староверами. Со старообрядцами.
Ага… с Лыковыми.
Вот… пёс бы с ними, средь нетронутых и целомудренных озёр — раздували из искр пламя борьбы.
С таёжными комарами.

Да, со многим нынче можно не соглашаться, требуя нагнать, к примеру, недееспособное правительство, прах его возьми. Но негоже же ж… граждане, так слепо верить бесноватым либералам нашим, мракобесам, лишь спекулирующим своими обещаниями: о светлом будущем. Мы же свято с вами верим в то, что только конченные свиньи способны на предательство.
— Ага! Так я вам, трибунам Зазеркалья, и поверил! Чей не дурней бесноватого Чубайса! Историю Древней Руси изучал и знаю её — не понаслышке.

— О, Святой Валентин! — думаю. — Не может быть, но выходит, что День России — это вовсе и не торжество, а… чушь собачья! Скотство! Это же, граждане и гражданочки, бесовский день, обрамляющий распад большого единого целого: Союза Советских Социалистических Республик!
Вот почему, уважаемые, сей праздник отмечают истеричные, тупорылые, пардон-с… бабы, да юркие ловкие провокаторы, с дымящимися у штиблет подошвами.
Они всегда в первых рядах и их сразу видно.
Только обессилевшая, уставшая и утомившаяся уже масса пустит слюни и тормознёт, так заводилы и шпана тут как тут, и вновь заводят пластинку, аки на похоронах у тёщи, напрочь разрывая меха дедовских трёхрядок. Таким, сукиным сынам, выгоднее вещать эту чушь и мерзопакостность, что государству, вишь ли, тяжело содержать армию пенсионеров-нахлебников.
И ведь это речь холопов Запада о тех, братцы, кто стоял ещё у истоков построения Коммунизма, фундамент и материальную базу которого ныне они же и разворовали.
Распилили.
Растащили, аки борзые псы. Расхитили, как голодное шакальё всё то, что этим хамам и хапугам никогда не принадлежало.
Извиняюсь за обидное сравнение, но ведь никто оного и не опровергнет.

Вот, посему бесы и вылезают отовсюду, мешая добропорядочному люду отдыхать. Веселиться. Однако, не только эта бестолковая свора россиян раздражает, а более всего, кремлёвские тупорылые трибуны.
Вона и министр МЧС Пучков туда же.
Взял и объявил туманный деятель, видимо, не подумавши, что государство наше готово оказать помощь всем странам Америки, пострадавшим от урагана «Ирма»… Никаких бы нареканий к нему от народа и не было, нежели бы та помощь адресовалась Острову Свободы или, скажем, Венесуэле, где есть интересы государства.
Когда же предлагают помощь чёрт-те, кому, да так огульно, то народные массы заводятся и флюгером кружатся; народ начинает фыркать и сердиться. Лютовать. Будто тот, гляди, со своего кармана; словно он, скажи, свою копилку «слона» разбил, желая оказать помощь бедолагам, обездоленным самой природой-матушкой.
Это же, как минимум, граждане, невежество.
А скорее, некомпетентность, а может и наглость. И без таких щедрых господ каждый из нас чувствует руку государства в своём кармане.
А вот ему, скажем, умнику, у масс народных недосуг спросить.
— Кому это надобно помочь! Дык, вылетайте на самолётах, дружище, да тушите огонь, пока не погаснет. А может кого-то и послать нужно! Эка, помнится, как нам пиндосы помогли, что до сих пор никак не оклемаемся! Это как у Саши Пушкина. А теперь и остались мы, после их поддержки, благодаря Горбачёву с Ельциным — у разбитого корыта.
Либо этот лизоблюд считает, что дважды глухим обедню не служат.
А может и другим задаться вопросом.
— А патриот ли, вообще, своей Родины, этот, подданный в погонах, и большими на кителе звёздами. Не тяжелы ль они оному квириту. А не грабёж ли это соотечественников своих средь бела дня с твоей стороны, воин Пучков!
— Ты что, вообще, — хочется заявить, — за сучок такой в системе органов государства, чтоб от имени Монарха выражать волеизъявление всего народа! Вот… кто, — спросить, — мол, тебя, гражданин военный, уполномочивал — разевать рот и упиваться сказанным. Что ты, мол, себе позволяешь, когда американский сапог топчет флаг России! Государственный её символ. Без тебя-де, офицеришка, всё и так уже раздали, к чёртовой матери. И все уже забыли.
И всё простили.

Это же, граждане, если долго думать, поутру, гольная дурь.
И это в то время, когда с миру по нитке собираем денежные средства для лечения наших же детей, страдающих страшными болезнями и хворями. А попрошайничая, обращаемся всё к тем же, нашим безотказным пенсионерам, дабы они отдали свои последние накопления — «на смерть». Это в тот период, когда государство загнало всю молодёжь в ипотечную и кредитную кабалу.
— Срам, мать вашу! Может ещё и исподнее снять… чтоб всё в общий котёл. До кучи. В чистилище таких самодуров, кто супротив народа и завоёванных им — конституционных прав и свобод, чтоб не только земля под ногами у них горела.
Это надо же было такое ляпнуть, что в столичном зоопарке дюжина обезьян внезапно окочурилась.
Ага… дали дуба.
От испуга.
А хрен ли, это же вам не писк мыши, а рык, хоть и безмозглого, но таки… генерала. Хотя какой для таких подхалимов и карьеристов народ, какая земля, когда оные зажравшиеся чинуши и пустоголовые вояки утратили уже давно связь как — с народом, так и с землёй. Такие же тупорылые горе-руководители не видят леса за деревьями.
Так и хочется крикнуть этому щедрому, сукину сыну.
— Застрелись, каналья! Бог простит! И народ тебя поймёт! Соболезновать ещё будет.
Свечу, гляди, ещё зажжёт.
И как, скажите, можно понять оного стервятника с его чёрной неблагодарностью к собственному народу. Это же удар кинжала в спину нищенствующей прослойки населения страны. По самую рукоять.
А с другой стороны…
Люди такого формата просто так, простите, даже не кашляют. И не чихают. А не то, чтобы, что-то неразумное, отвисшей до пупа губой пошевелить.

Так не надо «заводить рака за камень»… и замыливать глаза народу русскому той суровой нашей действительностью. Полезно и желательно для общества будет собрать эту демагогическую либерастическую нечисть — иуд и троцких, вкупе, со всей нашей «китайской пионерией»… и поездами — в Сибирь, на поля — убирать картошку. Да-да… чтоб обеспечили хотя бы себя, трутней — продуктами питания, а не вносили смуту и не подстрекали к бунту.
Насмотрелись — в 90-е…
Благодарствуем.
Мерси.
А колхоз — это романтика. Природа, так сказать. Травка, возможно ещё. Колхоз — это исправление и воспитание, это новые знакомства, гитара, песни, которые выхолащивают дурь в башке. Колхозное поле — это природа; это перевоспитание идиотов и другой, неблагонадёжной голытьбы — работой.
Небось, картошку все мы уважаем, когда с сольцой её намять.
Отож… Небось, помните ещё Высоцкого.