Война и революция

                «Они  посвятили  себя завоеванию мира, но вместе с тем
                понимают,  что  война  должна длиться постоянно, без
                победы» Дж. Орвелл

Те, кто еще помнит историю СССР, не смогут отрицать того факта, что после революции страна, пройдя активную фазу гражданской войны, на десятки лет превратилась в военный лагерь, постоянно ведя, то горячие, то холодные войны с внешними и внутренними врагами. Для коммунистов такой порядок не был чем-то необычным.

В «Военной программе пролетарской революции» Ленин писал: «Гражданские войны — тоже войны. Кто признает борьбу классов, тот не может не признавать гражданских войн, которые во всяком классовом обществе представляют естественное, при известных обстоятельствах неизбежное продолжение, развитие и обострение классовой борьбы. Все великие революции подтверждают это. Отрицать гражданские войны или забывать о них — значило бы впасть в крайний оппортунизм и отречься от социалистической революции. Победивший в одной стране социализм отнюдь не исключает разом вообще все войны. Наоборот, он их предполагает. Развитие капитализма совершается в высшей степени неравномерно в различных странах... Отсюда непреложный вывод: социализм не может победить одновременно во всех странах… Это должно вызвать не только трения, но и прямое стремление буржуазии других стран к разгрому победоносного пролетариата социалистического государства. В этих случаях война с нашей стороны была бы законной и справедливой».

Это теоретическое обоснование революционных войн было дано Лениным в 1916 году и не было только веянием времени, связанным с Великой войной. Это убеждение, исходящее из понимания методов революционной борьбы, сформировалось у главного революционера давно. Еще в 1907 году он написал книгу «Партизанская война» в которой есть такие слова: «Марксист стоит на почве классовой борьбы, а не социального мира. В известные периоды острых экономических и политических кризисов классовая борьба доразвивается до прямой гражданской войны, т.е. вооруженной борьбы между двумя частями народа. В такие периоды марксист обязан стоять на точке зрения гражданской войны…

Совершенно естественно и неизбежно, что восстание принимает более высокие и сложные формы продолжительной, охватывающей всю страну гражданской войны, т. е. вооруженной борьбы между двумя частями народа. Такую войну нельзя себе мыслить иначе, как ряд немногих, отделенных большими сравнительно промежутками времени, крупных сражений и массу мелких стычек в течение этих промежутков. Раз это так, - а это несомненно так, - то социал-демократия непременно должна ставить своей задачей создание таких организаций, которые бы в наибольшей мере способны были руководить массами и в этих крупных сражениях и, по возможности, в этих мелких стычках. Социал-демократия в эпоху обострившейся до гражданской войны борьбы классов должна ставить своей задачей не только участие, но и руководящую роль в этой гражданской войне».

Итак, с коммунистами все понятно:
– они считают войну неизбежным следствием революции;
– возможность внешней и внутренней войны является следствием обострения и неравномерности революционного процесса и предполагается вплоть до полной победы революции во всем мире.

Таково мнение организатора одной из наиболее «удачных» и кровавых революций. У некоторых романтиков современных «гуманных» революций, желающих делать свои темные дела в белых перчатках, утверждение коммунистов о том, что это учение о войне касается любого классового общества, а значит и любой социальной революции может вызвать возражение.

Приведем примеры другой кровавой революции, заложившей основы современного западного общества – революции французской.

Из школьных учебников истории нам должно быть известно, что до якобинского переворота 1793 года управление революционной Францией было преимущественно в руках партии жирондистов. Пламенные ораторы и поклонники теории Руссо произносили смелые речи, призывавшие к войне.

Один из лидеров жирондистов Бриссо в своей речи в якобинском клубе от 16 декабря 1791 года говорил: «Силой рассуждений и фактов убедился я в том, что народу, завоевавшему после векового рабства свободу, нужна война. Она нужна для укрепления свободы, для очистки ее от пороков деспотизма, для освобождения ее от людей, могущих ее извратить».

Их левые оппоненты монтаньяры под влиянием Робеспьера возражали. Но возражали не против войны вообще, а против плохо подготовленной войны. Робеспьер доказывал, что прежде чем объявлять войну «деспотизму и аристократии вселенной» необходимо уничтожить врагов внутри страны. В своей речи в якобинском клубе 2 января 1792 года Робеспьер, в частности, сказал: «Каковы бы ни были плоды наших усилий, важнее всего разъяснить народу его истинные интересы и интересы его врагов… Если ловкое изображение, блестящее и пророческое описание успехов грядущей войны, долженствующей закончиться братскими объятиями всех народов Европы, являются достаточными доводами при решении столь серьезного вопроса, то я соглашусь, что г. Бриссо это прекрасно выполнил… Само собой разумеется, что я не менее г. Бриссо стою за войну, предпринятую для утверждения царства свободы, и я, так же как и он, мог бы предаться удовольствию заранее рассказать обо всех ее чудесах».

Но после того, как жирондисты настояли на своем, война Австрии была объявлена и начались катастрофические поражения на фронтах, монтаньяры стали выступать за войну, которая должна вестись по-новому, всеми силами народа, а не наемными армиями, как было раньше. Глава монтаньяров Дантон в речи от 28 августа 1792 года в Законодательном собрании сказал: «До сих пор велась поддельная война в стиле Лафайета; теперь вы должны начать войну настоящую – войну народов против деспотов. Настало время сказать народу, что он должен всей своей массой обрушиться на врага.

Когда корабль терпит крушение, экипаж бросает в море все, что может увеличить опасность. Точно также все, что может вредить нации, должно быть выброшено из ее недр, и все что может послужить ей на пользу, должно быть передано в распоряжении муниципалитетов…

Мы еще раз просим Собрание разрешить домашние обыски для подсчета имеющегося у граждан оружия…

В заключение, просим Собрание избрать из своей среды комиссаров и пусть они, совместно с исполнительной властью, призовут граждан от имени отечества на его защиту».

Вместо обещанной свободы в результате революции народ получил войну и войну не традиционную, в которой воюют профессиональные военные, а войну всенародно-принудительную. В речи в Законодательном собрании от 2 сентября 1792 года Дантон сказал: «Сейчас, когда я говорю с вами, комиссары Коммуны выпускают торжественное воззвание, призывающее граждан вооружиться и идти на защиту родины… Мы требуем смертной казни для тех, кто откажется идти на врага или выдать имеющееся у него оружие».

Член Комитета общественного спасения от жирондистов Ласурс на заседании Конвента 13 октября 1792 года говорил: «Взяв оружие вы сказали: «Война тиранам – мир народам»! Нужно сдержать свое слово». И вот 16 ноября 1792 года выходит Декрет об освобождении народов: «Национальный Конвент заявляет от имени французской нации, что она окажет братскую помощь всем народам, которые захотят вернуть свою свободу…».

При этом французские революционеры говорили исключительно о войне с внешним врагом. Правда контрреволюционеры и политические оппоненты сразу получали ярлыки предателей родины и агентов внешнего врага. Войну с контрреволюционным движением, в отличие от большевиков, они называли не гражданской войной, а борьбой с мятежами и заговорами, хотя велась эта борьба более жестоко, чем с внешним врагом.

Когда разгорелось контрреволюционное восстание в Лионе, Конвент принял Декрет от 12 октября 1793 года:

«1. По представлению Комитета Общественного Спасения Конвентом назначается чрезвычайная Комиссия из 5 членов, которой  поручается немедленно произвести военный суд и расправу над контрреволюционерами Лиона…
3. Город Лион будет разрушен; все жилища богатых должны быть уничтожены; останутся только дома бедняков, жилища убитых или изгнанных патриотов…
4. Имя Лиона будет вычеркнуто из списков городов Республики.
Совокупность оставшихся домов будет отныне носить название «Освобожденной коммуны»…
6. На развалинах Лиона будет воздвигнута колонна, которая передаст потомству о преступлениях роялистов этого города и об их наказании; на ней будет выгравирована следующая надпись: «Лион восстал против свободы, – Лиона больше нет. 18-й день первого месяца второго года Республики, единой и нераздельной»».

Также и жители Вандеи до сих пор помнят постановление Комитета общественного спасения от 6 февраля 1794 года:

«1. Все граждане областей, принимавших участие в Вандейском восстании… обязаны в 24 часа передать свое огнестрельное оружие национальным агентам… граждане и национальные агенты, нарушившие этот закон, караются смертной казнью по приговору военной комиссии…
3. Враги преследуются неотступно вплоть до их полного уничтожения. Генералы, не проявившие всей возможной энергии во время экспедиции, объявляются врагами отечества…».

И в дополнении к этому в приказе главнокомандующего Западной армией генерала Тюрро от 17-19 января 1794 года разъяснялось: «Должны быть употреблены все средства для обнаружения бунтовщиков; всех их надо переколоть штыками. Села, хутора, леса, заросли, кустарники, словом все, что может быть сожжено, должно быть предано огню…».

Тогда в Ванде было уничтожено полмиллиона человек. Вандейцы до сих пор почему-то называют этот процесс не освобождением, а геноцидом, регулярно голосуя на выборах за партии, критически относящиеся к республике.

Трансформировавшись после террора в тиранию, что характерно для всех социальных революций, французская революция не успокоилась, а, собрав силы, во главе с Наполеоном перевернула почти всю Европу, пока не была остановлена русской армией во главе с Государем Александром I.

Некоторые скажут, но ведь в 20-м веке товарищи Ганди и Джин Шарп разработали теорию ненасильственных революций, которые впоследствии были назваными «цветными». Возможно, что для какого-то конкретного случая, в какой-нибудь маленькой банановой республике, оно и сработало, но сейчас мы видим, как перевороты, начинающиеся по схеме «цветных», быстро перерастают в хаос и гражданские войны с трудно предсказуемыми последствиями.

Все дело в том, что Джин Шарп в своих книгах утверждает, что, описанные им методы «ненасильственного принуждения» нацелены в первую очередь на разрушение у народа «привычки подчиняться». Свой метод соблазнения народа Джин Шарп в книге «От диктатуры к демократии» кратко изложил в виде сказки о «повелителе обезьян»: «Однажды маленькая обезьянка спросила остальных: «Сажал ли старик эти фруктовые деревья и кустарники?» Остальные ответили: «Нет, они сами выросли». Тогда маленькая обезьяна опять спросила: «Разве мы не можем собирать фрукты без разрешения старика?» Остальные ответили: «Да, можем». Маленькая обезьяна продолжала: «Тогда, почему мы должны зависеть от старика, почему мы все должны служить ему?»».

Что это означает и к чему приводит, объясняет всемирно известный социолог Питирим Сорокин в своей книге «Социология революции».

Он пишет, что революция вызывает угасание социальных рефлексов, обеспечивающих стабильность государства, составляющих часть социальной культуры народа и формирующихся веками. Одними из главных таких рефлексов являются реакции послушания и властвования, о деформации которых он писал: «У любого населения в нормальном состоянии есть сложнейшая сеть таких взаимоотношений. Определенность и устойчивость выполнения этих реакций членами агрегата образует то, что носит название «порядка»…

С приходом революции картина резко меняется. Всякая государственно-политическая революция в первой своей стадии характеризуется прежде всего угасанием громадного количества реакций повиновения у значительной части граждан. Условные связи между стимулами повиновения в лице «агентов власти» (полицейского, короля), их актов и символов, с одной стороны, и соответствующими реакциями повиновения со стороны граждан, с другой, — разрываются. На привычный стимул повиновения не следует реакция послушания, как было раньше…

В итоге — вся сложная цепь обмена этих реакций расстраивается и государственный порядок исчезает…

Если угасание не встречает серьезных тормозов, оно, вдобавок стимулируемое актами борьбы, прогрессирует и доходит до конца, приводя к «анархии». Наступает этап своеволия, неограниченного проявления «рефлексов свободы». Вслед за низложенной властью быстро приходит очередь и сбросившей ее оппозиции, если она пытается тормозить «своеволие», но не в силах организовать это торможение. То же самое ждет ее преемников при той же тактике. Каждый из них силен лишь тогда, когда потакает «расторможению». В итоге жизнь становится бесконечно трудной, почти невозможной. Общество или начинает гибнуть, или начинается новая прививка рефлексов повиновения».

Дальше П. Сорокин разъясняет, что эта, так называемая «прививка рефлексов повиновения», является периодом террора. Фактически начинается война между новыми правителями и революционизированным ими же народом, которая другими словами называется гражданской войной.

Чтобы успешно вести гражданскую войну внутри страны, наиболее сильные деструктивные революционные порывы перенаправляются на внешнего врага, неубиваемого и неуловимого злодея, «пьющего нашу кровь», которого мы «вот-вот победим и заживем счастливо». Такая война в горячем, или хотя бы в холодном виде жизненно необходима всем революционным правителям. Как только она закончится, тогда с фронтов вернутся ветераны, опытные воины с оружием в руках, и спросят: «За что боролись?».

За что боролись? Должны спросить себя властолюбцы, получившие власть за счет уничтожения государственной культуры народа. Пусть вспомнят судьбу Бриссо, Робеспьера, Керенского, Ленина, Троцкого и других «вождей», прикоснувшихся на короткое время к запретному плоду революции.