Евангелие от иуды мелкий бес, умноженный на три, п

АБЛАЕВ МИХАИЛ. ""ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИУДЫ": МЕЛКИЙ БЕС, УМНОЖЕННЫЙ НА  ТРИ, ПЛЮС ОДИН".

Роман Саймона  Моуера "Евангелие от Иуды" (Харьков: "Книжный клуб", 2007) в переводе Антона  Свинаренко представляет из себя "текст о тексте", причем объект этого текста является археологической находкой, и в  отношении "о тексте" проявляются факторы работы  с историческим  источником, его сохранности, языка, авторства и что самое главное - достоверности. Этот  "шедевр" - возможно. последнее звено в цепи подобных "текстов о тексте", начатой, должно быть, "Мастером и Маргаритой"  М. Булгакова. Но как роман Булгакова производен от "Мелкого беса" Ф. Сологуба (об этом мы писали в работе о "творении"  "МиМ" для православного литературного журнала под началом Патриарха), так  Саймон Моуер решил разыграть спектакль с бесом и в "романе" (прижизненном и посмертном) католического священника с замужней женщиной, и в тексте своего романа, изображающего этот "роман" с бесовскими "прилогами", и в образе "евангелия", не могущего так называться по причине его враждебности христианству (далее - "текста Иуды")  и являющего собой "беса" для христианских источников и  христианской веры.
Рассмотрим  проявления этих трех бесов в тексте романа.
Начнем с "беса в романе" - любовной истории католического священника Лео Ньюмана и  Мэделин Брюер. Их знакомство началось с исповеди, когда женщина несерьезно, насмешливо отнеслась к этому Таинству. Как она позже признавалась, после этого она потеряла веру в Бога, начала  всевозможно искушать отца Лео, также имевшего некрепкую веру, влюбила его в себя, довела дело до того, что требовала его оставить священство и жениться на ней после развода с мужем и оставлении детей, совершила с ним акты прелюбодеяния, узнав, что ее  возлюбленного призывают к ответу церковные власти, совершила  самоубийство, попытки которого у нее были  и раньше, что не было известно отцу Лео. Таким образом, Мэделин стала "агентом" беса,  способствуя разрушению веры  отца Лео, исторжению его из священства, сделав его "виноватым" в своей смерти, оставшись связанной с ним (это провозглашается в книге) либо в виде неприкаянного призрака, либо "оставив" по себе  того самого беса их "романа" в своем образе.
Последние события плотского  "романа" были параллельны с ознакомлением отца Лео с новооткрытым "текстом Иуды" (документом "ранней антихристианской  пропаганды", скорее всего эбионитов - с. 298)  в Иерусалиме - третьим бесом,   внушавшим ("шептавшим") священнику-текстологу антихристианские, антицерковные  помыслы, мнения, формирующие такие же убеждения, овладевавшем им во сне. Сейчас  мы рассмотрим "следы"  беса в языке автора романа, заражающие текст, связанный с отцом Лео, периодически разрушающий веру и благочествие этого священника.
Прежде - вопрос о том, не является ли "грязный", "хульный" язык авторского текста особенностью именно Саймона Моуера как "художника католической Церкви"? Но в романе встречается ряд  благочестивых диалогов, фрагментов, связанных с Лео, но не относящихся к нему, а определяющих лицо Церкви. Зараза "со знанием дела"  вкрапляется в текст, как  и бесовские внушения - в сознание.
Итак, рассмотрим "бесовские искушения" текстом романа, которые, производны от сознания Лео Ньюмана и находят отклик в  нем. Выделим подчеркиванием  места, на которые нужно  обратить внимание:

"Прием оказался мероприятием прескучным - мельтешение черного, серого и темно-синего  под присмотром нимф и богинь, что резвились на потолке, выполненном в стиле позднего маньеризма.". (с. 9).

"А что же, интересно, видела она? Сухого, скучного священника? Стерильного, безликого.  Возможно, тупиковую ветвь человечества." (с. 11).

"...Она устремила взгляд к пыльному переплетению богов с громадными фаллосами и богинь с пышными персями.". (с. 11).

"Группа американских ученых попыталась доказать, используя  сложный компьютерный анализ, что фрагменты (папирусы с Мертвого моря) не имеют никакого отношения к христианству, а являются давно утерянной  частью книги пророка Осии.". (с. 35).

"Вся эта мощь,  ощущение божественного обладания, столь  же яркое, как и простая плотская любовь, достижение кульминационной точки, куда более сильное, чем банальный оргазм..." (с. 42).

"В церкви всегда находилось несколько посторонних: случайные туристы, проходившие мимо и зачарованные идеальной - соловьиной - чистотой монашеских голосов..." (с. 43).

"Когда-то   на алтарь для ритуального заклания  возлагали быка, увешанного  цветочными гирляндами, теперь же в этих целях используется кусочек хлеба, который может олицетворять  жертву Христову, -  а может и не олицетворять.". (с. 44).

"Сестры воспевали Творца, чьи прекрасные деяния нельзя забывать; Творца, Который милостив и полон сострадания;
Творца, давшего им плоть, которой Он страшится..."  (с. 44).

"Когда Ему (Иисусу) перевалило за тридцать, эти претензии (на трон)  нашли выход в  лице Его  двоюродного брата Иоанна, сына жреца Захарии и женщины из дома Давидова. Иоанн был основоположником популярного движения  в Иудее и Галилее. Религиозным ли оно было или светским - в то время подобных различий не существовало: Иоанн стал  основоположником популярного движения, и движение это пошатнуло устои власти. Он напал на сына Ирода Антипаса на моральных и династических основаниях, а за усердие свое был упрятан в тюрьму у отдаленного берега Мертвого моря. " (с. 46).

  "... Лео чувствовал простор, чувствовал свободу и одиночество. Он целый час молился, читал требник, читал отрывки из Библии, бормотал слова, выдерживал долгие паузы.  Он молился тощему, перекошенному  Иисусу, он молился Богу, образ  Которого  колебался между патриархальной мифической фигурой, пришедшей из детства, и абстрактным понятием, бесконечным, как  галактика, бесконечным, как космос между галактиками, бесконечным, и  неясным, и бессмысленным, как космос, содержащий в себе  все галактики и все космосы." (с. 103).

"У ее (Мэделин) волос был  особенный запах. Лео почти вспомнил, как впервые ощутил его  в замкнутом, безвоздушном пространстве исповедальни..." (с. 111).

"И тогда  Лео  сделал потрясающее открытие: телесное может быть неразрывно связано с духовным". (с. 112).

"Вдалеке забрезжил лучик, сверху донесся крик - это старуха, сопровождавшая души усопших, приближалась с карманным фонариком. " (с. 112).

"Сложный вопрос - женщины. Достаточно вспомнить ее (Мэделин) тезку - Марию Магдалину, женщину, из которой  изгнали (?) семерых бесов." (с. 116).

"Истерия от histera, что  значит "матка". Насколько он (Лео) понимал, это отличало именно женщин.
Иезавель, Сусанна - эти имена являются  мужчинам, давшим обет безбрачия, в страшных снах. Саломея отбрасывает полог и вращает бедрами, пока Ирод призывает рубить головы с плеч.  Далила гладит голову  Самсона и тянется к ножницам, продолжая источать льстивые, соблазнительные речи. Юдифь поднимает саблю..." (с. 118).

"Их телефонные разговоры были осторожны и намеренно туманны, словно они оба опасались, что их могут услышать, что линию кто-то прослушивает, кто-то, прячущийся во внешней ткани мира, точно актер за кулисами, третий лишний  у них за спиной - возможно, Бог, униженный до банальной прослушки." (с. 132).

"Выехав  с раскаленной прибрежной равнины, они очутились в прохладе холмистого города:  Иерусалим, Yerushalem, название которого на иврите происходит от имени ханаанского бога Шалема, однако за многие века успело слиться со всем известным словом из иврита, словом, обозначавшим  то, чем, вообще-то, всегда был обделен этот пыльный уголок Средиземноморья -  словом "shalom", мир." (с. 140).

""Остерегайтесь блуда.  Все остальные грехи совершаются за пределами тела, но блудить - значит грешить против собственного тела"." (с. 140).

"На другом берегу высились холмы Моаб, казавшиеся двухмерными  против света;  там стоял Моисей и взирал на Землю Обетованную, достичь которой ему было не суждено." (с. 151).

"...Это место  принадлежало ящерицам, шакалам и пророкам, в этом месте  человек по имени  Иисус провел сорок дней и сорок ночей, охваченный ужасом одиночества." (с. 151).

"Лео одолевали апокалиптические  мысли. "Кто  удостоится чести прочесть свиток?" - думал он..." (с. 151).

"Мариам, Мария. Довольно распространенное имя. Мария Богородица, конечно же.  Эту историю знают все: разодевшись в пестрые халаты, завернувшись в простыни и нацепив кучу бижутерии, вся честная компания  шастает  по коллективной памяти Западного мира. Волхвы. Золото, ладан, мирра. Бык, осел и Младенец в яслях. Избиение младенцев." (с. 160).

"Лео  подавил в себе  абсурдное желание рассказать  Гольдштаубу обо всем, поборол нелепый соблазн  исповедаться." (с. 163).

"Наряду с содомитами и прелюбодеями они (малакии) входили в длинный список обреченных: прелюбодеи, идолопоклонники, "мягкие мужчины", содомиты, воры, ростовщики , пьяницы, клеветники и мошенники." (с. 165).

"Он (Лео) его (свиток) расшифрует. И вся витиеватая, хитроумная  христианская доктрина пойдет прахом. " (с. 180).

"Лео вспоминал, как ее  (Мэделин) маленькие сильные ручки со знанием дела направляли его;  как она шептала непристойные проклятия..." (с. 184).

"Остерегайся блуда, - прошептал ему  святой Павел, -  все остальные грехи совершаются  за пределами тела,  но блудить - значит грешить против собственного тела." (с. 184-185).

"Она (Мэделин) была неизведанной территорией, на которую он вторгся, островом тщеславия и треволнений. У Лео не было никаких  ориентиров или  отправных точек, ничто не могло послужить ему путеводной нитью в этой чащобе похоти и отвращения. Он понял двуликую природу любви. Он любил Мэделин -  и в то же время ненавидел." (с. 192).

"Ее слова разносились  удивительным эхом, словно настоящая ритуальная мантра.  Словно Мэделин цитировала строки малопонятной литургии, суть которой была ей недоступна." (с. 193).

"Лео на мгновение обернулся и увидел это же лицо по ту сторону стеклянной перегородки, за рентгеновским аппаратом, на другом берегу Стикса." (с. 197-198).

"В глубине души Лео задается  вопросом, который терзал его всю жизнь, но над которым он, тем  не менее, редко по-настоящему задумывался:  существует ли нечто, трансцендентное  либо имманентное (его устроило бы и то, и другое), что можно назвать Богом ( Dio, Аллахом, Яхве, если уж на то пошло), и, если это нечто (?!)  существует, не плевать ли ему (Ему?) на духовную и физическую жизнь этой пылинки, летящей туристическим классом в лондонский аэропорт Хитроу?" (с. 199).

"Казалось, молитва - это признак отчаяния, последняя соломинка для утопающих." (с. 203).

"...Прихожане... сидели на лавках и молились, встав на колени, отдавая себя в распоряжение изломанной, пронзенной фигуре, что висела над ними." (с. 203-204).

"Лео чувствовал, что  многому приходит конец: его вере, его призванию, его несвободе." (с. 204).

"Лео знал боль предательства, знал, насколько она необходима и неизбежна.  Предательство уходило корнями в веру,  оно было ее принудительным продолжением.  Предательство уходило  корнями в веру, в убеждения, черпало оттуда  уверенность в своей правоте." (с. 204).

(Это похоже на главный символ подтекста романа "Мелкий бес" (передание, предание, предавание - общее слово "давать", "передавать"). Должно быть, автор интуитивно влился  в "поток"  романа Ф. Сологуба (смотри наши статьи о "Мелком бесе" в литературном журнале Патриарха)).

"Паника - это пережиток язычества, дитя бога Пана, великого и загадочного в своей неприкаянности на фоне олимпийского здравомыслия. Лео обуяла чистая, языческая  паника: он задыхался, грудную клетку будто сдавливало тисками." (с. 219).

""А что такое правда?" - вопрошал Пилат. Греческое слово aletheia." (с. 232).

"Пахло асфальтом и выхлопными газами; должно быть, похожие миазмы окутывали  Аид, Гадес, Тартар - как ни назови обитель смерти." (с. 236).

"Фотография эта (Мэделин) была наделена дивной силой, мощью подлинной иконы." (с. 236).

"Мэделин была мертва. Не переместилась в иное измерение, не стала тенью в царстве Аида, а просто погибла." (с. 261).

""Комиссия Иуды", как они сами себя называли, была назначена, чтобы контролировать работу и  решать, в каком виде преподнести миру уничтожение веры." (с. 263).

"Тайное знание - это то знание, которым обладают приобщенные  к гностическим обрядам." (с. 265).

"Изолированный от мира, защищенный от мира надежной прослойкой, он (Лео) снова принялся за скрупулезное препарирование двух тысяч лет веры: буква за букву, слово за слово, око за око, зуб за зуб;  сожжение за сожжение, рана за рану, полоса за полосу." (с. 267).

"Лишившись Бога, к Которому он взывал прежде, Лео предпринимал абсурдные попытки  беседовать с Мэделин, пытался  воскресить ее в своих фантазиях, пытался  воссоздать ее из из эфира, воздуха или какой-то иной субстанции, хранившей ее образ..." (с. 268).

"Прочтя короткую, малозначительную молитву, Лео отчасти ощутил былую силу, силу и величие, которых лишился." (с. 271).

"Лео вспомнились лица на портретах Эль-Греко: вытянутые, тонкие черты, темные безумные глаза." (с. 273).

"Среди безразличных  звезд на небе - обычных облаков водорода, что взрываются в вакууме,  - его единственным утешением были воспоминания о Мэделин..." (с. 284).

"Ригель, Сириус, Антарес; Большая Медведица, Лебедь, Скорпион. Языческое  прошлое  по-прежнему  опережало  настоящее." (с. 285).

""Анафема", красное словцо в речах всех понтификов. Оно попахивает  инквизицией и аутодафе." (с. 285).

"Лео стоял по колено в соре  общепризнанных убеждений, среди обломков девятнадцати веков веры, в руинах мириад драгоценных иллюзий." (с.290).

"... ( Апостол Павел) человек, чьи помыслы были пропитаны чувством вины, человек, чей разум буквально полыхал, человек, чей бедный, скудный  греческий пугал каждого его читателя..." (с. 292).

"Самая  притесняемая секта из тех, что сражались  за право распоряжаться Гробом Господним, копты превзошли всех..." (с. 295).

"...Люди, глядящие в путеводители, люди, слушающие  своих гидов, люди, сохраняющие все увиденное на видеопленке, но ничего не видящие собственными глазами, - разношерстная компания  свидетелей у  пупа Земли." (с. 298).

"... места... где  Авраам за шиворот держал сына над обрывом  (?)." (с. 301).

"Ворота он (Лео) узнал: это были Овечьи ворота, возле которых приносили в жертву овец, тысячи овец, сотни тысяч овец, и по камням  стекала кровь, и всюду пахло  кровью и паленым мясом." (с. 302).

"Ворота  Святого Стефания, откуда первых мучеников выводили на верную гибель под градом камней..." (с. 302).

После "аутодафе" в огне пожара в Библейском центре Иерусалима и лечения в больнице:
"Лео чувствовал себя Икаром, который  дерзнул подлететь слишком близко к солнцу и опалил свои крылья. Как и Икар, он рухнул наземь, но, в отличие от Икара, выжил. " (с. 329-330).

Итак, налицо  множество "цитат" беса, погубившего Лео Ньюмана как пастыря (а было за что!) и давшего ему "вечную любовь"  к  самоубийце Мэделин, в союзе  с бесом "текста Иуды" доведшего его до "сожжения" после "предельного отпадения" от христианской веры.
Теперь - о будущей после исцеления жизни Лео с чешкой Магдой (новым "образом" Мэделин - Магдалины). Главы романа, посвященные ей, написаны от лица Лео Ньюмана и имеют  заглавие: "Магда -  настоящее время". Роль "беса" здесь, в этом тексте  играет сам Лео. Рассмотрим  подробно  эти главы, выделим из них  хульные, издевательские, антихристианские  выражения,  определения:

"Здание стоит на краю гетто: одной стороной  оно выходит к открытому, языческому  миру,  другой - на улочку, петляющую среди скученных домишек  Еврейского квартала." (с. 13).

"Северная  готическая традиция  всегда благоволила к фаллическим шпилям.  Приверженцы ее зачастую изображали Христа тощей, аскетической фигурой. Но  на юге главенствовал  женский элемент христианства - тонкий, нежный,  соблазнительный, пропитанный парами иных, более древних культов - Деметры (Цереры), Кибелы, Исиды.   "Мариолатрия", если хотите уничижительную версию." (с. 21).

"Когда апостолов оставила вера?  Во время бури на озере, когда  Петр  попытался повторить фокус Иисуса Христа и пройти по воде.  "Есть из вас некоторые  неверующие". Или когда человека, политзаключенного, увели на неправедный суд и приговорили к смерти: "Тогда  все ученики, оставивши  Его, бежали"." (с. 77).

"Тирания времени. Время - такой же самодур, как всякий бог."  (с. 78).

"Этот город (Рим) повидал на своем веку все, за исключением ереси." (с. 79).

"На стене в магазине, за прилавком, висит пыльное распятие - пластмассовая безделушка с забавными анатомическими подробностями:  дотошно  очерченными мускулами, толстыми как канаты сухожилиями, багряной кровью, стекающей   с ладоней. ступней и распоротого бока." (с.79).

"День этот отмечался  церковью как Празднование Обретения Креста  Истинного, и  этимология этого названия  таит в себе  как историю происхождения  этого слова, так и едкую, преднамеренную иронию.  Праздник мог быть отменен (Папой Иоанном XXIII), однако пережиток этот уцелел." (с. 79).

"Именно эта женщина (святая Елена) оправилась на Святую Землю (и это тоже не легенда),  обнаружила Истинный  Крест (вот это уже легенда) и  привезла его обратно в Рим, где его распилили..." (с. 80).

"Елена  также привезла  грозди Распятия. часть таблички, висевшей на кресте над головой Иисуса, столб, к которому Он был привязан во время бичевания, несколько   камней из гробницы, несколько камней  из вифлеемской пещеры, лестницу из дворца Понтия Пилата и часть креста,  на котором распяли Искупителя грехов наших." (с. 80).

"Вам нужно  воскрешение? Я задаю вопрос в сократовском смысле, зная ответ  и не желая его произносить. Я имею в виду, нужно ли вам воскрешение в наши дни? Тогда воскрешение  было им просто необходимо, это как пить дать. Куда бы вы не отправились в этом городе, вы обнаружите  свидетельства, подтверждающие тот факт, что  и римлянам, и грекам, и всем остальным в то время  очень нужна была  жертва - и воскрешение. Вспомните Диониса. Но сейчас?.." (с. 82-83).

"Я отлично понимаю святого Лаврентия, мученика,  познавшего адское пламя, прежде чем вознестись к небесам." (с. 208-209).

"... Мертвецы пробудятся и сдвинут пальцами гнет мраморных плит. Они выскочат  из могил и саркофагов и наконец предстанут перед судом - истории ли, Бога, кого угодно,  кто окажется в нужном месте в нужное время." (с. 209-210).

""Помните, люди, что вы суть пыль и в пыль вернетесь"." (с. 212).

"Дароносица появляется  на многих картинах Магды, проплывая над распятым священником, как взрыв, как адское пламя, как холокост жертвенного агнца." (с. 254).

"Это (статуя Мадонны) обычный кусок блестящего белого гипса, не представляющий никакой художественной ценности; скорее продукт индустрии, чем создание мыслящего существа." (с. 340).

"Можете зайти в древнюю церковь в этой стране древних церквей и зачарованно любоваться работами Перуджино, Пинтуриккьо, Пьеро делла Франческа..." (с. 340).

"За парковкой гнездились несколько ларьков, где можно было купить сувениры и амулеты.  Вся эта мелочевка развевалась на ветру, как ярмарочный флаг: четки, распятия, медальоны." (с. 343).

"Белые, блестящие, мадонны лежали ровными рядами, точно личинки в улье, как клопы на лабораторном столе." (с. 343).

"... Красная, ржавого оттенка  жидкость  текла из невидящих глаз по безразличным алебастровым щекам." (с. 343).

"Вокруг безобразного  здания (храма)  собралась небольшая группа." (с. 344).

"Под их (распорядителей) руководством разрозненная толпа пилигримов выстраивалась  в прямую линию и брела в саму церковь, как один целостный организм - как змея, как червь." (с.344).

"Согбенные фигуры становились на колени у центрального алтаря. Бестелесный лепет, казалось, исходил из аляповато выкрашенных стен здания - бормотание, плач, нечто сродни лепету  душевнобольных." (с. 345).

"Старухи и юные девушки, мужчины и мальчики, увечные и здоровые - все  они проталкивались к образу, словно перед ними предстало божественное явление, а не дешевая вульгарная статуэтка, чистый дух, а не  штампованный кусок глазированного гипса." (с. 345).

"Там  (на балконе) Магда будет часами рассматривать Мадонну, словно  подстрекая Ту расплакаться при ней." (с. 346).

"И Мадонна поплывет  по коллажу газетных вырезок и икон, благоговейных толп и проклятых душ, мимо другой Мадонны - Той, Которая держит Младенца, чтобы все видели Его несчастное личико, а увенчает композицию  змий." (с. 346).

"Язык, оказавший на  мир большее влияние, чем какой-либо иной, теперь вписан в мир плачущей Мадонны с Младенцем. Газетные вырезки и  обрывки священного текста ("текста Иуды")  чрезвычайно гармонично  обрамляют женщину, по щекам которой, точно драгоценные капли, скатываются  капли акрилового  багреца."  (с. 347).

Итак, мы  выявили четырех бесов, живущих в романе Саймона Моуера, ждущих непонимания,  восторга этой книгой  самых разнообразных читателей, чтобы сблизиться и вступить в контакт с ними. Можно сказать, что мы предохраняем отныне читателей  от этих "рукотворных" падших духов, имея в виду, что вместе с рукотворными с романом "сотрудничали" и настоящие бесы.

                15 мая 2015 года.























АБЛАЕВ МИХАИЛ. ""ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИУДЫ": МЕЛКИЙ БЕС, УМНОЖЕННЫЙ НА  ТРИ, ПЛЮС ОДИН".

Роман Саймона  Моуера "Евангелие от Иуды" (Харьков: "Книжный клуб", 2007) в переводе Антона  Свинаренко представляет из себя "текст о тексте", причем объект этого текста является археологической находкой, и в  отношении "о тексте" проявляются факторы работы  с историческим  источником, его сохранности, языка, авторства и что самое главное - достоверности. Этот  "шедевр" - возможно. последнее звено в цепи подобных "текстов о тексте", начатой, должно быть, "Мастером и Маргаритой"  М. Булгакова. Но как роман Булгакова производен от "Мелкого беса" Ф. Сологуба (об этом мы писали в работе о "творении"  "МиМ" для православного литературного журнала под началом Патриарха), так  Саймон Моуер решил разыграть спектакль с бесом и в "романе" (прижизненном и посмертном) католического священника с замужней женщиной, и в тексте своего романа, изображающего этот "роман" с бесовскими "прилогами", и в образе "евангелия", не могущего так называться по причине его враждебности христианству (далее - "текста Иуды")  и являющего собой "беса" для христианских источников и  христианской веры.
Рассмотрим  проявления этих трех бесов в тексте романа.
Начнем с "беса в романе" - любовной истории католического священника Лео Ньюмана и  Мэделин Брюер. Их знакомство началось с исповеди, когда женщина несерьезно, насмешливо отнеслась к этому Таинству. Как она позже признавалась, после этого она потеряла веру в Бога, начала  всевозможно искушать отца Лео, также имевшего некрепкую веру, влюбила его в себя, довела дело до того, что требовала его оставить священство и жениться на ней после развода с мужем и оставлении детей, совершила с ним акты прелюбодеяния, узнав, что ее  возлюбленного призывают к ответу церковные власти, совершила  самоубийство, попытки которого у нее были  и раньше, что не было известно отцу Лео. Таким образом, Мэделин стала "агентом" беса,  способствуя разрушению веры  отца Лео, исторжению его из священства, сделав его "виноватым" в своей смерти, оставшись связанной с ним (это провозглашается в книге) либо в виде неприкаянного призрака, либо "оставив" по себе  того самого беса их "романа" в своем образе.
Последние события плотского  "романа" были параллельны с ознакомлением отца Лео с новооткрытым "текстом Иуды" (документом "ранней антихристианской  пропаганды", скорее всего эбионитов - с. 298)  в Иерусалиме - третьим бесом,   внушавшим ("шептавшим") священнику-текстологу антихристианские, антицерковные  помыслы, мнения, формирующие такие же убеждения, овладевавшем им во сне. Сейчас  мы рассмотрим "следы"  беса в языке автора романа, заражающие текст, связанный с отцом Лео, периодически разрушающий веру и благочествие этого священника.
Прежде - вопрос о том, не является ли "грязный", "хульный" язык авторского текста особенностью именно Саймона Моуера как "художника католической Церкви"? Но в романе встречается ряд  благочестивых диалогов, фрагментов, связанных с Лео, но не относящихся к нему, а определяющих лицо Церкви. Зараза "со знанием дела"  вкрапляется в текст, как  и бесовские внушения - в сознание.
Итак, рассмотрим "бесовские искушения" текстом романа, которые, производны от сознания Лео Ньюмана и находят отклик в  нем. Выделим подчеркиванием  места, на которые нужно  обратить внимание:

"Прием оказался мероприятием прескучным - мельтешение черного, серого и темно-синего  под присмотром нимф и богинь, что резвились на потолке, выполненном в стиле позднего маньеризма.". (с. 9).

"А что же, интересно, видела она? Сухого, скучного священника? Стерильного, безликого.  Возможно, тупиковую ветвь человечества." (с. 11).

"...Она устремила взгляд к пыльному переплетению богов с громадными фаллосами и богинь с пышными персями.". (с. 11).

"Группа американских ученых попыталась доказать, используя  сложный компьютерный анализ, что фрагменты (папирусы с Мертвого моря) не имеют никакого отношения к христианству, а являются давно утерянной  частью книги пророка Осии.". (с. 35).

"Вся эта мощь,  ощущение божественного обладания, столь  же яркое, как и простая плотская любовь, достижение кульминационной точки, куда более сильное, чем банальный оргазм..." (с. 42).

"В церкви всегда находилось несколько посторонних: случайные туристы, проходившие мимо и зачарованные идеальной - соловьиной - чистотой монашеских голосов..." (с. 43).

"Когда-то   на алтарь для ритуального заклания  возлагали быка, увешанного  цветочными гирляндами, теперь же в этих целях используется кусочек хлеба, который может олицетворять  жертву Христову, -  а может и не олицетворять.". (с. 44).

"Сестры воспевали Творца, чьи прекрасные деяния нельзя забывать; Творца, Который милостив и полон сострадания;
Творца, давшего им плоть, которой Он страшится..."  (с. 44).

"Когда Ему (Иисусу) перевалило за тридцать, эти претензии (на трон)  нашли выход в  лице Его  двоюродного брата Иоанна, сына жреца Захарии и женщины из дома Давидова. Иоанн был основоположником популярного движения  в Иудее и Галилее. Религиозным ли оно было или светским - в то время подобных различий не существовало: Иоанн стал  основоположником популярного движения, и движение это пошатнуло устои власти. Он напал на сына Ирода Антипаса на моральных и династических основаниях, а за усердие свое был упрятан в тюрьму у отдаленного берега Мертвого моря. " (с. 46).

  "... Лео чувствовал простор, чувствовал свободу и одиночество. Он целый час молился, читал требник, читал отрывки из Библии, бормотал слова, выдерживал долгие паузы.  Он молился тощему, перекошенному  Иисусу, он молился Богу, образ  Которого  колебался между патриархальной мифической фигурой, пришедшей из детства, и абстрактным понятием, бесконечным, как  галактика, бесконечным, как космос между галактиками, бесконечным, и  неясным, и бессмысленным, как космос, содержащий в себе  все галактики и все космосы." (с. 103).

"У ее (Мэделин) волос был  особенный запах. Лео почти вспомнил, как впервые ощутил его  в замкнутом, безвоздушном пространстве исповедальни..." (с. 111).

"И тогда  Лео  сделал потрясающее открытие: телесное может быть неразрывно связано с духовным". (с. 112).

"Вдалеке забрезжил лучик, сверху донесся крик - это старуха, сопровождавшая души усопших, приближалась с карманным фонариком. " (с. 112).

"Сложный вопрос - женщины. Достаточно вспомнить ее (Мэделин) тезку - Марию Магдалину, женщину, из которой  изгнали (?) семерых бесов." (с. 116).

"Истерия от histera, что  значит "матка". Насколько он (Лео) понимал, это отличало именно женщин.
Иезавель, Сусанна - эти имена являются  мужчинам, давшим обет безбрачия, в страшных снах. Саломея отбрасывает полог и вращает бедрами, пока Ирод призывает рубить головы с плеч.  Далила гладит голову  Самсона и тянется к ножницам, продолжая источать льстивые, соблазнительные речи. Юдифь поднимает саблю..." (с. 118).

"Их телефонные разговоры были осторожны и намеренно туманны, словно они оба опасались, что их могут услышать, что линию кто-то прослушивает, кто-то, прячущийся во внешней ткани мира, точно актер за кулисами, третий лишний  у них за спиной - возможно, Бог, униженный до банальной прослушки." (с. 132).

"Выехав  с раскаленной прибрежной равнины, они очутились в прохладе холмистого города:  Иерусалим, Yerushalem, название которого на иврите происходит от имени ханаанского бога Шалема, однако за многие века успело слиться со всем известным словом из иврита, словом, обозначавшим  то, чем, вообще-то, всегда был обделен этот пыльный уголок Средиземноморья -  словом "shalom", мир." (с. 140).

""Остерегайтесь блуда.  Все остальные грехи совершаются за пределами тела, но блудить - значит грешить против собственного тела"." (с. 140).

"На другом берегу высились холмы Моаб, казавшиеся двухмерными  против света;  там стоял Моисей и взирал на Землю Обетованную, достичь которой ему было не суждено." (с. 151).

"...Это место  принадлежало ящерицам, шакалам и пророкам, в этом месте  человек по имени  Иисус провел сорок дней и сорок ночей, охваченный ужасом одиночества." (с. 151).

"Лео одолевали апокалиптические  мысли. "Кто  удостоится чести прочесть свиток?" - думал он..." (с. 151).

"Мариам, Мария. Довольно распространенное имя. Мария Богородица, конечно же.  Эту историю знают все: разодевшись в пестрые халаты, завернувшись в простыни и нацепив кучу бижутерии, вся честная компания  шастает  по коллективной памяти Западного мира. Волхвы. Золото, ладан, мирра. Бык, осел и Младенец в яслях. Избиение младенцев." (с. 160).

"Лео  подавил в себе  абсурдное желание рассказать  Гольдштаубу обо всем, поборол нелепый соблазн  исповедаться." (с. 163).

"Наряду с содомитами и прелюбодеями они (малакии) входили в длинный список обреченных: прелюбодеи, идолопоклонники, "мягкие мужчины", содомиты, воры, ростовщики , пьяницы, клеветники и мошенники." (с. 165).

"Он (Лео) его (свиток) расшифрует. И вся витиеватая, хитроумная  христианская доктрина пойдет прахом. " (с. 180).

"Лео вспоминал, как ее  (Мэделин) маленькие сильные ручки со знанием дела направляли его;  как она шептала непристойные проклятия..." (с. 184).

"Остерегайся блуда, - прошептал ему  святой Павел, -  все остальные грехи совершаются  за пределами тела,  но блудить - значит грешить против собственного тела." (с. 184-185).

"Она (Мэделин) была неизведанной территорией, на которую он вторгся, островом тщеславия и треволнений. У Лео не было никаких  ориентиров или  отправных точек, ничто не могло послужить ему путеводной нитью в этой чащобе похоти и отвращения. Он понял двуликую природу любви. Он любил Мэделин -  и в то же время ненавидел." (с. 192).

"Ее слова разносились  удивительным эхом, словно настоящая ритуальная мантра.  Словно Мэделин цитировала строки малопонятной литургии, суть которой была ей недоступна." (с. 193).

"Лео на мгновение обернулся и увидел это же лицо по ту сторону стеклянной перегородки, за рентгеновским аппаратом, на другом берегу Стикса." (с. 197-198).

"В глубине души Лео задается  вопросом, который терзал его всю жизнь, но над которым он, тем  не менее, редко по-настоящему задумывался:  существует ли нечто, трансцендентное  либо имманентное (его устроило бы и то, и другое), что можно назвать Богом ( Dio, Аллахом, Яхве, если уж на то пошло), и, если это нечто (?!)  существует, не плевать ли ему (Ему?) на духовную и физическую жизнь этой пылинки, летящей туристическим классом в лондонский аэропорт Хитроу?" (с. 199).

"Казалось, молитва - это признак отчаяния, последняя соломинка для утопающих." (с. 203).

"...Прихожане... сидели на лавках и молились, встав на колени, отдавая себя в распоряжение изломанной, пронзенной фигуре, что висела над ними." (с. 203-204).

"Лео чувствовал, что  многому приходит конец: его вере, его призванию, его несвободе." (с. 204).

"Лео знал боль предательства, знал, насколько она необходима и неизбежна.  Предательство уходило корнями в веру,  оно было ее принудительным продолжением.  Предательство уходило  корнями в веру, в убеждения, черпало оттуда  уверенность в своей правоте." (с. 204).

(Это похоже на главный символ подтекста романа "Мелкий бес" (передание, предание, предавание - общее слово "давать", "передавать"). Должно быть, автор интуитивно влился  в "поток"  романа Ф. Сологуба (смотри наши статьи о "Мелком бесе" в литературном журнале Патриарха)).

"Паника - это пережиток язычества, дитя бога Пана, великого и загадочного в своей неприкаянности на фоне олимпийского здравомыслия. Лео обуяла чистая, языческая  паника: он задыхался, грудную клетку будто сдавливало тисками." (с. 219).

""А что такое правда?" - вопрошал Пилат. Греческое слово aletheia." (с. 232).

"Пахло асфальтом и выхлопными газами; должно быть, похожие миазмы окутывали  Аид, Гадес, Тартар - как ни назови обитель смерти." (с. 236).

"Фотография эта (Мэделин) была наделена дивной силой, мощью подлинной иконы." (с. 236).

"Мэделин была мертва. Не переместилась в иное измерение, не стала тенью в царстве Аида, а просто погибла." (с. 261).

""Комиссия Иуды", как они сами себя называли, была назначена, чтобы контролировать работу и  решать, в каком виде преподнести миру уничтожение веры." (с. 263).

"Тайное знание - это то знание, которым обладают приобщенные  к гностическим обрядам." (с. 265).

"Изолированный от мира, защищенный от мира надежной прослойкой, он (Лео) снова принялся за скрупулезное препарирование двух тысяч лет веры: буква за букву, слово за слово, око за око, зуб за зуб;  сожжение за сожжение, рана за рану, полоса за полосу." (с. 267).

"Лишившись Бога, к Которому он взывал прежде, Лео предпринимал абсурдные попытки  беседовать с Мэделин, пытался  воскресить ее в своих фантазиях, пытался  воссоздать ее из из эфира, воздуха или какой-то иной субстанции, хранившей ее образ..." (с. 268).

"Прочтя короткую, малозначительную молитву, Лео отчасти ощутил былую силу, силу и величие, которых лишился." (с. 271).

"Лео вспомнились лица на портретах Эль-Греко: вытянутые, тонкие черты, темные безумные глаза." (с. 273).

"Среди безразличных  звезд на небе - обычных облаков водорода, что взрываются в вакууме,  - его единственным утешением были воспоминания о Мэделин..." (с. 284).

"Ригель, Сириус, Антарес; Большая Медведица, Лебедь, Скорпион. Языческое  прошлое  по-прежнему  опережало  настоящее." (с. 285).

""Анафема", красное словцо в речах всех понтификов. Оно попахивает  инквизицией и аутодафе." (с. 285).

"Лео стоял по колено в соре  общепризнанных убеждений, среди обломков девятнадцати веков веры, в руинах мириад драгоценных иллюзий." (с.290).

"... ( Апостол Павел) человек, чьи помыслы были пропитаны чувством вины, человек, чей разум буквально полыхал, человек, чей бедный, скудный  греческий пугал каждого его читателя..." (с. 292).

"Самая  притесняемая секта из тех, что сражались  за право распоряжаться Гробом Господним, копты превзошли всех..." (с. 295).

"...Люди, глядящие в путеводители, люди, слушающие  своих гидов, люди, сохраняющие все увиденное на видеопленке, но ничего не видящие собственными глазами, - разношерстная компания  свидетелей у  пупа Земли." (с. 298).

"... места... где  Авраам за шиворот держал сына над обрывом  (?)." (с. 301).

"Ворота он (Лео) узнал: это были Овечьи ворота, возле которых приносили в жертву овец, тысячи овец, сотни тысяч овец, и по камням  стекала кровь, и всюду пахло  кровью и паленым мясом." (с. 302).

"Ворота  Святого Стефания, откуда первых мучеников выводили на верную гибель под градом камней..." (с. 302).

После "аутодафе" в огне пожара в Библейском центре Иерусалима и лечения в больнице:
"Лео чувствовал себя Икаром, который  дерзнул подлететь слишком близко к солнцу и опалил свои крылья. Как и Икар, он рухнул наземь, но, в отличие от Икара, выжил. " (с. 329-330).

Итак, налицо  множество "цитат" беса, погубившего Лео Ньюмана как пастыря (а было за что!) и давшего ему "вечную любовь"  к  самоубийце Мэделин, в союзе  с бесом "текста Иуды" доведшего его до "сожжения" после "предельного отпадения" от христианской веры.
Теперь - о будущей после исцеления жизни Лео с чешкой Магдой (новым "образом" Мэделин - Магдалины). Главы романа, посвященные ей, написаны от лица Лео Ньюмана и имеют  заглавие: "Магда -  настоящее время". Роль "беса" здесь, в этом тексте  играет сам Лео. Рассмотрим  подробно  эти главы, выделим из них  хульные, издевательские, антихристианские  выражения,  определения:

"Здание стоит на краю гетто: одной стороной  оно выходит к открытому, языческому  миру,  другой - на улочку, петляющую среди скученных домишек  Еврейского квартала." (с. 13).

"Северная  готическая традиция  всегда благоволила к фаллическим шпилям.  Приверженцы ее зачастую изображали Христа тощей, аскетической фигурой. Но  на юге главенствовал  женский элемент христианства - тонкий, нежный,  соблазнительный, пропитанный парами иных, более древних культов - Деметры (Цереры), Кибелы, Исиды.   "Мариолатрия", если хотите уничижительную версию." (с. 21).

"Когда апостолов оставила вера?  Во время бури на озере, когда  Петр  попытался повторить фокус Иисуса Христа и пройти по воде.  "Есть из вас некоторые  неверующие". Или когда человека, политзаключенного, увели на неправедный суд и приговорили к смерти: "Тогда  все ученики, оставивши  Его, бежали"." (с. 77).

"Тирания времени. Время - такой же самодур, как всякий бог."  (с. 78).

"Этот город (Рим) повидал на своем веку все, за исключением ереси." (с. 79).

"На стене в магазине, за прилавком, висит пыльное распятие - пластмассовая безделушка с забавными анатомическими подробностями:  дотошно  очерченными мускулами, толстыми как канаты сухожилиями, багряной кровью, стекающей   с ладоней. ступней и распоротого бока." (с.79).

"День этот отмечался  церковью как Празднование Обретения Креста  Истинного, и  этимология этого названия  таит в себе  как историю происхождения  этого слова, так и едкую, преднамеренную иронию.  Праздник мог быть отменен (Папой Иоанном XXIII), однако пережиток этот уцелел." (с. 79).

"Именно эта женщина (святая Елена) оправилась на Святую Землю (и это тоже не легенда),  обнаружила Истинный  Крест (вот это уже легенда) и  привезла его обратно в Рим, где его распилили..." (с. 80).

"Елена  также привезла  грозди Распятия. часть таблички, висевшей на кресте над головой Иисуса, столб, к которому Он был привязан во время бичевания, несколько   камней из гробницы, несколько камней  из вифлеемской пещеры, лестницу из дворца Понтия Пилата и часть креста,  на котором распяли Искупителя грехов наших." (с. 80).

"Вам нужно  воскрешение? Я задаю вопрос в сократовском смысле, зная ответ  и не желая его произносить. Я имею в виду, нужно ли вам воскрешение в наши дни? Тогда воскрешение  было им просто необходимо, это как пить дать. Куда бы вы не отправились в этом городе, вы обнаружите  свидетельства, подтверждающие тот факт, что  и римлянам, и грекам, и всем остальным в то время  очень нужна была  жертва - и воскрешение. Вспомните Диониса. Но сейчас?.." (с. 82-83).

"Я отлично понимаю святого Лаврентия, мученика,  познавшего адское пламя, прежде чем вознестись к небесам." (с. 208-209).

"... Мертвецы пробудятся и сдвинут пальцами гнет мраморных плит. Они выскочат  из могил и саркофагов и наконец предстанут перед судом - истории ли, Бога, кого угодно,  кто окажется в нужном месте в нужное время." (с. 209-210).

""Помните, люди, что вы суть пыль и в пыль вернетесь"." (с. 212).

"Дароносица появляется  на многих картинах Магды, проплывая над распятым священником, как взрыв, как адское пламя, как холокост жертвенного агнца." (с. 254).

"Это (статуя Мадонны) обычный кусок блестящего белого гипса, не представляющий никакой художественной ценности; скорее продукт индустрии, чем создание мыслящего существа." (с. 340).

"Можете зайти в древнюю церковь в этой стране древних церквей и зачарованно любоваться работами Перуджино, Пинтуриккьо, Пьеро делла Франческа..." (с. 340).

"За парковкой гнездились несколько ларьков, где можно было купить сувениры и амулеты.  Вся эта мелочевка развевалась на ветру, как ярмарочный флаг: четки, распятия, медальоны." (с. 343).

"Белые, блестящие, мадонны лежали ровными рядами, точно личинки в улье, как клопы на лабораторном столе." (с. 343).

"... Красная, ржавого оттенка  жидкость  текла из невидящих глаз по безразличным алебастровым щекам." (с. 343).

"Вокруг безобразного  здания (храма)  собралась небольшая группа." (с. 344).

"Под их (распорядителей) руководством разрозненная толпа пилигримов выстраивалась  в прямую линию и брела в саму церковь, как один целостный организм - как змея, как червь." (с.344).

"Согбенные фигуры становились на колени у центрального алтаря. Бестелесный лепет, казалось, исходил из аляповато выкрашенных стен здания - бормотание, плач, нечто сродни лепету  душевнобольных." (с. 345).

"Старухи и юные девушки, мужчины и мальчики, увечные и здоровые - все  они проталкивались к образу, словно перед ними предстало божественное явление, а не дешевая вульгарная статуэтка, чистый дух, а не  штампованный кусок глазированного гипса." (с. 345).

"Там  (на балконе) Магда будет часами рассматривать Мадонну, словно  подстрекая Ту расплакаться при ней." (с. 346).

"И Мадонна поплывет  по коллажу газетных вырезок и икон, благоговейных толп и проклятых душ, мимо другой Мадонны - Той, Которая держит Младенца, чтобы все видели Его несчастное личико, а увенчает композицию  змий." (с. 346).

"Язык, оказавший на  мир большее влияние, чем какой-либо иной, теперь вписан в мир плачущей Мадонны с Младенцем. Газетные вырезки и  обрывки священного текста ("текста Иуды")  чрезвычайно гармонично  обрамляют женщину, по щекам которой, точно драгоценные капли, скатываются  капли акрилового  багреца."  (с. 347).

Итак, мы  выявили четырех бесов, живущих в романе Саймона Моуера, ждущих непонимания,  восторга этой книгой  самых разнообразных читателей, чтобы сблизиться и вступить в контакт с ними. Можно сказать, что мы предохраняем отныне читателей  от этих "рукотворных" падших духов, имея в виду, что вместе с рукотворными с романом "сотрудничали" и настоящие бесы.

                15 мая 2015 года.