Глава 20. Тишина

Шаг за шагом, тук-тук-тук, ложились шаги Орландо на булыжную мостовую. Он носил обычные ботинки из мягкой кожи, и подошва у них была тонкая – караульные солдаты и горничные всегда пугались, когда он бесшумно появлялся за спиной. Но в момент, когда его нога коснулась площади, спустившись с деревянной ступеньки эшафота, раздался гул, словно колокол ударил на здании башни Университета.
Бум-бум-бум! Шаги Орландо гулким эхом отозвались в сердцах людей – так уходила эпоха. Уходили страх, страдание и горе, впереди была новая жизнь. А старый человек, олицетворявший для них жизнь старую, покидал площадь в полном одиночестве. Люди инстинктивно шарахались от него, будто не хотели запачкаться даже случайным прикосновением.
Он замечал это, и только подсчитывал нанесенные ему раны – сейчас он больше не мог защищать себя. Орландо, так и не ставший великим, уходил из города, словно никогда и не жил в нем. У него мелькнула мысль, что он может спрятаться где-нибудь на задворках, и остаться – мало кто знает его в лицо, и он сможет жить где-нибудь, не привлекая к себе внимания. Много ли ему нужно? Пусть он ничего не скопил для себя, не составил состояния, но разве Орландо разучился думать или работать? Он сможет начать все заново, лишь бы видеть эти дома и каналы, гулять по этим улицам. Кому есть дело до старого человека, доживающего свой век в темной мансарде.
Однако его планам не суждено было осуществиться. Люди, молча расступавшиеся перед ним, двинулись вслед, едва он миновал последних. Молчаливым конвоем они шли следом, провожая его, и внимательно глядя, чтобы опальный правитель не вздумал никуда свернуть. Сначала он испугался того, что они доведут его до границы Амаранты, а потом убьют где-нибудь в темном переулке. В какой-то момент Орландо даже захотел позвать конвойных, чтобы проводили его до самого конца предместий, или попроситься назад в тюрьму – так велик был его страх перед своими бывшими подданными. Все-таки умереть на плахе куда приятнее, чем быть забитым до смерти в вонючей сточной канаве. Но он почему-то никого не позвал, просто не посмел.
Молчаливая толпа провожала его по улицам Халидада, ступая след в след, но не приближаясь ближе, чем на пару метров. И мало-помалу страх утих, потому что никто не сделал ни одного угрожающего жеста, не произнес ни одного слова. Он шел и спустя некоторое время почти позабыл о них, вот только плохо было, что свернуть никуда не получалось. После всего произошедшего он бы пошел на холм, который был неподалеку от кладбища Неф-Лакот, сел там и смотрел бы на засыпающий город.
Но Амаранта твердо была намерена изгнать его – ни шагу в сторону не позволили ему сделать непрошеные соглядатаи. Не случилось даже попрощаться с Обводным каналом и тем самым дорогим для него переулком возле Муськиной радости, в который всегда стремилось его сердце. Его просто взяли и вышвырнули, как паршивую собаку. Уж лучше бы казнили!
Орландо осознал, что никогда больше не увидит Синюю башню, и свой любимый памятник королеве Брижитт, куда он частенько ходил за советом. Сигизмундов сад, Ла-Уньон, и дом, затерянный на Черешневом проспекте, даже чертов Сеймор с его лачугами, лепящимися друг к другу! А Мост Семи Мечей, Университет, Касаблас...
Правитель остановился, как вкопанный. Люди едва не налетели на него, но удержались и остановились буквально в шаге, все так же молча. Орландо повернулся к ним, и уставился воспаленным взглядом в лица первого ряда, но никто из них даже не дрогнул и не моргнул глазом.
Он сделал движение, чтобы двинуться не вперед, а вбок, но людская масса не шелохнулась и не отпрянула. Сжатые челюсти, горящие ненавистью глаза качнулись совсем близко от его лица и замерли в неподвижности. Орландо толкнулся в них, как в стену, и понял, что никто его не пропустит. Ему был доступен только один путь – вперед, к Малиновым воротам по Каштановой улице.
Так хотелось закричать, толкнуть, пнуть кого-нибудь из них, чтобы выгрызть дыру, просочиться и исчезнуть в переулках, но он не решился. Ему было страшно, что кто-то из них его ударит. Но никто не стал бить старика, его просто оттеснили обратно на Каштановую. Полный злобы и отчаяния, он сжал кулаки и двинулся вперед – они даже не позволили ему проститься с городом его надежды, его любви и печали.
Вот и Малиновые ворота показались, и тут Орландо окончательно упал духом. Все напрасно, он больше никогда не увидит свой любимый город. Он опустил голову и молча побрел прочь, туда, где солнечный свет сиял сквозь арочный свод ворот.
Его проводили до самого конца предместий. И, как только он пересек невидимую черту, отделяющую Амаранту от окрестных полей, его провожатые остались позади. Раз! Мгновение отделило его от людей, оставшихся по ту сторону. Вот он был – удар топора. Именно такого удара он и боялся, и ведьма Ирья правильно угадала, как нужно больнее наказать его.
Теперь он был свободен, но свобода была ему не нужна. Он мог идти куда угодно – и ему некуда было пойти. Орландо остановился, глядя на людей, все так же молча стоявших на границе города, и ему захотелось завыть на весь Плериэль, жутко и отчаянно. Но он промолчал, он отвернулся и зашагал прочь, сам не зная куда. У него не было теплого плаща, а сюртук пропускал холод и ветер, его ботинки были пошиты для ходьбы по кабинету, а не по полям, он был голоден, и у него не было ни копейки денег.
Сердце сдавило холодной рукой, Орландо закусил губы и заставил себя шагать, пока ноги смогут идти. Амаранта оставалась позади, а впереди была только грязная дорога.

Каждый шаг давался ему с трудом. Только оставшись наедине с собой, он ощутил усталость от бессонной ночи, голод и холод, бесцеремонно забирающийся под плащ. Несмотря на то, что зима явно отступала, и с крыш капало, ветер оставался холодным. Орландо страдал от назойливой сырости, от ледяных рук ветра, забравшихся под плащ и шаривших у него по телу.
Дорога совсем раскисла. Здесь, на гранитных плитах тракта было еще терпимо, а многочисленные проселочные дороги, то и дело убегавшие прочь, как хрупкие веточки, утопали в грязи. Стены и крыши почернели, набрали воды, и выставили на всеобщее обозрение облупившуюся штукатурку. Если такая погода продержится достаточно долго, то в скором времени можно ожидать всплеска строительных и ремонтных работ – в Орландо снова заговорил государственный управитель. Он представил себе, как вся Амаранта оденется в строительные леса, и застучат плотницкие молотки, запахнет свежей краской. Обновенная, красивая Амаранта снова обретет свое величие, чтобы поражать людское воображение.
Да, после затяжной зимы почти каждое здание нуждается в ремонте. В Халидаде и Найкратово целые кварталы были оштукатурены и покрашены, а теперь от штуатурки остались одни воспоминания. Орландо вспомнил вид из окна кабинета Тузендорфа и представил, как ряды домов за каналом снова окрасятся в разные цвета – было так отрадно, что он даже разулыбался, стоя в чистом поле посреди Великого тракта. Перед глазами бывшего Правителя замелькали чистые улицы, освещенные фонарями, опрятные дома и запруженные людьми проспекты. Он услышал, как шумит канал под мостом Семи Мечей, и как трепещут на ветру знамена на Синей башне.
Каждая маленькая улочка, каждый пятачок и дворик в Амаранте имел свое лицо, свою душу, и Орландо был знаком с ними всеми. Он знал, как мерцает свет в Водном проходе, как хлопает на ветру белье в темном дворике в Сейморе, как падают листья в садах Ла-Уньона. Жизнь, нескончаемая, вечная, была в каждом окне. Какая бы чума ни приходила в город, он снова возрождался и кричал по-младенчески, пел, плакал и смеялся. Любая драма могла случиться утром, а к вечеру от нее оставались только воспоминания, обтесанные, как гранитные волнорезы в море.
Орландо любил этот город. Он жил им. И была в том чудовищная несправедливость, что ему оставили жизнь, лишив права жить в Амаранте. Разве это не равнялось смерти? Разве это не было хуже? Кто-кто, а правитель Орландо уж точно заслужил право умереть в своем городе, но его обездолили и изгнали, чтобы он окончательно потерялся в огромном мире, и стал призраком, не знающим где упокоиться.
Солнце смотрело в сторону заката, тихо-тихо из каждого угла выползали лиловые тени, чтобы с каждой минутой жиреть, набирать массу, расти и обволакивать землю. Сладкий запах земли, мокрой коры, свежих веток, еще чего-то радостного кружил в воздухе, дразнил, хватал за ноздри. И пронзительный ветер шептал о своем ожидании нового, восхитительного приключения, звал за собой, тревожил душу.
Орландо осмотрелся – больше за ним никто не шел, даже самые любопытные и стойкие давно махнули на него рукой и убежали назад, в Амаранту – праздновать новую жизнь. Черные постройки предместья тоже остались позади, а впереди было пусто. Только каменная дорога и безжизненные поля с вороньими пугалами. Некуда, идти некуда. Отчаяние приходило и уходило короткими приступами, накатывало волнами: в одну минуту он был готов броситься назад и вернуться в город любой ценой, даже если стражники убьют его в воротах, а в другую ему казалось, что перед ним новая жизнь, и он может начать все заново.
Вот только ботинки набрали воды, и под плащом гуляет холод, а желудок тихо тянет жалобную песню. Орландо внезапно вспомнил, как он шел в Амаранту сорок лет назад и удивился, вспомнив, что с тех самых пор он больше никогда не испытывал голода. Он слишком привык к комфорту, теплу и сытости, привык к Королевскому дворцу, и даже стал считать его своим. Глупец, в этом мире тебе не принадлежит даже собственная шкура. Ты берешь ее взаймы – придет день и придется возвращать с процентами.
Он вздохнул и пошел по дороге, справедливо полагая, что лучше двигаться как можно быстрее, пока силы не оставили его. Жизнь непредсказуема, и за поворотом его снова может ожидать счастливый случай, но до него еще надо дожить, а значит лучше двигаться. Так он шел, стараясь ни о чем не думать, его мысли были настолько ядовитыми, что можно было отравиться и умереть. Но сколько бы он ни шел, пейзаж не менялся, и помаленьку усталость и отчаяние стали снова овладевать им.
- Я стар, я слишком стар, чтобы начинать все заново. У меня больше нет сил, да и желания менять мир. Все, что мог, я сделал – и вот мне благодарность. Разве люди стоят того, чтобы работать для них? Разве они могут оценить чужой труд и усилия? Нет, они как огромные желудки: съедят все, переварят, а на выходе выдадут тебе обыкновенное дерьмо. Человек, удивительное творение, так сложно устроенное, по сути есть не что иное, как генератор дерьма.
Именно сейчас Орландо изливал свою горечь, сам понимая, что злится  и тоскует по Амаранте. Когда шторм утих, все стало на свои места, он внезапно прозрел и понял, что больше всего в жизни любил этот равнодушный город. Его феерическая страсть к принцессе, завоевательные планы, жажда славы – все отступило и поблекло перед лицом по-настоящему тяжелой тоски. Амаранта... все, что он делал, он делал ради нее, и вот лишился. Может быть, и правда нужно было броситься на штыки у Малиновых ворот и умереть?
Сзади раздался цокот копыт. Из Амаранты ехал какой-то экипаж, и Орландо сошел с дороги, чтобы не быть растоптанным, а сам удивился тому, что страстно мечтая о смерти, он все же аккуратно бережет себя, словно планирует прожить вторую жизнь. А ведь маленькая принцесса сама пошла на смерть… Но у него никогда не было такого мужества.
Большая черная карета поравнялась с ним, обогнала его, и внезапно затормозила. Орландо тоже остановился, раздумывая, не побежать ли отсюда? Кто знает, какие-нибудь молодчики вполне могут захотеть воспользоваться его беспомощностью, или некие обиженные им вдруг вспомнят, что можно отомстить. Страх полоснул плетью, пока дверца кареты открывалась, но когда из нее вышли люди, он сменился ликованием.
Барон фон Тузендорф и госпожа Брадаманте не побоялись королевского указа, и приехали за ним! Значит, не все было так плохо, и Орландо оставлял за собой не только ненависть и проклятия. Слов нет, до чего же он был рад их видеть!
- Куда вы идете? У вас есть план?
- Голубушка моя, ну какой план? У меня нет ни гроша, и подметки скоро отвалятся – я просто иду, чтобы не умереть от холода. А вокруг все одно и то же, и даже мысли не за что зацепиться.
Госпожа Брадаманте полезла в карету и достала оттуда внушительный сверток:
- Этому мы поможем. А насчет мыслей – даже хорошо, вы сейчас лучше не думайте. Потом еще будет время все обмыслить. Когда случается великий разлом, надо просто свернуться, заползти как улитка в раковину и переждать, пока буря уляжется. Иначе можно и с ума сойти.
Они привезли ему теплую, удобную одежду, хорошую обувь, еду и деньги. И еще много всяких вещей, которые могли понадобиться человеку, у которого нет дома. Но сейчас главным для него была пища – забравшись в карету, чтобы не привлекать случайных взглядов, он жадно еще теплую поглощал жареную курицу, завернутую в плотную промасленную бумагу.
- В «Можжевельнике» купили, - пояснил Тузендорф. – Она еще и остыть не успела.
Он откупорил бутылку с горячим вином, и Орландо почувствовал, как по каждой клеточке его тела разливается тепло и покой. Снаружи вечерело, снаружи было ветрено и холодно, а он сидел в теплой карете рядом со своими друзьями и ел самую вкусную курицу в мире. Чувство безопасности ударило ему в голову, подобно сильному наркотику, опьяняя и расслабляя. Ему захотелось закрыть глаза и уснуть тут же, рядом с ними, чтобы ощущать тепло и человеческое присутствие.
- Хорошее вино, - проговорил он заплетающимся языком, - я уже напился.
- Это быстро пройдет, от голода и переживаний всегда голова бежит. Так у вас все-таки есть план? Куда вы собираетесь прямо сейчас?
Безумная мысль мелькнула у бывшего правителя – сейчас, когда он наелся и разомлел в тепле, он почувствовал жуткую, разламывающую усталость. Какой еще план? Разве он может шевельнуть хоть пальцем?
- А если... пошутить? – он уставился полупьяными глазами на госпожу Брадаманте, - вернуться во дворец и тихонько жить там в какой-нибудь из закрытых комнат? Я бы ходил по ночам, пугал принцессу и прославился как привидение.
- И на второй день попался кому-нибудь из слуг, чтобы уже наверняка не миновать виселицы. Ваше Высокопревосходительство, давайте будем реалистами – настроение в городе сейчас неблагоприятное, и вам там лучше не показываться. По крайней мере некоторое время. Вам лучше уехать в какой-нибудь большой город, вроде Энкрета или Панаша, и затеряться там, пожить как частное лицо под выдуманной биографией.
- А потом что? Мне почти шестьдесят лет.
- А потом будет видно. Давайте будем решать проблемы по мере их поступления. Сейчас для вас главное: затеряться и выжить.
Она была права, как всегда. Она всегда была права - неотъемлемое свойство этой необыкновенной женщины. Но мысль о том, что ему придется врать, строить из себя отставного лавочника, претила ему. Он снова начал съезжать в пропасть мрачного отчаяния.
- А не все ли равно? Я все потерял. Я играл по-крупному и начисто проигрался. Поддельная принцесса оставила мне жизнь, как будто оказала милость, как будто она вольна в моей жизни и смерти! Если бы эта дуреха из кабака была хоть чуточку умнее, она бы понимала, что никогда нельзя прощать врагов. Прощенный ненавидит в сто крат сильнее.
- Ваша милость, мне кажется, что вам давно пора плюнуть на всех принцесс мира и сосредоточиться на своих собственных делах, они пока что недостаточно хороши.
- Ах, вот оно что... Вы тоже списали меня со счетов, и считаете, что моя карьера окончена, и это больше не мое дело заниматься принцессами. Пожалуй, вы правы, мне с ними удивительно не везет...
Госпожа Брадаманте даже удивляться не стала, она понимала, что человек, переживший то, что случилось с Орландо, вряд ли будет справедлив в своих высказываниях.
- Здесь в сумке кошелек, и еще в подкладку зашиты деньги. Вы сможете купить себе дом и жить какое-то время. Как только устроитесь, дайте знать мне или господину барону, мы позаботимся о вас. А потом будет видно, как сложится ситуация, и чего можно от нее ожидать. Сейчас я не знаю, что случится со мной – пока я премьер-министр, но завтра я могу спокойно отправиться на виселицу, если нашей новой принцессе это взбредет в голову.
- А что собираетесь делать вы?
- Не знаю еще, - госпожа премьер-министр нахмурилась, - это не от меня зависит. Вернее, не только от меня. Возможно, мне придется переехать. Но в любом случае, я уже подала в отставку и теперь только жду, как решится моя судьба.
- Да, и я тоже, - вставил слово доселе молчаливый Тузендорф. – Мы с женой уедем в наше поместье и будем просто коротать старость, выращивать что-нибудь в оранжерее, да гладить кошек.
Орландо усмехнулся – он помнил, каким был Йозеф фон Тузендорф в те дни, когда судьба свела их вместе. А теперь вот, поместье у него, а сам Орландо не знает куда преклонить голову, и ест курицу, купленную этим самым Тузендорфом.
- Это вы зря. Я серьезно. Понимаете, правители приходят и уходят, а страна остается, и кто-то должен ей управлять. Лучше, если это будут профессионалы, а не королевские собутыльники, поэтому я бы попросил вас забыть обо мне и держаться за свои места изо всех сил. Вам будет непросто, потому что сейчас снова изо всех щелей полезет то, с чем я так долго боролся – кумовство, фаворитизм, дилетанство. Вы видели, как обрадовались эти графские недобитыши, когда принцесса вошла в город? Как кинулись они ей на шею в надежде, что она проявит милость и снова пустит их, несчастных, к кормушке!
Госпожа Брадаманте кивнула – ей самой это внушало серьезные опасения. Надо отдать должное правителю, он создал для них отличную рабочую обстановку, и они смогли продвинуться благодаря своим личным качествам. Кто бы сказал, что это возможно для сына пьяницы из Энкрета или служанки из Каррадоса.
- Вы должны мне пообещать, что сделаете все, чтобы сохранить те принципы, по которым я всю жизнь работал. Мне сейчас плохо, но мысль о том, что все мои труды были напрасны, способна меня убить. Спасите хоть что-то, постарайтесь не допустить развала. Обещайте мне. Вот прямо сейчас клянитесь.
- Клянусь.
- Клянусь... – эхом отозвался Тузендорф. Он уже думал о том, что у него на столе накопилась куча необработанного материала, и надо из него отобрать самое главное, чтобы доложить принцессе. А самое главное – надо будет докладывать это принцессе, или теперь уже госпоже Брадаманте? Вдруг принцесса не захочет морочить себе голову и сосредоточится на балах и платьях?
- Отлично. А теперь вот что – Орландо выглянул в окошко: синие сумерки уже готовы были опуститься на Плериэльские поля. – Я знаю, где я буду жить. Вы можете подвезти меня немного? До поворота на Яблонивку.
- Нет... – Тузендорф испуганно посмотрел на своего повелителя. – только не это.
- Почему нет? Мы оба знаем, что Дремучий лес уже много лет совершенно безопасен. И нет лучшего места, чтобы навсегда скрыться от людских глаз. Я не хочу жить в чужом городе, мне будет легче, если я буду знать, что Амаранта рядом. Кто знает как повернется жизнь, может, я еще ей понадоблюсь.
Тузендорф переглянулся с госпожой Брадаманте, в словах правителя был здравый смысл. С тех пор, как умер Змей, в Темном лесу и вправду было нечего бояться. Только зловещие легенды надежно охраняли его от постороннего вторжения. Сам министр там не бывал, но знал со слов Орландо, что у Змея была вполне уютная берлога, которая пустовала со дня его смерти.
- Вы уверены?
- Да, я уверен. Подвезите меня чуть дальше, чтобы мне не пришлось идти через Яблонивку, не хочу попадаться на глаза местным. Раз уж я исчезаю из мира, то должен исчезнуть бесследно.
Черная министерская карета тронулась. Пока они ехали, Орландо переобулся и переоделся – теперь он чувствовал себя намного лучше. Госпожа Брадаманте с Тузендорфом помогли ему упаковать вещи, которые наверняка пригодятся ему в ближайшее время. Орландо думал про берлогу Змея, но все же понимал, что она много лет стоит необитаемая, и на комфорт прямо сейчас расчитывать не приходится.
Карета отвезла его почти до самой Пожарной прогалины. Вернее, до того места, где начинался поворот на нее, который был давно занесен снегом, и зарос чахлыми кустиками. Но Орландо не перепутал бы эту дорогу и через сто лет – здесь все началось, и здесь всему было суждено закончиться. Круг замыкался, а судьба опять хихикала себе под нос, иронизируя над самыми честолюбивыми людскими планами.
Они вышли из кареты и встали, не зная, как проститься. Орландо пожал руки своим министрам и верным друзьям, расстроганно отметив, что они по-настоящему подавлены.
- Все будет хорошо, не волнуйтесь за меня. Ступайте и продолжайте наше дело, машина не должна останавливаться.
И тут госпожа Брадаманте сделала несколько решительных шагов и обняла его. Неожиданно, и так волнующе, что бывший правитель почувствовал, что сейчас расклеится перед подчиненными. Гордость не могла ему позволить этого, и он быстро высвободился, чтобы зашагать прочь, не оглядываясь, торопясь поскорее исчезнуть в сиреневых сумерках.

Пожарная прогалина так и стояла, как лысый череп. Молоденькие заросли упорно обходили ее стороной, не желая пускать корни на проклятом месте. Орландо вышел на нее, когда уже начало смеркаться, и снова все произошедшее безмолвно встало перед ним. Снег почти сошел, обнажив черную землю, влажную и пахучую – но не запах пробуждающейся травы мерещился Орландо, а запах горелого мяса.
Вот здесь лежала первая карета, он точно помнил. И кажется, что еще сохранились лошадиные кости, разбросанные по прогалине тут и там. Звери давно растащили и обглодали их плоть, оставленную людьми на месте убийства, а кости остались и долго белели, напоминая о произошедшем. Помнились и обугленные части карет, но теперь, через сорок лет, и их почти не осталось, и все же Орландо мог с точностью указать, что где находилось, и кто где лежал.
Он вспомнил, как шел тут с факелом, один посреди ночи, и как волосы на его голове шевелились от ужаса. Страх, восхищение и неправдоподобную гордость за себя он испытал на этом месте, а теперь вот стоит и ничего не чувствует – годы стерли не только следы пожарища, но и его чувства. Здесь была большая куча голов, которую Змей собрал для себя и забыл. А вот тут лежал несчастный Ибрагим, примотанный к оглобле. И как же он тогда опростоволосился, не убедившись до конца в смерти принцессы?
Все могло быть по-другому, и его жизнь могла сложиться иначе, доведи он до конца начатое дело. Ему бы не пришлось пережить многих страданий, и не проводить долгие годы человеческой развалиной, пустой и ненужной. Но тогда он бы и не знал того полета, когда он бродил по спящим улицам Амаранты, мысленно разговаривая с почти незнакомым человеком, как с единственно родным.
Ночь опускалась на прогалину, было свежо и тихо. Первые звезды зажглись на темнеющем небе. Призрачный час – в такое время выходят из небытия все неупокоенные души, мысли и сожаления, чтобы терзать своих жертв. Орландо стоял посреди проклятого места, будто нарочно решив отдаться на их волю, но не испытывал страха. У него было странное ощущение: в сумерках ему казалось, будто он снова молод, и только что вышел здесь, свернув с дороги в Амаранту. Как будто вся его жизнь – дурной сон или морок, приключившийся с задремавшим путником в плохом месте. Он смотрел в небо, смотрел, как горизонт меняет краски, становясь лимонно желтым, чтобы подняться вверх оранжевым, малиновым, сиреневым, и наконец, сгуститься до чернильного.
В мире было тихо. Казалось, что сегодня отгремели все страсти во всех уголках земли, все сестры получили по серьгам, и все счета были подведены и оплачены. Чистая, хрустальная звездочка, нежно загоревшаяся на небосклоне, внезапно сорвалась и покатилась вниз, истаивая в лучах закатного солнца. Ее время еще не пришло, слишком рано она зажглась и сгорела, так и не успев посиять в свое удовольствие. Так и юная принцесса некогда вспыхнула звездочкой и закатилась. Сегодня город гулял, празднуя ее возвращение, но лишь несколько человек знали, что именно сегодня она навсегда покинула этот мир.
Как несправедливо все повернулось – даже память ее оказалась уничтоженной. За грохотом фейерверков, за трескучими речами, за сиянием королевской короны тонкая тень отступила во тьму и слилась с ней, и никто этого не заметил. Только ему, да еще наверное, баронессе Ферро было мучительно больно оттого, что все так вышло.
Может быть, пойти туда, встать и кричать на площади, что новая принцесса – самозванка? Орландо подумал так и сам же засмеялся: некогда он так кричал и о настоящей принцессе. Кто поверит ему? Теперь его удел – тишина. Он стоял на прогалине и чувствовал, как мимо него проносятся годы, все эти беспокойные годы. Проносятся и исчезают во тьме, становятся воспоминаниями, не имеющими никакой ценности. Все проходит, все исчезает, все стирается с лица земли – это иллюзия, что мы можем что-то увековечить.
Разве он не знал, что самые прочные здания разрушаются, самые внушительные памятники падают, море приходит туда, где некогда была суша, и все обновляется, начисто стираясь из памяти земли. Принцесса исчезла, и он чувствовал, что она ушла по своей воле, задолго до него понимая, что ничто не имеет особого значения. Разве она не писала Змею, что важна каждая секунда – бесконечно важна, пока ты дышишь. Но потом уже ничто не имеет значения. Каждый день гибнут огромные, разноцветные миры, бездны надежд и страхов перестают существовать, и ничего не происходит, никто не замечает этого. А потом он слышал это еще где-то. Да, госпожа Брадаманте сказала во время чумы, что «триста пупов земли сегодня перестали существовать и ничего не случилось».
Так может, и в его страданиях нет никакой особенной важности. Пострадает и умрет, и ничего не останется. Эти деревья будут все так же расти, и ночь будет приходить на смену дню, и это, в сущности, хорошо. Потому что когда-то снова родится мальчишка, и будет смотреть вокруг широко открытыми глазами, восхищаясь и радуясь. Его плечи будут свободны от груза сомнений, горя и страха, он будет верить в то, что мир прекрасен. Все начнется заново.
Призраки, преследовавшие его всю жизнь, сегодня будто сговорились, решив попрощаться. Орландо стоял на месте своего преступления, на месте одного из своих преступлений, и не чувствовал всегдашнего холодного ужаса. Это была просто поляна посреди леса, жирная черная земля поглотила все случившееся, переварила и приготовилась выпустить на волю молодыми побегами, травой и цветами. Орландо чувствовал, как под ногами уже бурлит новая жизнь, ведется трудная работа, и он со своими переживаниями тут лишний.
С той самой роковой ночи, решившей его судьбу, Орландо жил в окружении призраков. И только королева Брижитт была к нему благосклонна – остальные были ненавидящими, мстящими, проклинающими. Или вечно упрекающими, как Змей и Лия. Казалось, что весь мир для него населен привидениями, и он сам давно перешел в их мир, пересек тонкую грань, отделяющую живых от мертвых.
Разыгравшееся воображение оживило шевеление в кустах, сделало его мистическим, нереальным. Каждая колыхаемая ветром веточка превратилась в силуэт, размахивающий руками, тянущий длинные, лишенные плоти пальцы к нему, преступному и одинокому. Орландо казалось, что мертвецы медленно кружат по окраине Пожарной прогалины, колдуют, свивают кольцо, которое он не сможет прорвать и останется с ними, чтобы они могли удовлетворить свою месть, бесконечно мучая его.
Их ветки-кости медленно двигались, туманные саваны окутывали их, поднимаясь от разогретой земли. Вместо лиц черные провалы тьмы скалились ему в глаза. Орландо стоял неподвижно и смотрел, как сужается кольцо, по которому они двигаются. Скоро ли они сомкнут его? Долго ли ему оставаться живым и чувствовать биение теплой крови в своих пальцах, прежде чем они высосут ее?
Временами ему казалось, что он узнает их: вот та, самая высокая и плотная фигура несомненно был Ибрагим. Он ворожил, размахивая туманным саваном, и нагонял марево на своего кровного врага, погубившего его семью и прервавшего династию. А ведь при жизни он был вполне сносным человеком, если не брать в расчет его профессиональные качества как короля. Орландо помнил его в Тайном знаке – король был приветлив и обаятелен, производил хорошее впечатление. Как же тогда он был молод, и совершенно не представлял себе последствий своего деяния! Он тогда и представить себе не мог, что этот приятный человек всего лишь через несколько часов встретится ему здесь, с оторванной головой, примотанный к шесту. Все казалось ему увлекательной и опасной игрой, но правду он осознал только здесь. С тех пор Орландо больше не питал иллюзий.
В ночь перед казнью принцессы он уже знал, как будет выглядеть ее лицо после смерти. Но даже тогда он испытал шок. Самое страшное его воспоминание относилось не к пожарной прогалине, нет – это была Голубиная роща и подземный ход, в котором стоял гроб с принцессой. Может, оттого, что Орландо любил ее, но ему казалось, что смерть изменила ее больше, чем других. Когда он видел множество трупов в чумной Амаранте, он так не пугался, как тогда при свете факелов, увидев обведенные фиолетовой каймой губы девушки.
Несколько крохотных черт, небольшие изменения, но ее лицо навсегда стало чужим. В мутном зеркале в покоях королевы Мередит он тогда увидел именно его. Был ли это призрак Лии или просто его воображение? Он часто размышлял об этом, но ответа так и не нашел. Вроде у принцессы был повод злиться на него, но он считал, что она не сердилась и понимала, почему Орландо был вынужден поступить по всей строгости закона. С другой стороны, она никогда не снилась ему, не являлась привидением и даже не всплывала в мыслях. Она оставила его навсегда и не напоминала о себе.
Как много наслоилось на его память: его собственные убеждения, надежды и чаяния затерли истинный смысл событий. А вот сейчас наблюдая движущиеся туманные фигуры в сумерках, он внезапно вспомнил, как все было на самом деле: он ведь мог отпустить Лию, и даже в какой-то момент серьезно подумывал об этом. Но мысль о том, что она будет принадлежать кому-то другому, оказалась для него нестерпимой. Какая чудовищная глупость!
Сейчас его это больше не беспокоило. Не имело значения перед лицом вечности, когда на тебя надвигаются самые мрачные воспоминания твоей жизни. Впрочем, даже если бы они не надвигались, это все равно не имело бы значения. Он ошибся.
Не нужно было ему так упорно преследовать человека, который не любил его. Лучше бы жил себе один или обратил внимание на кого-нибудь другого. Орландо стал копаться в своей памяти, пытаясь припомнить, когда появилась в их департаменте госпожа Брадаманте. Надо было на ней жениться. Хотя нет никакой уверенности в том, что она бы согласилась. Даже пусть это была бы не госпожа Брадаманте, а любая другая женщина, он мог бы быть счастлив. У него могли бы быть дети и все те мелкие заботы, которые сопровождают совместную человеческую жизнь, и делают ее сносной и осмысленной. Так почему он никого не полюбил?
Нельзя любить по приказу, это правильно. А Орландо, несмотря ни на что, был о себе высокого мнения, и смог влюбиться только в свое отражение, в принцессу – других равных ему не нашлось. Он любил ее, как свою копию, как нечто, столь же грандиозное и величественное, как он сам. Лия правильно заметила тогда, в последнюю ночь, что он не умеет никого любить, и ее тоже не любит. Наверное, она права – если бы любил, разве бы смог послать на смерть? А ведь он столько лет считал себя жертвой!
Ему казалось, что с ним поступили несправедливо, что его не любили и не ценили. Что ему пришлось принести великую жертву, которую никто не оценил и никто не заметил. Он так много перестрадал и пережил, а его же еще и обвинили в преступлении! И вот теперь пришло прозрение. Руки Орландо затряслись, голова опустилась, глаза затуманились – он уже не различал призраков, тесно обступивших его со всех сторон. Дышать было тяжело, но даже сквозь судорогу он чувствовал сладковатый запах тающей земли, который пробивал тяжелый комок в его горле. Несколько минут, и Орландо снова задышал полной грудью, тяжесть потихоньку потеряла вес и растворилась в воздухе. Все это давно прошло, и теперь не имело значения. Только его голова бесконечно воспроизводила одни и те же события, как испорченная музыкальная шкатулка. А миру вокруг это было глубоко безразлично.
Призраки? Это не призраки – это просто клочья тумана, принесенного снизу, от Черной воды. Орландо смотрел им в лица и не чувствовал страха или их власти над собой. Он знал, что он стоит тут на своих ногах, и стоит только подуть ветру, как всех их отнесет дальше, прочь от него, и ничего не останется от их пугающих танцев. И они это знали, поэтому просто колыхались и ничего не предпринимали, горестно вздыхая. Толку-то – помахать руками перед носом, напоминая о себе. Чисто детское баловство.
Все рассеялось. Орландо глубоко вздохнул и посмотрел вокруг – все было как всегда: прогалина, кусты и облака на небе. Призраки постояли рядом и прошли мимо, растворившись в сумерках – больше никогда ему не приснятся их отрубленные головы. Последним шел король Ибрагим, который повернул голову и пристально посмотрел на своего убийцу – то ли с тоской, то ли с сожалением. Орландо вздрогнул и очнулся от своих мыслей, обнаружив себя все там же, на Пожарной прогалине: светила вышедшая из-за облаков луна, тихо шелестели на ветру тонкие веточки кустарника, да шуршали где-то в чаще ее ночные обитатели.

Он еще немного постоял и подышал удивительно свежим и пронзительным воздухом, а потом двинулся налево, туда, где старая секретная тропинка уводила путника к логову чудовища, которого тоже давно не существовало. Сегодня он шагал по нереальному, несуществующему миру.
Темнота уже сгустилась, настоящая ночь легла на землю. Орландо пробирался наугад, боясь сбиться с пути, ибо кроме Змея, в этих местах водились и другие неприятности, Лия говорила ему об этом. Кроме того, он почувствовал усталость, заряд сил, полученный в карете премьер-министра, подошел к концу. Сейчас он был старый человек, который продрог до костей и хочет уже где-нибудь прилечь.
Снег сошел почти полностью, но здесь, в зарослях, солнечные лучи не проникали дальше крон деревьев, и зима не торопилась на выход. Сугробы, пусть грязные и ноздреватые, все еще гордо стояли, отказываясь окончательно оседать. «Как королевская власть в 615 году», подумал Орландо. Вот только идти по этой королевской власти было неприятно, ботинки, пусть и теплые, были недостаточно высоки, чтобы не набрать снега. Бывший правитель только вздыхал, надеясь, что уже скоро он увидит старую дощатую калитку, и его приключения будут окончены.
Но, похоже, что он все-таки сбился – насколько он помнил, требовалось около получаса, чтобы добраться от берлоги Змея до Пожарной прогалины. Да, в те годы он был молод и полон энергии, а земля была твердой, покрытой павшей хвоей и листьями. Но даже со скидкой на возраст, усталость и сугробы, он двигался слишком медленно.
Неприятное ощущение поползло по спине, когда Орландо почему-то заметил, что местность идет под уклон. Не было такого на пути к берлоге. Он все-таки заблудился, и теперь самым разумным было бы оставаться на месте до рассвета, чтобы не усугублять положение. Но, представив себе, что надо сесть прямо здесь, в липкий, тающий снег и просидеть тут много часов, Орландо вскочил и почти бегом кинулся наверх.
Идти вверх было трудно – подошвы скользили, невесть откуда брались неразличимые в темноте кусты с острыми ветками, рвущими одежду. Но он твердо помнил, что местная пакость дело знает, и если ей поддаться, то никогда больше не увидешь дневного света, а на помощь усопших родственников он мог не рассчитывать. Вряд ли Лия пришла бы сюда, чтобы отогнать маленькую утопленницу и спасти человека, отрубившего ей голову.
Поэтому он карабкался наверх с упорством смертника, даже и не помышляя о том, чтобы поискать более удобную дорогу. Орландо весь взмок, изодрал в клочья плащ, но зато согрелся – мало того, пар валил от него столбом. Самоотверженность была вознаграждена: спустя время, показавшееся ему вечностью, он уткнулся лбом в гранитный выступ утеса, на котором некогда ночевал Бедный Рыцарь, опасаясь Змея.
Орландо был спасен. Теперь он понимал, где находится, хоть и поражался, что сделал огромный крюк. Чтобы попасть в берлогу, теперь ему следовало обойти утес слева, там была дорога, ведущая от Врановых ворот к башне. А уж от башни он прекрасно знал, куда идти – эта часть леса была вполне безопасной. Во всяком случае она такой была одиннадцать лет назад, когда он последний раз навещал Змея.
Даже погода будто утихомирилась, стоило ему вырваться из цепких лап путаницы. Теперь он стоял на твердой дороге, луна светила ярко, и даже ветер не колыхал ветки деревьев, давая ему возможность чувствовать себя неплохо и в изорванном плаще.
Шаг за шагом, шаг за шагом... Утес оставался по правую руку, а впереди замаячили верхушки рябин, окружающих башню. Вскорости Орландо увидел ее темный силуэт, высившийся среди леса, как громадный окаменевший тролль. Теперь идти ему было совсем легко, близость цели придавала ему сил. Поравнявшись с калиткой, он увидел, что двор аккуратно выметен, жерди забора крепко прилажены и дорожка до двери выложена камнями. Он раньше не видел ее в таком виде – башня всегда была занесена снегом, и дорожку прорубали в снегу.
Орландо коснулся рукой калитки, будто поздоровался. Интересно, спит ли Василиса, или все еще бодрствует, ожидая с войны своего дряхлого Рыцаря? Ему захотелось постучать в дверь, войти в теплое, пахнущее уютом помещение, увидеть человеческое лицо. Захотелось так сильно, что он еле сдержался, чтобы не поднять медный дверной молоток. Стоя у двери, освещенной уличным фонарем, он чувствовал, как сильно устал и замерз, как сильно ему хочется тепла и покоя. Но разве здесь будут ему рады? Нет, никогда. Лучшим решением было запахнуть плащ поплотнее и нырнуть под еловые ветки, туда, где начинался его последний путь.
Он шел медленно, силы были на исходе. Тропинка вела его вглубь леса, в такие дебри, куда даже былинные богатыри не забирались. А вот он ходил – маленький человечек, хилый и слабосильный, простой крестьянин из Плериэля. Тень гордости упала на его душу: как бы ни закончилась его жизнь, никто в этой стране никогда не делал ничего подобного, никто не поднимался из самых низов до ослепительных вершин. Орландо был человеческой песчинкой, мусоринкой, гонимой ветром, и он сумел стать тем, свергать кого пришли две армии.
Всю свою жизнь он только и делал, что ниспровергал устои – один за одним, и не его вина, что не все получилось. Интересно, где была та самая, роковая ошибка, которая привела его к падению? Ирья ДеГрассо считала, что именно преступление на Пожарной прогалине направило его жизнь по ложному пути. Дескать, убийство невинных людей сделало из него бомбу замедленного действия, которая в конце концов бахнула и похоронила дело всей его жизни.
Ветки расступились, и тропинка вывела его на берег Черного озера. В лунном свете Орландо увидел почти идиллическую картину: глянцевая поверхность озера, все еще стянутая тонким льдом, была совершенно неподвижна, а над ней склонились ветви плакучих ив, вмерзшие в воду. Говорят, что Черное озеро может отражать, как зеркало, а может и не отражать, а может вовсе показывать человеку то, что само захочет. Он слышал от Змея, что в озере некогда жила русалка – интересно, уцелела ли она после долгой зимы? Испоненный любопытства и странного волнительно-тревожного ожидания, Орландо подошел к берегу и заглянул в воду.
Здесь, у берега, ледок был тонким, и по нему уже бесшумно текла вода. Черная поверхность казалась бесконечной бездной, словно он смотрел не в воду, а в провал, ведущий к центру земли. И ничего, ровным счетом ничего не отражалось на поверхности озера – ни его тень, ни силуэт, ничего. Орландо окинул взглядом поверхность, и только теперь заметил, что в глубине воды все-таки мерцают голубоватые далекие хрусталики, проступившие на поверхность из глубины – звезды. Он поискал взглядом луну, но не нашел ее, и только через несколько минут увидел плывущий по воде надкушенный круг. То ли его зрение шутило с ним шутки, то ли озеро и вправду обладало какой-то магической силой, искажая представление о пространстве и времени, но Орандо увлекся рассматриванием звезд, и позабыл о цели своего странствования.
А маленькие огоньки поднимались из глубины, становились ярче – лунный круг плыл среди них, как венок со свечкой, которые девушки спускали на воду в деревнях, гадая о будущем. И тут Орландо вдруг понял, что сам не отражается в озере. Вокруг него были звезды, и сквозь него светили звезды, а сам он будто и не существовал на свете. Он поднял голову и посмотрел на небо – луна была на месте, но звезды скрывались за плотными облаками, а в воде все они светились, будто в канун дня середины лета. Это было так красиво, что захотелось потрогать их руками. Орландо сделал шаг, чтобы поймать в ладонь особо крупную звездочку справа, и осознал, что стоит уже по колено в воде.   
Как это случилось? В какой момент он сошел с берега и ступил в черную воду? Хоть убей, он никак не мог вспомнить. Испуганный и промокший, он спешно вернулся назад и отбежал на несколько шагов от озера – не стоит шутить шутки с этим лесом, который, пусть и осиротел, но настолько пропитался волшебством, что его хватит еще на многие годы.
Озеро никак не отреагировало на его побег. Ему было все равно. Да и в целом всем здесь не было до него никакого дела. Вон белка прошмыгнула с ветки на ветку по своим делам, даже не думая о том, что бежит мимо величайшего из живущих людей. Это было и забавно и печально одновременно.
Звезды светили сквозь него – разве Орландо не получил ответ на свой вопрос, которого не задавал? Он тоже сегодня исчез из мира, вместе со всеми своими призраками, и теперь жизнь двигалась дальше без него. А Тузендорф с госпожой Брадаманте строили какие-то планы... Смешно. Они бросили ему этот мешок из окна удаляющейся кареты, и покатили в будущее, а он навсегда остался в прошлом. Эта ночь дарила ему странные ощущения: вот сейчас он словно стал призраком, весь мир был к его услугам, он мог ходить где угодно, смотреть в окна, скользить сквозь стены, но не мог ни на что воздействовать, он был только свидетелем, невидимым и неслышимым. Время скользило поверх него, не задевая, и он мог физически ощутить его стремительный бег, который отныне не имел к нему никакого отношения.
А может, стоит подпрыгнуть и перенестись силой мысли куда-нибудь прочь отсюда? Туда, где он никогда не бывал? Например, в Каррадос, или на морское побережье? Интересно, как выглядит море? Или стоит посмотреть на Полуденные страны, проверить, правда ли не существует страна под названием Бромбуардия? Если он призрак, то она должна существовать для него! Орландо потянулся вверх всем своим существом, подпрыгнул, но вместо восхитительного полета над землей, шлепнулся назад, в свои хлюпающие ботинки. Волшебство развеялось, он все еще был жив, и стоял возле Черного озера, весь промокший и замерзший.
Помотав головой, он постарался стряхнуть с себя остатки наваждения. Длинный путь к своему последнему пристанищу стал для него поистине нескончаемым. В иное время он бы порадовался, как радуется приговоренный к казни удлинению маршрута на эшафот, но сейчас он слишком устал. Пора было и прийти, захлопнуть за собой дверь вечности и навсегда исчезнуть из людской памяти. Он поднял на спину свой мешок и зашагал дальше, к заброшенной берлоге.

Кое-где шесты сгнили и покосились, но большинство еще стояло крепко, блестя неубиваемыми черепушками. Своеобразный декор змеева логова всегда вызывал у Орландо улыбку, он любил порассуждать о комплексах последнего хозяина берлоги. Но теперь бывший правитель был просто рад тому, что наконец добрался до убежища от холода и сырости.
Ворота были заперты на ключ, но Орландо знал, где его искать. С трудом отворив несмазанный замок, он толкнул калитку и вошел внутрь, в пустой двор, где только ветер хозяйничал уже много лет. Пахло землей и сыростью, тающий снег еще прятался под навесом, в углах и закутках обширного змеевого хозяйства. Как ни странно, но луж во дворе не было – дренажная система, некогда устроеная Горынычем, все еще работала, исправно отводя воду.
Насколько Орландо мог видеть в лунном свете, берлога неплохо сохранилась. Постройки, конечно, почернели и покосились, но все еще стояли, не торопясь падать и сравниваться с землей.
- Здравствуйте, Ваше Величество, Горыныч XV, вот и я пришел узурпировать очередное царство. – Он подошел к холму в глубине двора. – Здравствуй, Змей...
Хлоп! Неожиданно хлопнула форточка в берлоге, хотя ветра совсем не было. Хрупкая деревянная фрамуга рассохлась, расползлась в разные стороны, и стекло выскочило, жалобно тренькнув, разлетелось вдребезги по неметеному двору.
- О, да ты все еще здесь! Я рад тебя видеть. Ну, то есть не видеть, а знать, что ты рядом. Правда, я не могу истолковать твои знаки и понять, рад ли ты мне.
Орландо подумал, что теперь-то его не обманешь, и Змей точно знает, что он сделал с его дочкой. От этой мысли ему стало не по себе. Будь на то его воля, он бы повернулся и пошел отсюда, но фокус был в том, что идти ему было некогда. Стоя посреди двора, он осознал, что в огромном мире это единственное место, где он может еще немного существовать, пусть и в компании с разгневанным призраком.
- Прости, Змей, я не хотел. Все вышло донельзя глупо и плохо для всех, я знаю. Если тебя порадует то, что я потерпел сокрушительное поражение и теперь приполз сюда умирать, то вот оно. Радуйся.
Он посмотрел по сторонам, но вокруг было тихо, больше ни одно движение, ни один шорох не тревожил тишину ночи. Пора было располагаться. Внутренне робея, Орландо подошел к двери берлоги и протянул руку к ключу, висящему на гвоздике. Ничего не произошло. Он вложил ключ к замочную скважину и дважды повернул – тишина. Дверь скрипнула, и из темного коридора на него пахнуло затхлостью. Как жаль, что нет фонаря или хотя бы факела, чтобы осветить короткий путь в темных коридорах заброшенного жилища, полного призраков.
На ощупь, вздрагивая от страха, Орландо прошел вдоль коридора до кухни, которая освещалась луной в окно, и пошарил в шкафах. Искомое нашлось на печке – огарок толстой сальной свечи и коробок со спичками. Чирк, и тихая гармония ночного жилища оказалась нарушенной, в царство мертвых вторгся живой. Желтый свет задрожал, заметался, как будто и сам боялся ночных шорохов, но его жизненная сила была больше, чем тайный гнев потусторонних обитателей, и вскорости свет озарил помещение ровным кругом.
Орландо прошелся со свечой по кухне, отмечая, что где есть. Разбитую форточку он заткнул дошечкой, чтобы не дуло, и плотно притворил окно. Потом вернулся в коридор, и шагнул во тьму гостиной, где они в былые времена сиживали со Змеем, потягивая чаек и поигрывая в нарды. Сейчас в комнате царило запустение, пыль и паутина покрывала книжные полки, камин, причудливые змеевы люстры, и даже знаменитую кучу золота.
Была в том горькая ирония, что теперь Орландо мог спокойно распоряжаться богатством тех, кого он свел в могилу. На эти деньги он мог бы нанять приличное войско и снова вернуться в Амаранту, попытавшись сбросить с престола самозванку. Интересно, одобрил бы Змей такой поворот событий? Бывший правитель усмехнулся и громко проговорил, обращаяь к мертвому хозяину берлоги:
- Змей, как ты думаешь, а вот если я возьму это золото, куплю себе солдат и выкурю из Амаранты самозванку? А потом признаю, что Лия была настоящей принцессой, и ее казнили по ошибке? Тут еще и на добрый памятник ей останется.
Ответом ему была тишина. Опять тишина, которая уже начинала его раздражать. Чтобы разогнать тягостное впечатление, Орландо принялся освещать помещение, зажигая люстры, в которых оставалось немало свечей. Хитрое приспособление, которое Змей устроил для своей дочери, позволяло потянуть за цепь, опуская тяжелый железный светильник, зажечь свечи, а потом вернуть его на место. Очень удобно, и вскорости гостиная озарилась ярким светом, благодаря чему измученный Орландо почувствовал себя намного лучше.
Он взял щетку и, припоминая свою первую профессию, прочистил дымоход у камина, а потом вернулся в кухню, где видел немного дров в нише у печки. Огонь – самое главное, что отгоняет призраков и дурные мысли, огонь – это сама жизнь, и никакая мертвечина не смеет даже приблизиться к веселому пламени. Когда затрещали дрова в камине, и тепло поползло по комнате горячими волнами, Орландо едва не прослезился от радости. Несмотря на пыль и паутину, в свете каминного пламени берлога снова ожила.
Развернув свой вещмешок, бывший правитель стал готовить себе постель прямо перед камином – там было теплее, а он так промерз, что не желал упускать ни единой частицы тепла. Ботинки он поставил на решетку сушиться, развесил свою мокрую одежду и надел то, что нашлось в мешке. Его явно собирала женщина, и Орландо от всей души возблагодарил госпожу Брадаманте за шерстяные носки и пару смен белья, которые были ему сейчас так необходимы.
Сидя на всех найденных им тряпках, Орландо жевал остатки курицы и смотрел в огонь. Глаза его слипались, но суматошные мысли, бродившие в голове, никак не желали угомониться. Он почему-то думал о том, что будет завтра. Казалось бы, какая разница, но стоило ему решить первоочередную задачу выживания и попасть в тепло, как голова сразу же начала пережевывать новые проблемы.
Теперь он больше не боялся заблудиться и попасть к Черной воде, где маленькая утопленница высосет его душу, он больше не боялся замерзнуть под кустом. Теперь он боялся увидеть рассвет. Дневной свет обладал редким даром разбивать иллюзии, и Орландо боялся утром посмотреть на мир и себя трезвыми глазами. Он-то знал, какими сокрушительными иногда бывают прозрения. Весь сегодяшний день он старательно гнал от себя серьезные мысли, и это ему почти удалось, но теперь они снова стали его одолевать.
Для чего ему думать о том, кто он? Для чего ему вспоминать умерших? Все это прошло, растаяло как снег, вгнило в землю. Его преступления, печали и сожаления больше не существуют, они просто призраки, существующие только в его воображении. Значит, надо отключить воображение и ложиться спать, но чем больше он себя уговаривал, тем настырнее открывались его глаза.
Он вспоминал, как пришел сюда впервые, как пробрался на свой страх и риск сквозь кромешный ливень и зажег огонь в этом самом камине. Кстати, тогда он точно так же сначала почистил его, ругнувшись на хозяина за непорядок, а потом прошелся вдоль стеллажей, рассматривая книги. Орландо тогда здорово удивился – и не куче золота, которая не произвела на него впечатления, а количеству книг и их подбору. Страстный книгочей встретил родственную душу. И эта герань на подоконнике – он повернул голову и увидел стоявший на прежнем месте ряд пустых горшков. За столько лет цветы погибли, и было грустно это видеть, ведь именно им простой лакей был обязан своей головокружительной карьерой.
Орландо устроился поудобнее и задумался: а если бы он сейчас снова попал в ту дождливую ночь, что бы он сделал? Изменил бы ход истории и свою судьбу? Да, вот если бы прямо сейчас дверь бы скрипнула и отворилась, впуская Змея, вернувшегося с Василисиной свадьбы, что бы он сказал зеленому?
То ли из озорства, то ли от безнадежности Орландо вскочил и отыскал на полке ту самую книжицу, «Поэму о камее», и сел на кучу золота, которое еще не нагрелось и неприятно морозило задницу.  Он отыскал одеревенелыми пальцами страницу, которую читал, когда во дворе послышался стук, и нагрузившийся Змей вернулся от Василисы.
«Холодное, пустое утро
Шло по прибрежному песку,
Мечтая высказать тоску
Утесам, молчаливо-мудрым.
И те шептали: нужен срок,
Чтоб горе стерлось и остыло.
Все это было, трижды было,
Надейся и терпи, сынок…
Коль скоро солнце светом брызнет –
Нет горести длиннее жизни…»
Эти строки он знал наизусть и тысячу раз повторял сам себе в моменты отчаяния, поражаясь тому, что кто-то совсем ему незнакомый, живший за много лет до него, сумел так ясно и просто выразить словами его чувства. Неужели люди и вправду так одинаковы?
Орландо прикрыл глаза и постарался воссоздать в памяти шум дождя за окном, скрип ворот и тяжелые шаги старого ящера, который пересек двор и только потом заметил, что в окне горит свет. Змей испугался тогда и ворвался в берлогу, думая, что у него пожар – забавная у него была морда. Бывший правитель сидел с закрытыми глазами и улыбался своим воспоминаниям, как будто снова переживая ту роковую ночь.
- Ты кто такой?
Он встает, закрывает книжку и вежливо кланяется хозяину, у которого такой вид, как будто он смотрит на синего енота с бородой, вышивающего крестиком. Было ли ему страшно тогда? А ведь не было. Адреналин плескался в ушах, в голове стучало, был азарт, ужас и восторг от невероятности происходящего, но страха не было. Это его и спасло – пугливого Змей бы сразу съел, не стал бы время переводить на разговоры.
А так… даже о литературе поговорили. Орландо расхохотался, и его смех покатился звенящими горошинами по пустой берлоге, пугая темные углы. Ну вот кто еще может похвастаться, что не только видел своими глазами былинное чудовище, но и беседы вел о прекрасном. Разве что Рыцарь с Василисой, но это отдельная тема.
И вот перед ним снова Змей, собственной персоной, готов и слушает: что же поведает ему Орландо на сей раз? Он же вроде решил изменить историю? А Орландо рот открыл и хлопает, не понимая, а что ему менять-то? Отказаться от убийства короля? Ну да, он вроде за тем Змея звал. А зачем? Тогда какой смысл в его существовании? Быть домоправителем до самой смерти?
Он даже книжку бросил, пораженный внезапно высветившейся истиной. Ему, на самом деле, не о чем жалеть! Он прожил фантастическую жизнь, какая и во сне не приснится: он прошел путь от самого низа до вершины мира. Он был никем и был всем, он сделал столько, сколько никто и никогда не делал. У него было все, абсолютно все для того, чтобы каждый день чувствовать себя счастливым.
Ноги его затряслись, и он осторожно присел на кучу золота, которая уже стала намного теплее. У него было все. Он ничего не хотел бы менять. И если бы по мановению волшебной палочки он вдруг перенесся на сорок лет назад, то сказал бы Змею те же самые слова. И так же ждал бы потом ночью в лесу, с замиранием сердца отзываясь телом на каждый шорох, так же скакал бы в Ханг-Нуч за герцогом, так же бродил бы по полю с факелом. Борьба, деятельность составляла смысл его жизни, и ее у него было в достатке.
Единственное, что жгло его душу раскаленным железом, это Лия. Ее смерть была совсем не нужна. По прошествии стольких лет он понимал, что убил ее из трусости: побоялся открытой борьбы, побоялся отпустить ее и потерять навсегда. Как будто он ее приобрел, отрубив ей голову!
Лия была темным пятном на пестром покрывале его жизни. Именно с нее начались его неприятности, умирание дела его жизни. С того момента, как мертвая принцесса открыла себя на Рыночной площади, каждое его решение было неправильным. Он ошибся относительно ее намерений, ошибся относительно ее самой и тех последствий, которые вызовет ее устранение. Все, связанное с Лией, было чередой непрерывных ошибок.
А потом он как-то привык ошибаться, и продолжал гнуть свою линию до победного конца. По сути, было много возможностей завершить войну на неплохих условиях – Драгомил был почти раздавлен, да и его внук не горел желанием творить чудеса на поле брани. Но Орландо не воспользовался обстоятельствами, предпочитая упрямо шагать в бездну по намеченному курсу. Интересно, вдруг подумал он, а я ведь неосознанно пытался совершить самоубийство. С железной логикой я отвергал все представляющиеся мне разумные возможности выйти из положения – и в этом вина принцессы.
Как много всего накрутилось вокруг одной семнадцатилетней девочки, которой уже двадцать лет не было в живых! Они виделись всего несколько раз, но не было никого, кто оказал бы такое влияние на Правителя и на страну, которой он руководил. Бедная принцесса вызвала к жизни мощные силы, перемоловшие даже государственный порядок. А ведь она была почти ребенком.
Здесь, в этой берлоге, если можно ее назвать домом, она выросла. Здесь она спала в своей постели, читала книги, мечтала и играла со своими куклами. Она не знала тогда ни имени своего, ни судьбы, ожидающей ее впереди. Просто маленькая девочка, которая однажды, в темном переулке, встретила своего будущего убийцу.
Воспоминания причиняли ему боль, каждый раз одну и ту же, он застрял в них и не мог выбраться наружу. Все давно прошло, все изменилось, а он все так же брел по переулку Длинного ножа, слушая, как по городу разливается всеобщее веселье. Желтые листья шуршали под ногами, было тепло и хорошо – так хорошо уже больше никогда не будет.
Орландо  повернулся и внезапно вздрогнул, как обварившись кипятком – на каминной полке он заметил куклу. Потрепанную, запыленную фарфоровую куклу с рыжими волосами и небесно-голубыми глазами. Лори… та самая. Орландо сглотнул трудный комок и отвел взгляд – как она попала сюда, в берлогу? Он помнил, что в ночь своей встречи с Лией на вершине Мглистой, кукла была с ней. И путь, приведший фарфоровую красавицу на каминную полку, казался мистическим, почти колдовским. Орландо не знал, что Лия, впопыхах покидая берлогу после ссоры со Змеем, оставила там свою седельную сумку – так Лори вернулась к себе домой. Змей сохранил ее, и долгие годы она сидела на Лииной кровати, охраняя комнату от дурных воспоминаний. Только перед самой смертью Змей перенес ее к себе, чтобы напоминала о дочери.
Бывшему правителю нестерпимо хотелось встать и подойти к ней, взять на руки, посмотреть в безмятежное фарфоровое личико, но ему было страшно. Иногда волна ужаса накатывала на него, и он ощущал, что еще немного и сердце разорвется. Невыносимо было думать, что он сам, собственными руками вырыл себе западню, но еще ужаснее было понимание необратимости содеянного. После смерти Лии он остался один, навеки один, и ни одна живая душа в мире больше не могла проникнуть сквозь каменную стену, которую он сам возвел вокруг себя.
Лия не любила его, он это знал, но она была ему нужна. Если бы она сейчас жила и дышала, пусть даже за тридевять земель, он не был бы одинок. Он мог бы мысленно обращаться к ней и беседовать, как с королевой Брижитт. В отличие от старой королевы, принцесса ни разу не ответила ему, ни разу не пришла во сне. Ледяное, мертвое молчание царило внутри каменной стены, и он тщетно слал сигналы на ту сторону – они рассеивались в пространстве и времени, навсегда обрекая его на тишину.
Он прислушался – вокруг было тихо. Казалось, только что крупные капли дождя барабанили по подоконнику, а теперь все замерло. Ни единого звука не доносилось со двора, даже Дремучий лес притих, и не издавал ни одного из своих ночных, пугающих звуков. И тогда он понял, что все это было всего лишь игрой его воображения: Змей, который сидел напротив и вопрошал, зачем же пожаловал Орландо, дождь за окном, возможность выбора.
Тот выбор случился с ним давным-давно и уже стал историей. Теперь он не мог выбирать, как поступить – все уже решилось. Второй жизни никто не предлагал, но Орландо подумал, что, если бы такое с ним неожиданно случилось, он, наверное, повторил бы все свои ошибки. Или почти все.
Он все-таки встал и подошел к камину. Немного поколебавшись, протянул руки и коснулся запыленного платьица. Провел пальцем по фарфоровому лицу, пристально глядя в ясные голубые глаза, ни на йоту не утратившие своей сапфировой чистоты. Лори смотрела на мир так же радостно, как и в тот вечер, когда Орландо купил ее за одиннадцать септимов. Так она смотрела долгие годы, и даже в полдень Белого дня ее взгляд не затуманился слезой. Кукла не знала, чего лишилась – умерла та, которая давала ей жизнь, которая вдыхала искру в ее безжизненное тело. Она просто стояла на каминной полке и ждала. Много лет смотрела в противоположную стену, терпела, пока Змей вытирал с нее пыль, и ждала. Она не знала, что ждать больше нечего.
Орландо снял ее с полки и всмотрелся в миловидное лицо. Лори улыбалась. И он понял, что все это просто выдумка. Лия придумала ей имя, разговаривала с ней, любила ее, Змей берег, чтобы она могла дождаться свою хозяйку, а она никого не ждала. Она была просто куском фарфора со стеклянными глазами, она ничего не слышала, ничего не видела, она вообще не существовала.
Скрючившись, как от физической боли, он медленно распрямился и поставил куклу на место. Она так же улыбнулась и снова уставилась в противоположную стену, Орландо был прав, это просто кусок фарфора. Он отвернулся и снова резко повернулся – Лори улыбалась, а в глазах ее словно мелькнул насмешливый огонек: «Ты дури сколько хочешь, а я свое дело знаю. Мне велено ждать, и я жду»
- Это все чушь. Это огонь в камине мерцает, вот и отражается.
Голос человека был чужим и неуместным в этом склепе воспоминаний, он побродил по коридорам, ударяясь о стены, и затих где-то на кухне. Орландо почувствовал жуткую тоску, невыносимую тяжесть одиночества. Ему захотелось выскочить во двор и бежать неведомо куда, только бы не оставаться наедине с собой. Но бежать было некуда – он мог отправиться хоть на поиски Бромбуардии, но его память последует за ним, ему не удастся избавиться от ее назойливого присутствия.
Неужели ему так и придется провести здесь остаток дней? Одному, не видя ни одного человеческого лица, кроме застывшей кукольной улыбки? Никогда бы не подумал, что это его напугает. Много лет он нес груз одиночества, но никогда не ощущал подобного ужаса. Даже во дворце, когда он ложился в свою одинокую постель, он знал, что где-то рядом есть живые люди, которые занимаются своими делами, дышат, ходят, разговаривают. Он был один, но всегда в центре толпы.
А здесь Орландо оказался в абсолютном одиночестве. Вздумай он сейчас помирать, ему придется умереть совершенно одному. Его тело успеет разложиться и истлеть, прежде чем его обнаружат. Никто не похоронит его во дворе, как Змея, ибо у Змея были друзья, а у него их нет. Тузендорф? Госпожа Брадаманте? Да помнят ли они еще о нем, хоть и прошло всего несколько часов? Они люди государственные, должны катить колесо в гору, и у них нет времени интересоваться теми, кто из этого колеса выпал. Такова жизнь. Он тоже бы не интересовался ими, случись подобное.
Впрочем, они хотя бы дали ему еды и немного денег, да помогли своим присутствием в первые минуты страшного отчаяния, когда действительно его судьба висела на волоске. Это уже очень много.
Орландо вспомнил о том, что у него есть еда, и решил немного закусить, чтобы заглушить переживания. Он видел на кухне чайник, и пошел туда, чтобы разобрать сумку и вскипятить воду. Раскладывая немудрящий скарб по шкафам, он вдруг подумал, что начинает обживаться, и тут же прогнал кощунственную мысль.
- Нет, нет и нет, я здесь не останусь. Мне надо отдохнуть, выспаться, собраться как следует, и уходить прочь. Это место не для меня.
На плите, которую он разжег довольно быстро – сказывалась старая сноровка, зашумел чайник, и этот банальный звук вдохнул жизнь в покинутую берлогу. Темные углы перестали казаться зловещими, теперь они просто дремали, ожидая восхода солнца. Орландо попил чаю, пожевал остывшую курицу и даже перемыл посуду, чтобы не оставлять грязное на утро.
За окном шелестела ночь, черная, влажная. Запахом мокрой земли и чего-то свежего несло из открытой форточки – как будто мир обновлялся. Колесо эпохи поворачивалось, подминая под себя долгие годы, и в эту ночь Страна Вечной Осени становилась другой.

Утром он проснулся поздно, когда солнце уже взошло, и жаркий солнечный луч пригревал ему лицо. В зале было невыносимо жарко от прогоревшего за ночь камина и ослепительного солнца. Орландо лежал на куче золота, завернутый в свой плащ, и чувствовал, как его одежда стала мокрой от пота. Торопливо развернувшись, он сел и стянул с себя рубашку – на теле отпечатались следы от многочисленных монет Змея.
Жарко… Чувствуя себя липким и грязным, Орландо вышел на кухню и поставил на плиту большой таз с водой. Ему захотелось выйти во двор и подышать свежим воздухом, глотнуть холодного, прозрачного волшебства, разлитого в небе. Толкнув дверь, он оказался в неубранном дворе Змея, где стаявший снег безжалостно обнажил отсутствие хозяйского догляда. Бывший правитель посмотрел по сторонам и сразу отметил, что забор надо бы перебрать, поправить двери в сараях, да хотя бы сам двор подмести! Руки его зачесались.
Было солнечно. Так солнечно, что Орландо приходилось морщиться, поднимая голову, и по щекам его текли слезы. Давно уже ему не приходилось видеть яркого и чистого неба, слышать, как заливаются птицы в зарослях, радуясь теплой погоде. И правда – он стоял во дворе голый по пояс и не чувствовал холода. Что за чудеса произошли этой ночью?
В берлоге не было ванной комнаты, Змей в ней не нуждался. А для Лии он в свое время устроил летний душ на заднем дворе, который почти обвалился под тяжестью снега, и был так грязен, что Орландо не решился им воспользоваться. Он вымылся прямо перед берлогой, там, где Змею частенько приходилось стирать белье, да и так, полоскаться по мелочи.
Стоя босиком на какой-то деревяшке, он едва не засмеялся, радуясь ощущению чистоты и свежести, невероятной легкости во всем теле. Куда девалась его вчерашняя хандра! Стоило выспаться, поесть и помыться, как жизнь предстала перед ним в новом, весьма заманчивом свете.
Золото в большом зале еще хранило вчерашнее тепло – лежать на нем было приятно.
- Да у меня столько денег, что я могу купить всю Амаранту! Вместе с новоявленной принцессой и всей ее свитой! – Орландо протянул руку и с любопытством стал изучать портрет короля Ибрагима на монете. – Видимо, в последние годы доходы Змея не пополнялись, здесь только старые монеты. Это, возможно, еще я ему привез в уплату за короля.
Была в том немалая ирония – за смерть короля он расплатился монетами с его же портретом. Как всякий слабый смертный, король поспешил чеканить свой профиль едва взойдя на престол, и Орландо не без гордости подумал, что избежал этой ловушки. За все его единоличное правление, длившееся без малого двадцать восемь лет, Орландо ни разу не приказал себя хоть как-то возвеличить. Поэтому и не знали его подданные, что не ставил он себе памятников, и не чеканил на монетах.
- Интересно, - подумалось ему, - останется ли мое имя в истории? Или будут вспоминать обо мне лишь как о цареубийце и возмутителе спокойствия, ввергнувшем страну в долгую и бессмысленную войну?
Да, пожалуй, насчет войны он просчитался. Раз уж он вчера задавал себе вопросы относительно своих решений, то войны нужно было избежать. Сейчас он понимает, что были другие способы добиться своего. Были и прямые пути, но он, как всегда, выбрал кривой. Он всегда выбирал кривой с тех самых пор, как однажды вытащил из-под шкафа во дворце мелкую монетку. Иногда ему сопутствовал успех, но чаще нет. Даже удачные предприятия только заводили его еще глубже в дебри ошибок, где он, в конце концов, потерял свою энергию движения, запутался и сгнил.
Мир продолжал двигаться и жить, а он все воевал с ветряными мельницами, существовавшими только в его воображении. Ничего удивительного, что он прогнил настолько, что даже темная крестьянская девка смогла сковырнуть его с насиженного места.
Мысль Орландо снова вернулась к деньгам Змея. А если он действительно возьмет их и использует для того, чтобы вернуть себе власть и попытаться исправить собственные ошибки? Купить оппозицию в Мриштино, чтобы они сами придушили неугомонного Марка и заключить с ними мир на выгодных условиях. Пусть не все Тридесятое царство, но хотя бы часть Славичского берега восточнее Маро – ведь у него есть Кошачий лаз, который можно очистить и расширить, чтобы он стал полнокровной транспортной магистралью. И тогда всего несколько лет… Несколько лет и страна оживет, расцветет и будет процветать во веки веков, покрывая его имя славой!
Бац! На темя ему шлепнулась голубиная лепеха. Орландо поморщился и смыл оставшейся водой следы жизнедеятельности наглого голубя. Это его отрезвило. Он ощущал, как саднит болью его душа, как глубока рана по тому, сколь сильно он жаждал реванша. А ведь никогда нельзя ввязываться в схватку с такими ранами. Если хочешь победить, то в душе твоей должна быть победа, чистый азарт, жизнь – с болью и отчаянием ты далеко не уйдешь.
Когда он начинал свой крестовый поход за власть, он верил в себя, верил в свою звезду и радостно ждал новых свершений. Ему и в голову не приходило кому-то мстить своими достижениями. А это означало, что сейчас не стоит кидаться с кулаками на своих призраков.
Орландо вздохнул и решил подмести двор, чтобы не ходить по грязи. Он поправил старую метлу и обошел все постройки, отмечая про себя, что хозяйство у Змея было сложное и разумно устроенное. Особенно это удивительно было для ящера, совсем не склонного к домохозяйству.
Бывший правитель вымел со двора приличную кучу мусора, зато сразу почувствовал себя лучше – ему больше не хотелось немедленно убежать отсюда и никогда не возвращаться. Он отметил про себя наиболее срочные вещи, требующие починки, и пошел внутрь, мыть берлогу. Сегодня ему хотелось провести вечер с комфортом, а для этого надо было навести порядок в жилых помещениях.
Весь день он убирал, мыл, тер, скоблил, так что к вечеру, когда закатное солнце окрасило двор малиновым светом, у него ломило поясницу, и ноги отказывались передвигаться. Зато на кухне воцарилась идеальная чистота, да и гостиная больше не пахла плесенью. В таком доме можно жить даже в одиночестве.
Орландо повесил на отмытое окно чистые занавески и засмотрелся на солнце, медленно скрывавшееся за островерхими елями. Что-то словно толкнуло его в спину, велев прервать работу и выйти во двор. Там уже сгущались сумерки, выстилая длинными тенями утоптанную землю, и горели в последних лучах солнца железные части утвари. Огненный шар потихоньку опускался за горизонт, и была в его движении спокойная величавость, тайна момента. Даже птицы и звери в лесу притихли, отдавая дань вековечной магии – от земли до неба воцарилось молчание.
Орландо тоже встал чуть ли не навытяжку, затаив дыхание, и смотрел, как солнце скатывается все ниже. Неземной покой опустился на землю сумеречной ладонью, накрыл ее, и заклубилось сиреневое марево, поднимаясь от мокрой почвы к темнеющим облакам. И в этом мареве, как бесконечные табуны, полетели вверх мысли и воспоминания, призраки и страхи. Змей Горыныч впервые в жизни взлетел и теперь радостно кружился в воздухе, глядя сверху на свое жилище. А вот эта фигура – это Лия, принцесса Страны Вечной Осени, которая не смотрела вниз. Ее лицо было повернуто к небу, она уходила, не оглядываясь, и ее тонкий силуэт уже застилали другие тени. Король Ибрагим, королева Зоя, герцог Карианиди, королева Вильгельмина и принц Эльфрик, и еще тысячи и тысячи людей, которых Орландо никогда не видел. Все они уходили, покидали эту землю, оставляя ее тем, кто придет за ними.
А он оставался. Никому не нужный обломок ушедшей эпохи, забытый и затерянный в сказочной глуши. Орландо стоял и смотрел, как облака меняют свои очертания, разгораясь малиновым светом, и как они похожи на его жизнь, которая ярко вспыхнула перед тем, как окончательно погаснуть. Любая жизнь перед концом вспыхивает ослепительным светом.
Но теперь он ощущал покой. Ушла его эпоха, окончилась жизнь, и он больше ничего и никому не был должен. Его отпустили. Вот этим теплым, тихим вечером бывший правитель Орландо стал свободен. Отныне и навеки он мог просто жить, ни о чем не тревожась, выращивать картошку на грядках, мыть пол в берлоге, читать Змеевы книги. И вспоминать. Или не вспоминать – как ему захочется. А если какой-нибудь гость из памяти и пожелает его навестить, то он будет просто гостем, зашедшим попить чаю.
Солнце закатилось, и небо почти полностью потемнело, только облака еще горели отраженным светом. Орландо повернулся и увидел, что в кухне горит свеча, и желтый квадрат окна зовет его внутрь, поставить чайник и отрезать себе хлеба, присесть у камина с книжкой. Он прожил целую жизнь, прошел невероятный путь, и вот, в конце всего, он обнаружил место, которое мог назвать домом.