октябрь

я помню, как грозно и пыльно шумели дороги, скованные уходящим солнцем, когда мы бежали с надеждой спастись, когда за нашими спинами взрывали здания, и гул машин исчезал за горизонтом. в том городе не было широких дорог или полных движения трасс на окраине - там была война молчаливых правителей, короля с тяжелой свинцовой короной на седеющей голове и хрупких, больных от лекарств детей. я помню, как в тот день ты смеялся, поправляя прожжённые солнцем волосы, и кусал щеку изнутри - красные линии заката рисовали на твоём лице чужие черты. ты сам давно был чужим, хотя мы и были секундно знакомы, ты прижимал хрупкую и едва живую  девушку к себе, пока кровь стекала по ее светлой коже с линии наспех выдернутого катетера. дорогая тебе и тобой же искалеченная, она могла никогда больше не открыть глаз - ты смотрел на меня, и грубо, надрывно смеялся, прижимая ее ближе. я не могла узнать или высмотреть в твоём лице близкого сердцу друга, вечного воина, пронесшего чужие жизни на плечах - каждый миллиметр твоей кожи, давно покрытый чужими поцелуями, горел очарованием и фиолетово-серым светом изящного одиночества. ты оказался не просто чужим - другим человеком, словно милая просторечивость и цветные конфетные фантики никогда не принадлежали тебе.


- хороший день. - подытожил ты, когда мы возвращались после работы домой, когда прошло больше четырех месяцев посл того призрачного спасения, и тебя впервые назвали виктор. и это имя цвета свежей крови изменило тебя. мы шли одной дорогой, но на расстоянии пяти шагов, вымученные от встречи с известным одному богу писателем, шли, едва поднимая ноги - ты нес цветы в пакете, купленные для бабушки-соседки, в кармане твоего пальто оставался подарок для нежнолюбимой красавицы виктории, которая не просыпалась в больнице. прогнозы на её жизнь казались такими неутешительными, что ты однажды даже плакал, прижимая к уху телефон - доктор из больницы сказал, что её мозг умрёт, если её не смогут вывести из комы.

- хороший. правда хороший.


октябрь стал месяцем нашей встречи, юной и живой, наполненной цветом усталых цветов и украденной свободы. в тот день моё имя было затерто под грубыми цифрами нового дня - сегодня это оказалось неважным.