Командировка

 
  Вечер. Прохладный воздух. Дышится легко. За день натруженные руки отдыхали. Солнце уже скатилось за горизонт, но осенние сумерки только вступали в свои права. Просёлочная дорога уходила вдаль, разветвлялась в другие улочки и проулки. Дома усталые готовились ко сну, играя разноцветными крышами. Новые евроокна и старые рамы резко ограничивали обитателей домов, деля их на бедных и богатых. Мычали коровы, лаяли собаки, гоготала, кричала разная птичья смесь во дворах. Соловьёв не слышно, отпелись. Люблю это время года. Желтеющие берёзки, начинающая краснеть рябиновая ветвь. С огородов убегает в погреба разная овощ. Земля пустеет, становится чёрной в ожидании белоснежного чуда. В природе тоже сумерки. А на душе тепло, благодатная усталость иголками пронизывает натруженную спину; тяжёлые руки не подымаются, висят, как плети, но им хорошо от сознания того, сколько они сегодня сделали. Мы с подругой идём по просёлочной дороге, между нами бежит неспешный разговор, как ниточка тянется. Обо всём и ни о чём. В памяти ничего, кроме приятной беседы, укрепляющей нашу дружбу, не останется. Дышится легко, приятная истома охватывает нас и несёт дальше, в конец улицы до самых ивовых кустов, сковывающих узенькую протоку почти стоявшей воды. Здесь дух смрадный, исходящий из мокнущих ветвей ивы, гниющих человеческих отбросов и мы поворачиваем обратно. Стемнело. Идём, болтая, в сторону дома. Тишина.
  Накормленная скотина угомонилась. У односельчан загораются в окнах огни, а мы не спешим управиться с последними перед сном делами. Нам хорошо. Ещё один поворот и мы увидим свои дома, уставившихся друг в друга окнами. Многие годы, со школьных лет мы вместе. Сколько воды утекло, сколько печалей и радостей делили, и горе пополам хлебали.               
  Ночь. Вот и поворот. Небо чёрное встретило нас заревом пожара. Яркое пламя охватило дом, который выбежал из общего строя и виден издалека. Брёвна, как спичечное сооружение в огне на фоне чёрного неба. Страшно, жутко, зрелищно. Снуют маленькие люди, кричат, бегут, мельтешат фигуры туда-сюда.  Мы с подругой, не сговариваясь, бежим, понимаем, что помочь вряд ли сможем, но бежим. Уже у самого дома, а дома-то нет, развалился, как карточный домик. Люди баграми растаскивают обугленные брёвна, заливают водой; кто-то поливает водой из колонок соседские крыши. Пожарных машин ещё нет, люди спасают свои жилища.               
          Мы кидаемся в развалины дома, вытаскивая уцелевшую мебель:тумбу жёлтую, полированную, чистую, как только что привезённую из магазина. Ни тени дыма, ни обгорелого места. Удивительно, после такого пожара, мы несём, как бриллиант, новую тумбу, слушаем разговоры людей.               
  «Таню увезли в Новый Мир на музыкальный час», «Оля на сессии, в городе», «А, где Матвейка?».               
  Бабушка Люба, как окаменелая, стоит и смотрит остановившимся взглядом на то, что было её домом. Волосы всклочены, пустые глаза мерцают на затухающих отблесках пожара мёртвым светом. У всех на устах: «Где Матвейка?»               
  - «Может, испугался и убежал?»               
  - «Или уехал с Таней»               
  - «Может, у тётки Дуни за большаком?»               
  Никто не говорит, все боятся произнести страшную догадку.



  Еду на машине в соседнее село. В кабине шофёр-балагур, парнишка Сёмка, двенадцати лет и я. Весело и жарко в кабине от хохота, который перекрывает визг, сгрудившихся в угол кузова испуганных поросят, которых мы везём в колхоз «Рассвет». Поездка эта на полдня, но с таким шофёром – это целое приключение. Машина, подбегая к первым домикам села Бутырино, притормаживает и уже спокойно въезжает в улицу, длинную, асфальтовую, которая ведёт машину к колхозному скотнику. Я – с документами, а Митрофаныч с Сёмкой выгоняют белёсую полосу ничего не понимающих хрюкающих поросят-подростков в загон.               
  Закончив с делами, заходим в столовку, где нас вкусно кормят, и Митрофаныч исчезает навестить двоюродную тётку; а мы с Сёмкой берём по второму стакану персикового компота и жуём пышную булочку, запивая её золотистым сладким нектаром. В столовку входит мужчина с серыми, как сталь, глазами, здоровается со всеми и садится за соседний столик. Белобрысый, худощавый, застенчивый. Девушки быстро накрывают, ненадолго задерживаются у стола и нехотя, под крики кухарки уходят. То одна, то другая припархивают, принося то солонку, то перечницу, то предлагая ещё чего-нибудь. Мужчина отказывается, неторопливо ест и на девчонок никакого внимания. Девушки сгрудились на кухне, щебечут, поглядывая через окно раздачи на мужчину. Взгляды их обидчивые, но всё же заинтересованные; рассеянные, разочарованные улыбки, а глаза грустные-грустные, печальные.               
  Я искоса взглянула на него: что в нём такого, так привлекающего девчат? Неженатый? Высокого положения? Или, может, просто добрый? На нашего балагура-шофёра совсем не похож. У Митрофаныча яркие, живые с искринкой глаза. Всё в нём будто горит: чёрные, как смоль волосы, кажется, искрятся, усики над верхней губой, длинные, как у девушки ресницы. Всё живое, движущееся; улыбка не сходит с лица, но девчонки на него даже не взглянули, обаяв вниманием лишь этого молчаливого мужчину-парня. Я посмотрела на него внимательней. На вид ему около сорока, больше или меньше, ничем особо не выделяется. Не торопясь доедает свою порцию, вежливо благодарит и уходит. Девушки упархивают по своим местам: быстро убирают столики, снуют к новым посетителям, моют посуду и негромко разговаривают с кухаркой.               
  Мы с Сёмкой сидим и наблюдаем, с нашего столика не убирают, пока мы не встанем. А я сижу, гулять по селу не хочется. Сёмка елозит на стуле, в такие поездки он всегда получает от меня что-нибудь вкусненькое, но он молча, сидит и ждёт, спросить ему неудобно.  Наконец, встаём и топаем к выходу, сталкиваемся с неприметным мужчиной, который так привлекал девушек. Поздоровавшись, он назвал меня по имени, представился сам и пригласил к себе в кабинет.               
     Большая  чистая комната в соседнем здании, большие, дающие много света окна, громадный стол, за который он сел, предложив мне стул за маленьким столиком, примкнутым к большому. Сёмка уселся на стул у двери, поглядывая по сторонам.               
  – Александр Якимов, старший уполномоченный по чрезвычайным делам, - снова представился он: Скажите, вы были на пожаре 12 сентября сего года в селе Митино?               
  - Да.               
  – При каких обстоятельствах?               
  Рассказывая подробно, что мы с подругой видели и в чём принимали участие, я рассматривала Александра. Его глаза из стальных превратились в серьёзные, внимательно изучающие меня озёра с потемневшей водой. В них можно утонуть. Разительная перемена во внешности этого участкового была притягивающей, как магнит притягивает железо. И уже не оторваться от его обворожительных глаз. Они менялись по ходу рассказа: становились, то глубокими, то скорбными и всё же заинтересованными. Время от времени они, то сомневались, то соглашались со мной, то вспыхивали, увеличиваясь в размерах, то гасли, и тогда в них стояла печаль.               
         Закончив рассказ, я опустила глаза, стало неудобно разглядывать его так откровенно, но второй вопрос снова заставил взглянуть в эти удивительные глаза:               
  - А, где вы были до пожара?  - Взгляд серых глаз стал колким, пронзительным, он словно, сканировал меня насквозь и ждал ответа.               
  – Вы меня подозреваете в поджоге?               
  - Нет, что вы, я лишь опрашиваю свидетелей. Установить причину пожара – моя задача. Вас я не подозреваю, ничуть, но надеюсь с вашей помощью выполнить свою задачу. Скажите, что вы делаете сегодня в этом селе?               
  - Мы колхозу «Рассвет» привезли поросят на племя.               
  – А, ваши документы, подтверждающие командировку?               
  - Они у шофёра. Сёма, найди Митрофаныча.               
  Но Сёма не сдвинулся с места. Прекрасно понимая почему, вполголоса проговорила: «С меня шоколадка». И Сёму, как ветром сдуло.               
  – Вы всегда так обращаетесь с детьми? – глаза его уже смеялись.               
  – Нет, только с Сёмкой. Он мой племянник, шагу не сделает без поощрения, причём материального. В ожидании Митрофаныча и Сёмки разговор продолжался совсем в другом ракурсе. Александр, то есть уполномоченный, расспрашивал о моём селе, обо мне, о моих делах. Вскоре мы с ним болтали уже больше, как друзья. Глаза Александра, Саши, как он просил меня называть, стали нежными, ласковыми, раскрепощающими. Рядом с ним было легко, просто, надёжно, радостно. Митрофаныч всё не появлялся, Саша уже сидел со мной рядом и слушал, как я рассказываю байки. Он заразительно смеялся, и в глазах его прыгали лучики-зайчики.               
  Тут я вспомнила, что обещала  племяннику  шоколадку, и Саша вызвался меня проводить. В магазине я мельком пробежала по витринам, увидела шоколадные плитки и вклинилась в свой кошелёк, поняв, что там одна мелочь, закусила губу. Купить шоколад не представлялось возможным, украсть непозволительно. Положив кошелёк в сумку, как обычно, сунула руки в карманы, задумавшись. Моя рука нащупала шоколадную конфету «Марс», предварительно взятую из своего холодильника для Сёмки. Решение найдено и быстро. Саша растворился в просторах магазина раньше к моей радости. Он по одному моему виду догадался бы, в чём дело, а этого мне как раз и не надо.  Выйдя из магазина, мы направились обратно, где и встретили Митрофаныча. Нашёл его Сёмка или он сам вернулся от тёти? Я спросила шофёра о документах, которые он тут же вытащил из пиджака и представил участковому. Саша бегло посмотрел в сопроводительную и вернул, убедительно советовал ехать им с Сёмкой без меня. Митрофаныч кивнул и вопросительно посмотрел на меня. Улыбнувшись, я подала шоколадку для Сёмки. Непонятно только для чего я нужна Саше?               
  Мы вернулись в кабинет, Саша предложил мне стул, сам сел рядом. Глаза его лучились, нежно, ласково смотрели на меня. Я, смутившись, опустила глаза, и увидела розу, ярко красную. Удивление, смятение, радость – все чувства перемешались, слова растворились и мысли тоже. Саша молча протягивал мне розу, наблюдая за мной. Из глаз моих брызнули слёзы, нежные руки притянули меня к широкой  груди, гладили волосы.               
  – Выходи за меня замуж!               
  От неожиданности я замерла, отрываться от его груди не хотелось, там было так спокойно, приятно, безопасно.               
  – Выходи за меня! – настойчиво повторил он.               
  – Как? Зачем? Прямо сейчас?               
  - Да, я знаю тебя тысячу лет, и ты меня тоже. Да, да, непременно, сейчас, сию минуту!               
  Саша схватил меня за руку, и мы побежали на улицу. Шли парком по дощатым тротуарам, тенистыми улочками; по длинному коридору какого-то здания. А коридор всё удлинялся, изгибался, пока не закончился у неприметной двери.  За дверью нас встретила девушка, тоненькая, как тростинка, на высоких каблуках.               
  – Светлана Петровна, пожени нас!               
  - Александр Петрович, только через месяц.               
  – Светланка, сейчас и немедленно!               
  - Саша, по закону! Ведь ты у нас законник!               
  - К чёрту условности! Здесь и сейчас!               
  - А кольца у тебя есть? Жених.               
  Саша в растерянности развёл руками. Светлана Петровна открыто посмотрела на меня, серые глаза её внимательно изучали: «Вот так всегда! Братец у меня такой: в стремлениях быстр, но беспомощен, как ребёнок. Ладно, выручу»! Она сняла с себя кольцо, вынула из ящика шкафа другое и подала брату.               
  – Сестрёнка, ты – супер!               
  - Хорошо, хоть догадался цветок невесте подарить. Обменяйтесь кольцами, - командовала она: поздравьте друг друга. Теперь вы муж и жена! Саша, за документами завтра.               
  – Светочка, ты – золото! – поцеловал он её в щёчку и мы вышли.               
    Всё это случилось быстро, невероятно, и я спросила: «Саш, теперь я твоя жена?»               
  - Да, ты моя жена! В радости и горе, до самой смерти! Мы умрём в один день лет через пятьдесят.               
  Снова мы шли длинным коридором, тенистыми улочками. Меня охватили сомнения, страх, что мы поторопились. Мне стало стыдно Саши, прохожих, себя. Мне, казалось, люди с осуждением смотрят на нас. Вспомнились девушки в столовке, как они воспримут это известие? Да, и я совсем Сашу не знаю. Почему я согласилась?               
  На улице нас остановил мужчина лет шестидесяти. Жёстко взглянул на меня, словно пригвоздил. Его глаза были безжалостными, грубыми, неприветливыми, в них промелькнул злой огонёк.               
  – Александр Петрович, я на минутку к тебе. Разговор есть.               
  Саша улыбнулся мне: «Я ненадолго!» и они ушли.               
  Что-то в душе перевернулось.  Стало муторно, жутко, страшно. Я стояла там, где оставили меня мужчины. Мыслей не было, был только страх, липкий, сжимающий немилосердно грудь, дыхание перехватило. Я прижалась спиной к дереву, пытаясь отдышаться. Ну, что со мной? Корабль с алыми парусами дал течь? Или вместо розового утра, ласкового солнца настала ночь? Напряжение не отпускало, казалось, всё это кошмарный сон, от которого нет пробуждения. Не убежать, не уйти от предчувствия беды.               
  Резко хлопнула дверь. Саша почти сбежал с крыльца, запнувшись, чертыхнулся, проходя мимо меня, взглянул, словно обжёг лезвием меча.               
  - Я думал, что ты, а ты…! Ничтожество! А я … - он махнул рукой и убежал. Я не в силах удержаться на ногах, съехала по стволу вниз, в глазах потемнело: За что?   
  Кто-то звал меня то нежно, то грубо, то ласково, то угрожающе. Мне не хотелось никого видеть, ничего слышать. Хотелось освобождения. От чего? Не знаю. А голос звал, кто-то тормошил меня, хлопал по щекам, требуя моего внимания. Медленно, я открыла глаза. Потолок белый, чисто белый потолок. Я снова закрыла глаза: что в нём интересного, в потолке? А голос всё звал настойчиво, требовательно.  Снова открыла глаза: потолок белый-белый. На фоне белого потолка появилась тень, обретая черты, превратилась в белого ангела. 
  Судный день? Если ангел, то я освободилась от всего, но почему так тяжело? Судный день! Мои грехи давят на меня. Может, так и должно быть? На чашу весов укладывается добро и зло сотворённое, какая чаша перевесит? Ангел в белом принимает мои грехи. 
                Мне помогли подняться, о чём-то говорил ангел настойчиво, требовательно, пихая мне в руки что-то. Что это? Зачем? В руках что-то. Мои руки держат какие-то картинки, много. На них что-то изображено. Что хочет ангел? Чтобы я посмотрела их? Зачем? Я смотрю: лица, лица, какие-то люди. Ангел недоволен, он хочет, чтобы я рассказала об этих людях. Что рассказала?  На картинках лица живых людей. Это фотографии?  Знакомые лица, где-то я их видела. Что о них рассказать? Нечего, я их не знаю, где-то видела, когда-то. Я раскладываю фотографии в ряд. Ангел недоволен, он хочет услышать о них от меня. Мне нечего сказать, я продолжала раскладывать. А вот эта фотография. Я его знаю, кто это? Кто-то очень знакомый, близкий.               
  «Кто это? – спрашивает ангел: Кто»?               
  "Саша или нет, не Саша. Глаза нежные, ласковые, такие родные".               
  – Кто это? – настаивает ангел.               
  – Я не помню,…я знаю, он…Я не помню, как его зовут… он хороший, мой родной, он… я не помню…участковый? И снова лица, лица, лица. Есть знакомые, есть незнакомые, я ничего о них сказать не могу. Снова беру ту фотографию. Серые глаза смотрят участливо, удивлённо: ты помнишь меня?               
  - Саша, или не Саша?... Он такой нежный, он… любит меня,…и я люблю его. Мы вместе, давно вместе… лет пятьдесят. Он не хочет жить в моём селе, он хочет у себя,… а мне страшно, очень страшно…               
  Ангел настаивает, требует. А я смотрю на фотографию и ничего не знаю. Прижимаю карточку к груди и замираю. Мне хорошо, тепло, радостно, счастливо. Слёзы бегут от счастья, где оно счастье?               
  - Где Саша? – спрашивает ангел.               
  Я молчу, я не знаю, где Саша, мой Саша. Почему он не со мной? Вместе в радости, вместе,… где Саша?               
  Ангел теряет терпение, забирает фотографии и уходит. Я одна. Смотрю на фото, где ты, Саша? Почему на душе пусто? Когда был Саша, было легко и радостно, а сейчас пусто. В голове пусто, в сердце пусто. А был ли Саша? Был, наверное, был. Я верю, мне хочется верить, что был.               
  За окном меняются картинки. То ночь, то день. Меня не выпускают из комнаты, да я и сама не хочу. Приходит ангел: где Саша? Мне нечего сказать. Ангел сердится и уходит. Интересно: если ангел, у него должны быть крылья. У моего ангела есть крылья? Наверно, когда он ласковый, есть, а если сердится? Хочется, спросить у ангела, есть ли у него крылья? Неудобно, а вдруг он опять будет сердиться, что я в него не верю. Зачем ангелу знать, где Саша? Ангел должен знать всё, это он мне должен сказать, где Саша. А если это мой ангел, он не знает? Мне и самой хочется знать, где Саша, почему он не со мной. Мне грустно, мне скучно без него. А говорил вместе до самой смерти.               
  Снова пришёл ангел и тот же вопрос. Я молчу, не знаю ответа. Ангел показывает кольцо на моём пальце, и я узнаю его: тоненькое, с маленькой капелькой белого камушка. Мне его надел на палец Саша.                «Мы женаты? Я его жена»?               
  Ангел всплеснул руками: «Ну, наконец-то. Я думала, что ты всё забыла. Врач говорит амнезия. Может, и меня вспомнишь»?               
        Глаза у ангела серые, как у Саши, и тут ангел превращается в земную женщину.               
  – Светлана Петровна?               
  - Да, я! Теперь вспомнила? Скажи, где Саша?               
  - Саша? – Я вспоминаю холодный блеск стали в его глазах, он ранит меня больно, пронзительно, до крика.               
  Светлана бросается ко мне, прижимает к себе, успокаивая:"тихо, тихо".               
  – Он ненавидит меня, он уходит от меня, убегает куда-то…               
  - Ничего не понимаю, - Света отстраняется от меня, внимательно изучает моё лицо: не понимаю. Счастливые молодые расстаются через полчаса врагами, не понимаю. Как это случилось?               
  - Не знаю, что случилось. Мы шли по улице. Я боялась, что мы совершили ошибку, поторопились. Мне, казалось, что я давно знаю Сашу, всю жизнь. Только его и ждала. А, когда поженились, я испугалась. Было предчувствие чего-то неизбежного, плохого.               
  Я замолчала.               
  – А потом?               
  - Я хотела сказать ему о своих мыслях. Я знала, он бы успокоил меня, очистил от тёмных дум, и мне бы стало легче.               
  – А дальше?               
  - Этот взгляд ненависти, злобы, он убил меня.               
  – Чей взгляд? Саши?               
  - Нет, того мужика, что увёл Сашу. Он хотел что-то сказать ему, и мне стало плохо.               
  – Что за мужчина, ты знаешь его?               
  - Нет, впервые видела. Седой, злой, улыбка страшная, ехидная.               
  – Куда он увёл Сашу?               
  - В его кабинет, а потом Саша выскочил и сказал мне, посмотрел на меня дико, страшно, с ненавистью и убежал.               
  – А мужчина?               
  - Его я не видела, я ничего больше не видела.               
  Жутко, страшно, слёз нет, отупение, безразличие. Света гладит мои плечи, что-то шепчет, успокаивает. Я долго в оцепенении, меня снова трясут. Ангел? Нет, Светлана.               
  – Очнись, без тебя мне не найти Сашу. Мы пойдём искать Сашу. Я чувствую, он жив, помоги мне!               
  Я гляжу на неё, решительную и вспоминаю её слова: «Братец у меня такой: в стремлениях быстр, но беспомощен, как ребёнок».               
  – Да, Саша в беде, тот мужик. Где нам искать Сашу? Наверное, сначала мужика. Найдём его, найдём и Сашу.               
  – Ну, надо же, очнулась! Быстро вставай, идём!               
  Мы шли  по дощатым тротуарам парка, тенистым улицам, длинным, длинным коридором. Вот и кабинет. Света садится за компьютер и спрашивает: «Опиши мужчину. Какой он?»               
  - Выше меня ростом, с Сашу. Седые волосы, брови чёрные, глаза чёрные, жёсткие, ухмылка кривая, нос большой, без усов и бороды. На голове шапка, уши не закрыты с большими толстыми мочками.               
  - Не хромал?               
  - Нет, вроде, нет. Шёл тяжело, вперевалку.               
  – Что было на нём из одежды?               
  - Не помню, вижу только тяжёлый взгляд. У меня ноги подкосились, когда он на меня посмотрел.               
  Света сосредоточенно работала, минут через десять позвала: «Смотри, он»?               
      С компьютера на меня смотрел мужик, но не тот. И глаза не те и брови не те, губы вроде узкие у того были, а у этого – полные.               
  Света снова села за компьютер, когда я вновь посмотрела на мужика: вроде похож, только прищур глаз другой, уже, морщина на лбу.               
     Света правила, меняла лицо; нет, теперь, вообще, не он. Эта работа нас вымотала, мы сидели молча, долго. За окном спустился вечер. Светлана решительно встала, выключила компьютер и сказала: «На сегодня хватит, идём. Завтра на свежую голову начнём снова».               
  Мы вышли в тенистый парк, свернули в проулок и зашли в дом. Маленькая двухкомнатная квартирка на втором этаже. Светлана согрела чай, сварила пельмени. Спать совсем не хотелось, разглядывали семейный альбом. С фотографий на меня смотрел Саша. Вот он у мамы на коленях, маленький ещё, а глаза выразительные, внимательные. Вот Саша с отцом возле машины. У отца прищур серых глаз, уставших глаз. Казалось, что отец настолько старый, что считает последние дни своей жизни.               
  – Здесь Саше двенадцать. Через три дня мама с папой попадут в аварию. В них въедет грузовик. Мне тогда было пятнадцать. Школу пришлось оставить, чтобы Сашу не забрали в детский дом и меня тоже. Я работала секретарём в райкоме, поэтому брата оставили на моём попечении. После школы, армия, спецназ, школа милиции.               
  – А сейчас Саше?               
  - 38. Для него дело всегда на первом месте. Девчонок боится. Женат не был. Да, и я не стремлюсь. У нас с детства страх: родителей потеряли. Родных терять тяжело.               
  В эту ночь мы не спали. Я рассказывала о своей безрадостной жизни, несчастливом замужестве, о сыне, потерявшемся в просторах России, о потере родителей и братьев, об одиночестве и работе, которая даёт, хоть какой-то смысл жизни. Потом мы молча лежали, думая каждый о своём.               
        Бессонная тревожная ночь прошла. Компьютер нам снова ничего не дал, рисовать я не умею. Светлана решила заняться делами брата. Взамен другого участкового ещё не дали и, роясь в документах, читая дела, пыталась увидеть в бумагах ниточку, зацепку. В делах незаконченных она ничего не нашла, а я в этом, ну, нисколько не разбираюсь. Этот день тоже прошёл впустую.               
        И следующий день. Сидеть в бездействии стало невыносимо, а что предпринять мы не знали. Света не хотела обращаться в полицию, не хотела обнародовать  исчезновение брата, да и пользы от полиции, как она считала, мало.               
  Мы шли по тенистому парку, бесцельно сворачивали в улицы и переулки, просто шли, безотчётно, не глядя друг на друга, каждый думая о своём. Не заметили, как вышли на окраину села, к реке, присели на берегу и долго молчали. Мимо нас протопал рыбак, насадил крючок червяком и забросил удочку. Долго сидел, поклёва не было, он чертыхнулся, свернул удочку и стал подниматься по тропинке к селу. Я вздрогнула, мне показалось походка этого рыбака знакомой. Светлана предложила проследить за ним. Мы шли, прячась за деревьями, не упуская его из вида. Рыбак свернул с тропинки вглубь леса, а не к селу. В стороне от тропы стоял шалаш, рядом костерок. Рыбак зашёл в шалаш и вышел с дробовиком, направляясь  дальше в гущу леса.  Света предложила обследовать шалаш, я же боялась, что рыбак вернётся и застукает нас. Обозвав меня трусихой, она двинулась одна, а я сидела за кустом, внимательно разглядывая место, куда ушёл мужик. Было тихо, так тихо, до жути, в желудке замутило от предчувствия. Светы всё не было. Я долго сидела за кустом, ноги свело, я встала, чтобы размяться. Кто-то схватил меня за шею. В глазах потемнело. Надежда найти Сашу, вернувшая меня к жизни, медленно таяла. Закричать я не могла и смирилась, повиснув на руках захватчика, ноги ватные не держали. Оттащив меня вглубь леса, засунув в рот вонючую тряпку, меня посадили к дереву, привязав верёвкой и тут я увидела того мужика. Голова закружилась, но я пыталась удержать сознание. Из глаз катились слёзы больше от бессилия, от беспомощности.  Мужик ушёл. Где Света? Предупредить её не успела. Я поёжилась, от земли холодно, не просить же мужика подложить хворост. Просить о чём-то бандита безнадёжно, что у него на уме? Почему он сразу не свернул мне шею? И где Света? Тревожно и зябко. Я задремала. Сколько прошло времени, не знаю. Проснулась оттого, что рядом со мной что-то шлёпнулось. Под деревом  сидела Света, с платком во рту, мужик проворно привязывал её к дереву. На лице девушки следы борьбы, один глаз затекал, из разбитой губы катилась струйка крови и капала с подбородка на куртку, волосы растрёпаны. Мужик потоптался ещё, проверил верёвки,  посмотрел на меня и ушёл. Мы встретились со Светой глазами, я прочитала укор: держаться вместе всегда. Я кивнула. Она осмотрела меня с головы до ног, пошевелила пальцами, связаны туго. Я тоже пошевелила, мои связаны не так туго, да и ноги мои не связаны, как у Светы.               
  Девушка пошевелилась, привлекая моё внимание, её глаз явно мне что-то говорил. Одним взглядом она показала мне что-то у моих ног. На земле, уже прикрытой осыпающимся листом лежал маленький перочинный ножик. Я взглянула на Свету, её глаз был лучистым, светлым, он улыбался. Я протянула ногу к ножику, но лишь дальше отпихнула его от себя. Чувствуя себя виновато от своей неловкости, пыталась дотянуться до него снова, и снова, и снова. От бессилия я беззвучно заплакала.               
  Пришёл мужик, выдернул кляп изо рта и кормил меня с ложечки кашей, поил из жестяной кружки кипятком. Я ошпарилась, пить горячую воду было неудобно, и я отвернулась. Света от еды отказалась.  Мужик молчком удалился, забыв нам завязать рты.  Девушка тихо прошептала: ножик. Я посмотрела вниз, нож был совсем рядом, полузасыпан листом, почти не виден, одно лезвие. Осторожно подтянула к себе нож, ещё ближе, ещё ближе. Вот уже и до пальцев недалеко. Изогнувшись насколько это возможно, я вцепилась в лезвие, перебирая его в пальцах, нашла рукоятку и передохнула. Оглянулась по сторонам, увидела Свету, она кивнула. Я примерилась, откуда начать и стала неловко резать верёвки, стягивающие мне руки. Быстро уставала, руки затекали, отдохнув, принималась снова, и снова. Освободив руки, размяла их, оглядываясь. Осталось снять верёвку с груди; управившись, посмотрела на девушку. Она изучала местность, одними губами сказала: можно.  Я отделилась от дерева, с трудом перевалилась, всё тело ныло от неудобной позы, подползла к Свете и быстро освободила её от пут. Она растирала руки и ноги, напряжённо оглядывая местность, взяла меня за руку и мы попятились за деревья. Выбравшись из березняка, крадучись шли к селу. Сгущались сумерки, помогая нам незаметно подойти к дому. С площадки Света осторожно подошла к двери своей квартиры, попробовала потянуть ручку, она не подавалась. Открыв дверь ключом, прислушалась и тихо вошла. Её голос позвал меня. Не включая свет, она прикрыла дверь и зашептала: «В квартире мы последний раз, нужно что-то другое придумать. Слушай меня, в шалаше никого не было, поиски ничего не дали, но у выхода я поняла, что Саша там был»!               
  - Как? Как ты узнала?               
  - Мы в детстве играли в казаки-разбойники в разных командах, как лазутчики и плели колечки из травы, сучков и развешивали их на деревьях, кустах, заборах, указывая свой путь. Я шла по следам Саши, пока колечки не кончились. Я искала другие зацепки, но попалась этому бандиту. Я была близко к Саше, дралась отчаянно, ему пришлось вырубить меня. Прежде чем продолжить поиски, нужно добраться до компьютера, узнать всё о преступнике, его послужной список, тогда мы разгадаем его замыслы.               
  В полной темноте мы пробирались по темным улочкам, длинному коридору. Включив для предосторожности сигнализацию и камеру слежения, Света углубилась в поиски. Через некоторое время она вскрикнула: «Есть! Ушан, его кличка Ушан».               
          Из компьютера на меня смотрел тот мужик, его квадратная челюсть выдавалась вперёд, что и придавало ему свирепый вид. Так вот почему мы не могли составить фоторобот!               
  «Да, у него большой послужной список. Семь отсидок: мародёрство, убийства, причём есть заказные, последняя – пожизненная». – Света повернулась ко мне: «Он сейчас должен сидеть в тюрьме! Сбежал, тварь! Нужно немедленно в кабинет Саши».               
    Запиликало в кабинете, и Света глянула в камеру слежения. Кто-то снял сигнализацию, а камеры слежения оповестили о постороннем.               
  – Это он! Он вычислил нас!               
  Забыв выключить компьютер, девушка вытолкала меня в коридор, и мы побежали в противоположную сторону. Остановились на третьем этаже, девушка вскарабкалась по лестнице, открыв чердак, скользнула внутрь, я - за ней. Хорошо ориентируясь на чердаке, не зря играла в казаков-разбойников, она продвигалась всё дальше и дальше. Добравшись до края крыши, она открыла дверь и стала спускаться вниз. Я догадалась: пожарная лестница. Внизу она в нетерпении ждала, схватила за руку, и мы побежали в кромешной тьме. Я чувствовала ногами деревянный настил, наш топот чётко слышался в ночи, ветви деревьев хлестали нас по щекам. Остановились мы только у здания, прислушались, тихо вошли в кабинет. Не включая свет, девушка светила фонариком  в ящик, где хранились дела, отбирая спешно, останавливаясь и прислушиваясь. Схватив увесистую папку, сунула мне, остальные схватив, двинулась к выходу. Остановилась, чутко вслушалась в тишину и только тогда шагнула в темень. Светлана шла решительно и осторожно, прислушиваясь к шорохам, останавливаясь. Тогда, казалось, её тело вибрировало, откликаясь на ночные звуки. Я наблюдая за ней, ничего не чувствовала, кроме часто бьющегося сердца. Девушка куда-то свернула, исчезла, вернувшись, взяла у меня папку и опять исчезла. Вынырнув с другой стороны, повела меня по селу, ориентируясь, как кошка, стараясь ступать тихо по деревянным тротуарам. Медленно, тихо, с оглядкой мы шли куда-то, по единственно выбранному Светой маршруту.               
  Вышли за село к колхозным скотникам, минуя скотники, повернули к одинокой сторожке. Постучав в маленькое окошко, она позвала: дядь Вася. Сторожка ожила, и дверь, заскрипев, впустила нас в тепло натопленную комнатку с железной печкой и топчаном, больше ничего не было. Старческий прокуренный голос проскрипел: «Садитесь на топчан, грейтеся, счас чайник поспеет. Холодно ночесь-то». Только теперь мы поняли, что замёрзли, а я думала, меня трясёт от страха.  А, может от того и другого вместе.               
  Дядь Вася, старичок, лет семидесяти, а то и больше, сухонький, в облезлом полушалке, поверх меховой шкурки, в драных, замасленных штанишках, больше похожих на бабьи тёплые панталоны.  На нём обутки-катанки, теперь латанные, перелатанные, в которых по снегу и ходить нельзя, развалятся в прах. Покряхтывая, принёс нам жестяную, изъеденную временем, с накипевшим по краям осадком, кружку с настоем вишнёвых кореньев, вкусно пахнущих. Мы с удовольствием, по очереди отхлёбывали чай, греясь у раскалённой докрасна печи. Дрова, очевидно, сосновые, пощёлкивали, выбрасывая из плохо прикрытой дверцы сноп искр, превращавшихся в пепел и оседавших на грязный пол, засыпанный бычками, опилками, щепами, шкурками варёной картошки, ботвой морковки, махоркой.               
   По – видимому, хозяин сторожки не особо утруждал себя уборкой. Окошко маленькое, наверно, никогда не мылось.  Керосинка на крючке, под низеньким потолком, свет колеблется, то освещая, то отбрасывая в сумрак сторожку.  Дядь Вася сидел на корточках у печи, пошевеливал  дрова, и дымил старой трубкой.  Лицо его скрывал едкий дым, он натужно кашлял от крепкого самосада. У меня першило в горле, хотелось спать, но топчан не предполагал места на двоих, поэтому, я закрыла глаза и прижалась спиной к дощатой стене и уснула. Проснулась от тяжёлого топота, открыв глаза, увидела морду Ушана. Злобный взгляд буравил меня, едкая ухмылка искривила его рот. Меня продрал озноб.               
  – Хе, хе! – издала ухмылка, обдав меня смрадным дыханием гниющих зубов: От меня не убежишь. Не удалось вам известить полицию обо мне. Спугнул я вас.               
   Я вздрогнула от холодной стали в голосе Светы: «Старые счёты решил свести? Причём здесь Анна?"               
  Ушан повернулся к Светлане и грубо, властно захохотал. Колючий взгляд впился в девушку: Серые глаза мне снились на жёстких нарах. Не от одних я избавился.               
 – Так ты, - Света рванулась к нему, схватив заскорузлую куртку.               
       Он отбросил её на топчан: «Да, это было давно, лет двадцать назад. Смазливая была у него бабёнка, кабы не эти серые глаза, поглумился бы над ней, но я с удовольствием расплющил их самосвалом. Я слышал, как щёлкали косточки» – злорадно ухмылялся он.               
  Девушка побелела, её глаза метали молнии, руки сжались в кулаки.               
  – Мне недолго свернуть тебе курячью шейку, да, ты мне ещё нужна. Напоследок позабавлюсь тобой, Анной закушу и отправлю всех в преисподню.               
  – Где Саша?               
  - Александр Петрович? Жив пока, ждёт встречи с вами, на его глазах и поглумлюсь, а после всех в расход. Ненавижу серые глаза.               
  – Потому и убиваешь всех с серыми глазами? Голос Светы звенел, как натянутая струна.               
  – Да, за сороковник перевалило. Пока жив, всех буду в рай отправлять! – рявкнул Ушан.               
  – Маньяк! Душегуб! Мразь! Убийца!  - Светлана впечатывала слова в его мерзкую морду, словно плевки. Но гневные слова не возымели на него никакого действия.  Он знал, из сторожки она не кинется, раз он пообещал свести её с братом.  Неуклюже повернулся к старику, плеснул ему порцию  в кружку, остатки вылил в себя, крякнув от удовольствия, присел у печки, бросив бутылку в угол. Дядь Вася, выпив содержимое кружки, перевёл дух, закусывая рукавом, закурил трубку. В сторожке установилась гнетущая тишина. Где-то под топчаном завозилась мышь, трещал, не умолкая, кузнечик, да за окном свистел ветер, бросая в дощатую стену пригоршнями мелкого осеннего дождя. Светлана сидела, нахохлившись, напоминая взъерошенного воробышка. Ушан смотрел на угли, открыв дверцу печи; старик кашлял после каждой затяжки. Сторожка в густом тумане зловонного самосада, дрожала от порывов ветра, где-то капала вода с прохудившейся крыши. Капли дождя, считая оставшееся нам время, долбили по темечку: ско-ро, ско-ро, ско-ро; ко-нец, ко-нец, ко-нец. Тягостная тишина не кончалась, ветер всё бросал дождь в стену, маленькое оконце слезливо умывалось, с угла стекла сбегал ручеёк, спускался по стене и уходил за дощатые доски пола. Спать не хотелось, к едкому дыму притерпелась, пусть и вонючий, но всё же воздух. Скоро и этого не будет. Вспоминалось почему-то одиночество, теперь оно казалось, не скучным, а сладостным. За каких-то несколько дней жизнь моя резко изменилась. Из серых дней выглянуло солнышко и скрылось за чёрными тучами, навсегда закрывшими голубое небо. Скоро ударит молния и закроет для меня и земную жизнь. Хоть Сашу увижу, пусть он одарит меня ненавистью, отвернётся, плюнет с досады, проклиная день нашей встречи.               
  «Пора» - Ушан тяжело поднялся на ноги, прислушался к дождю за окном. Ветер уже не шатал сторожку, окно не плакало. Мы вышли в серую мглу, тяжёлые тучи бежали по небу, уже не бросая дождь на промокшую, осклизлую землю. Молочный туман затянул село до скотников, едва различимых. В пяти шагах ничего не видно. Ушан шёл впереди, зная, что мы последуем за ним. Стараясь не терять его из виду, шли гуськом шаг в шаг. В какую сторону шёл наш палач, разобрать нельзя. Туман рассеивался перед нами и смыкался за спиной. Впереди маячила квадратная спина, тяжёлые шаги смягчал вязкий туман. Справа и слева стали выходить деревья и уплывать в стороны. Идти стало легче, с сапог отлетали комки глины, цепляясь за траву.Туман всё не рассеивался, дышать стало тяжелее, значит,  мы спускались к реке, всё ближе к нашему последнему, недалёкому пристанищу. Одежда смокла, прилипла к телу, пробирал озноб, зубы стучали в такт шагам. Ушан остановился, Светлана врезалась ему в спину, я в неё.               
  «Чёрт, наверное, надо было правее брать, - проворчал он: подождём, пока туман рассеется».               
     «Здесь недалеко до берега, - с вызовом сказала девушка: до шалаша рукой подать».               
  – Откуда тебе знать, в тумане-то?               
  - А, я здесь родилась! – был ответ.               
  – Ну, веди.               
  Мы свернули влево и, пройдя шагов десять,  вышли к шалашу.               
     «Здесь и подождём». Ушан вошёл, растворился в тумане, наощупь отыскал кучу хвороста и тяжело  увалился. Туман медленно отходил к реке, вставая плотной стеной, теперь он казался белёсым дымом, который клубился, открывая поверхность тёмной воды у самого берега.  Из шалаша туман уходил медленней, сначала различимы стали ветки, куча хвороста в углу, Ушан, который, видимо, задремал. Светлана пятилась от шалаша, глядя на кучу хвороста. А потом припустила, я следом. Пробежав немного, она остановилась, приглядываясь к деревьям и кустам, я оглянулась, тихо.               
  «Есть, -  прошептала девушка: есть колечко».               
  – Какое колечко? – эхом отозвалась я.               
  – Я знаю, где Саша. Идём!               
  Света шла от дерева к дереву, не спеша, вглядываясь в пожелтевшие берёзы и кустарники. Я всё время оглядывалась назад, прислушивалась. Мы всё дальше уходили в лес от шалаша.  Утренние сумерки не уходили, солнце пряталось за тучами, и в лесу царил полумрак, туман остался у реки. Лес редел, впереди показался овраг, который уходил в сторону. Света скатилась с крутого обрыва в реденький туман. Я осмотрелась, прислушалась,  видела девушку, уходящую всё дальше по дну оврага,  поспешила за ней. Тропинка вихляла,  извивалась, как гадюка. Догнав Свету, поняла, что она идёт чисто по наитию, не ищет больше колечки. В конце оврага открылась яма, видимо отсюда берут  глину. Подойдя ближе, увидела, что дно ямы засыпано сучьями, листьями, мусором. Да, это же свалка! Люди, да, что же вы за люди?  Куски шифера, стекла, железа, дохлые собаки, прокисшие туши павших животных. Зачем Светлана спускается на дно? Даже здесь дышать нечем. Меня вывернуло наизнанку. Желчь опалила горло. Вдыхая с трудом смрадный воздух, я попятилась от свалки.               
  – Анна, сюда, я нашла его! Он здесь, помоги, мне не вытащить одной.               
     Я, зажмурившись, прыгнула на дно зловонной свалки. Ветки цеплялись за одежду, мешая мне идти, под ногами хрупал шифер, стекло, пот градом катился с лица, убегал за шиворот ветровки. Света тянула рукав чёрной куртки, я тоже вцепилась и мы вытянули Сашу. Бледное, осунувшееся лицо с кровоподтёками, губы разбиты, на куртке нет пуговиц. Вытянув его из ямы, опустили на тропинку, Светланка приложила ухо к груди: «Жив. Вытащим из оврага, спрячем».  В конце оврага тропинка уходила вверх. Всё дальше от смрадного места, на свежий воздух.               
  – Село недалеко, но нам не дотащить.               
  – Ушан близко, я чувствую.-  В желудке противно урчало.               
  – Живыми не дадимся. В кусты, – показала рукой Света: отнесём его в кусты.
               
 Прикрыв Сашу ветками валежника, мы вышли из кустов.               
  – От меня не уйдёшь! – утробный рык задыхающегося Ушана вызвал панический озноб, иголочками пробежавшегося по позвоночнику.  Он схватил девушку.               
  – Анна, беги.               
  – Ещё шаг и я сверну ей башку. – Глаза Ушана метали молнии.               
  Я остановилась, желая больше убежать от этого страшного места, от Ушана, от себя. И от Саши?               
  - Так-то лучше. Вы и Александра Петровича прихватили. Хоть не лезть в это дерьмо. Он подтащил Светлану к кустам. Мой взгляд упал на толстый сук, полузасыпанный листвой. Ушан раздумывал, отпустить девушку или с ней разгребать хворост. Удар пришёлся в голову, мужик охнул, отпустил Свету, развернулся и рухнул мешком на землю.               
 «Я.. его убила»?  - Палка ещё была в моей руке, я отбросила её, заплакала и села на землю, руки противно дрожали, тошнило.               
  – Нет, не убила, оглушила порядочно. Хватит ныть. Беги в село, созывай народ, а я постараюсь, чтобы он не пришёл в чувство. Беги, Анна!
  Поднявшись на ватные ноги, я шагнула раз, другой.               
  – Быстрее! Да, не туда.  Там село – она указала рукой.               
  Я рванула в противоположную сторону, там, где слышался лязг железа и рёв голодной скотины. Падая на осклизлой тропинке, я вставала и снова падала.   Быстрее, быстрее.  Мне казалось, я топчусь на месте, деревья слишком медленно проплывают мимо меня.  Я уже задыхалась, когда березняк вдруг резко закончился, и впереди показались скотники. Свинарки бегали с ведрами, разнося кашу орущим свиньям, а дальше скотники разносили  сено коровам.               
  И я  закричала: «Помогите! Помогите! Он убьёт их!»               
  Ко мне бежали свинарки: кто убьёт? Кого убьёт?               
  - Светлану Петровну… там Саша, Александр Петрович … Ушан убьёт их…               
  - Какой Ушан? Да, где?               
  - У оврага… у оврага, в лесу…- я в бессилии опустилась в грязь, ноги не держали, дыхание сбилось.               
  – Батюшки светы… Люди, Александра Петровича убивают! – вопили женщины на всю округу.   
  Скотники бежали с вилами наперевес. Я видела женщин, бросивших работу. Видела, как из мастерской бежали трактористы с молотками, лопатами, ломами. С воплями и криками люди бежали в лес, и только я  не в силах была пошевелиться, слёзы бежали ручьями, я их размазывала по лицу грязными руками, отплёвываясь от глины.               
               «Подымись, застудисся» - скрипучий голос вывел меня из этого состояния. Я оглянулась. Дядь Вася в своих трухлявых катанках с калошами стоял рядом, опираясь на толстую палку. Страх окатил меня.               
               «Не боись, не трону! Я ведь не со зла выдал вас Ушану. Старые делишки нас связали. Укрой я вас, все бы разом погибли. Ушан шутить не любит. Ты, это, заступись за меня перед властью, я окромя  своего греха по молодости, ничего дурного не делал».               
  Я молча, поднялась, потопала по грязи, не взглянув больше на старика. Ничего, кроме презрения к нему не осталось.  Ведь мог сказать людям про нас, про Ушана, но не сказал, промолчал, за шкуру свою испугался, за душонку свою поганую.               
            Из леса шумно вышли люди. Впереди шёл Ушан, окружённый вилами со всех сторон, за ними шла Светлана Петровна,  механизаторы на куртках несли Александра Петровича. Света отделилась от толпы, подошла ко мне и обняла. Слёз у меня уже не было.               
        «Светлана Петровна, куды Ушана-то?» - послышалось из толпы.               
  – В кабинет Александра Петровича, под охрану. Идём, Анна.               
  В медпункте, куда внесли Сашу, пахло хлоркой, медикаментами. Механизаторы, уложив драгоценную ношу на кушетку, толпились у входа, ожидая указаний от Светланы Петровны.               
  «Идите, спасибо вам, всё будет хорошо».               
  - Светлана Петровна, а, Александр Петрович, как он, выживет?               
  - Должен выжить, обязан, он не оставит нас – стараясь, чтобы голос был уверенным, сказала Света.               
  Кивая головами, топаясь у порога, всё же вышли мужики. В моих глазах стояли слёзы: любят, все любят Сашу.               
  – Анна, помоги мне. Снять одежду, обмыть, до приезда скорой нужно управиться.               
  Света уже согрела воду, пока я копалась с одеждой. Добавили в воду марганец, отчего она стала розовой; салфетками смыли с Саши грязь и прикрыли простынкой. За окном шумно, народ не расходился.               
  В медпункт вошёл мужчина: «Светлана Петровна, мы Ушана связали, в полицию и скорую позвонили».               
  «Спасибо, Сергей Иванович. – Видя, что он не уходит: Что ещё?»               
  - Люди волнуются, что сказать-то им? Как Александр Петрович?               
  - Ну, что я могу сказать, я не врач! Да, иди же, Сергей Иванович.               
  Дверь хлопнула, но люди не расходились.               
  «Анна, умойся, на тебе лица нет,  я схожу за чистой одеждой». – Света ушла.    
  Я умылась в той же воде. Долго смотрела на Сашу, на его бледное избитое лицо.
  Вернулась Светлана в свитере и серой юбке, и я с удовольствием сбросила с себя мокрую грязную одежду, переоделась в сухое. Народ у крыльца заволновался: едут, едут. Подъехала скорая, молоденькая фельдшерица с чемоданчиком шагнула в комнату: «Опять начинается дождь. Не люблю осень. – Осмотрев комнату спросила: Где я могу помыть руки»? Света сменила в тазу воду, подала мыло. Фельдшерица долго мыла руки, приняла полотенце и только тогда поинтересовалась: где больной? Я посторонилась. Девушка в коротеньком белом халатике умело прощупала Сашу, заглянула в глаза, оттянув веки, прощупала пульс. Тишина в комнате и за окном тоже. Все ждали вердикт маленькой докторши. Она была действительно крохотной, худенькой, черноглазой, аккуратной, в ажурной белой шапочке. Закончив осмотр, она села за маленький столик местной фельдшерицы, уехавшей в гости к родителям. Написав что-то в бланке, она посмотрела на больного: как зовут?               
  - Якимов Александр Петрович, 38 лет.               
  – Медотводы есть?               
  - Что? – спросили мы хором.               
  – Я, говорю, лекарства все принимает?               
  - Да, противопоказаний нет – выражаясь медицинским термином, сказала Света.               
  – Я написала направление в отделение к Татьяне Семёновне, врач высшей категории, чтобы вы не задерживались, сразу к ней.               
  – Что с ним?               
  - Переломов нет, думаю переохлаждение, проверим, нет ли внутренних кровоизлияний, побили его основательно. Кто с ним едет?               
  - Я! Я! – Отозвались мы.               
  – Только родственники. – Вставая из-за стола, сказала фельдшерица.               
  – Я – сестра, Анна – жена.               
  Маленькая докторша кивнула и вышла. Толпа зашумела, придвинулась к крыльцу, преграждая ей дорогу. Что она ответила, мы не расслышали, ропот толпы заглушил ответ.  Вошли санитары и унесли Сашу. В машине больному поставили капельницу. Мы выехали на асфальтовую дорогу, народ ещё не разошёлся.  «Ждут полицейскую машину» - догадалась я. В отделение нас не пустили, Сашу увезли на каталке. Обследование заняло больше часа. Из ординаторской высыпались врачи. Высокая худощавая женщина, затянутая в халат, как в футляр, подошла к нам: вы родственники Якимова?               
  - Да!               
  - Тяжёлая форма пневмонии, он в интенсивной терапии. Отправляйтесь, домой! - 
  Резко, исключая возражения,  приказала Татьяна Семёновна и ушла.   Мы приуныли.
  По коридору к нам спешила крохотная фельдшерица скорой помощи: «Не волнуйтесь, Татьяна Семёновна поставит его на ноги. Внутренних кровоизлияний нет. Недели три пролежит и будет здоров».               
  - Как вас зовут, девушка? – Света схватила за рукав, пытающуюся убежать докторшу.               
  – Катя.               
  – Спасибо вам, Катенька.               
  – Звоните, 7-18, рабочий пост терапии. Татьяна Семёновна не любит посетителей, а девушки на посту ответят на ваши вопросы.               
  - «Спасибо, Катя!»
Фельдшерица уцокала на своих высоких каблучках.               
  – Пошли, нам надо ещё в полицию, Ушана, наверное, привезли.               
  В полиции Света сунулась в зарешёченное окошко. Услышав: Ушан, дежурный выскочил из дежурки и повёл нас в конец коридора.               
  – Товарищ капитан, к вам свидетели.               
  В коридор вышел рослый седовласый мужчина в форме, поздоровался: Капитан полиции Грызлов, вы по какому вопросу?               
  - Ушана к вам доставили? – вопросом на вопрос ответила Светлана.               
  – Так это вы Ушана задержали? Подождите в соседней комнате. Баталов, проводи!               
  Дежурный Баталов вытянулся в струнку: «Есть, товарищ капитан, проводить в соседнюю комнату. Будет сделано. Проходите». Он учтиво открыл дверь  в комнату. 
  В крохотной каморке, которая служила, наверное, курильщикам, мы сели на стулья. На столике стояла пепельница, доверху засыпанная бычками, да графин с водой, в углу открытый сейф, забитый никому ненужными бумагами. Усталость навалилась враз. Я положила голову Свете на плечо и закрыла глаза. В последнее время я научилась спать сидя. Чему ещё научит меня жизнь? Размеренная, привычная, скучная жизнь, отодвинулась, дала  ход быстро меняющимся событиям, требующим смелости, выдержки, терпения и ещё множеству других качеств, которых у меня не было. А, чего не было? Решительности, как у Светы, быстрого принятия верного решения, как у Саши, храбрости «рассветовцев», ринувшихся на Ушана с вилами, предвидения, логического умозаключения и ещё много чего. Дверь открылась, Баталов протиснулся в каморку: «Вас просят к следователю».
  Степан Иванович встал навстречу: «Извините, что заставил вас ждать. Ушан в розыске уже два месяца, все сотрудники, все участковые на ногах, и на тебе, простые рядовые колхозники вилами доставили пожизненного.  Как Александр Петрович?  - Участливо спросил капитан: Оклемается?               
  - Пневмония, тяжёлая форма – Светлана Петровна вздохнула.               
  – Так! Т-а-ак! А теперь по порядку, что знаете?               
  - Эта история началась более двадцати лет назад  - начала Света.               
  – Так! Так! – Повторил следователь: Интеререс-с-сно! И откуда известно?               
  - Вы же помните лейтенанта Якимова Петра Селивёрстовича?               
  - Да, учитель мой, наставник!               
  - Значит, знаете, что мой отец занимался делом Ушана, тогда у него ещё не было этой клички. Разбойное нападение на универмаг, с убийством продавщицы.               
  – Да, помню.               
  – Ушан после отсидки искал отца, чтобы отомстить. Он сидел за рулём самосвала, что въехал в нашу машину.               
  – Откуда знаешь? Дело не закрыто.               
  – Ушан сам сказал. И ещё сказал, что на его счету больше сорока сероглазых мужчин и женщин, может детей.               
  – И, что же это он разоткровенничался с вами?               
  - Умыслил злое дело, покончить с нашей семьёй, и Анной, у неё тоже серые глаза.               
  – Эта версия требует доказательств. Я имею в виду убитых, у всех ли серые глаза?               
  - А, что будет с Ушаном, смертная казнь?  - поинтересовалась я.               
  – Смертная казнь отменена, к сожаленью, рудники тоже. Одиночная камера, без свежего воздуха, наручники круглосуточные.               
  – Маловато. – Проронила я.               
  Степан Иванович хрустнул пальцами: «Моя бы воля, удавил бы его собственными руками, либо отдал на растерзание вашим колхозникам. Уж очень они хотели устроить самосуд, не отдавали Ушана».               
  Он помолчал.               
  – Что ещё, Светлана Петровна? По существу.               
  – У меня всё.               
  – На время болезни Александра Петровича вышлю к вам Быстрова, отзову из отпуска. Пусть займётся делами вашего участка.
               
 Выйдя из полиции, мы постояли немного, и пошли по тротуару.               
  «Подождите, - Баталов бежал за нами: Подождите! Капитан Грызлов велел вам дать денег на дорогу. Машин нет». Извиняясь, протянул деньги дежурный.               
   «Спасибо». 
               
  На вокзале в ожидании автобуса Светлана спросила: «Куда? Домой или ко мне»?  Я задумалась. За всеми этими событиями, не вспомнила о работе, о доме, подумать о дальнейшей судьбе, не было времени. Ждали дома дела? Конечно, ждали. Уместно ли будет навязывать себя  Светлане? А, как Саша воспримет моё присутствие в его доме, он ведь ненавидит меня. За что? Нет, нужно ехать домой. Пусть всё идёт своим чередом. Саша поправится – это главное. Ушан в тюрьме. Пора вернуться к серой череде дней, скрашивая одиночество работой.               
  - «Домой». - Я знала, что Светлана ждёт ответа.               
  Выходя на своей остановке, я взглянула на Свету, её глаза улыбались. Нас сроднила борьба за самое дорогое: жизнь, Сашу.
      «До свиданья, Света». – Я долго махала в знак прощания уходящему автобусу, увозящему дорогого мне человека. Кто она теперь мне? Золовка? Я усмехнулась. Жди. Саша не приедет, он ненавидит тебя, проклинает день нашей встречи. Ну, и пусть! Я люблю его и Свету. Это самые дорогие мне люди. Шагая по родной улице, я приветствовала односельчан и радовалась, что я дома. Много дел, работа на производстве развеет мою печаль, быть может.