На моей работе светло и чисто

     Тошечка познакомилась с Игорем два месяца назад, в переходе, когда она подскользнулась, а он её поймал.
     Был такой красивый, очень тёмный вечер, потому что ещё и тёмные тучи стояли со всех сторон, но в переходе горели фиолетовые длинные лампочки-неразбивайки, и Игорь был одет в фиолетовую литую футболку, и это Тошечку очень как устраивало. Было красиво и романтично.
     Тошечке всё в нём нравилось, и сразу понравилось. Игорь был мечтой, которая сбылась.
     Тошечка-то так себе. Полновата и одевается не очень, да и откуда бы очень. Она немножко заикалась, но считала, что не немножко, поступила в экономический колледж, но учиться не смогла и работала нянечкой в садике, а потом ушла на почту, потому что садик далеко.
     А Игорь высокий, видный – мамино мнение. Ей как нравится, то сразу видный, а как нет, то дормидонт и выпадок, и где она эти слова берёт, неизвестно.
     Высокий, видный и одевается как король, и только два маленьких недостатка. Фотографироваться не любит и не говорит, где и кем он трудоустроен. Нет, в деньгах он не жадничал, подарил уже много чего, и гуляли они с его кошельком, а с её только настроением. Но всё-таки это было странно, насчёт работы. Хоть бы намекнул. Или объяснил, почему не говорит, стесняется например или ещё как-то.
     – А может т-ты ас-сенизатор? Это н-ничего. Я п-пойму.
     – Ассенизатор? Хех.
     – М-может, киллер?
     – А ты бы встречалась с киллером?
     – Д-да. Ты главное с-скажи. Я п-пойму.
     У его мамы она тоже спрашивала, но мама говорила только что всякие работы хороши, а нехороши только лентяи. Так и висли богатой бахромой её «п-пойму» в темноте этой неразрешимой загадки. Но однажды Игорь вдруг переспросил:
     – Поймёшь?
     – Д-да!
     Они гуляли по Фучика и дошли как раз до Третьей Клинической, и Игорь направил её под локоток к Третьей Клинической.
     – Ты в б-больнице работаешь? – уважающе обрадовалась Тошечка.
     – Нет. А ты бы хотела, чтоб в больнице?
     – Н-не обязательно... – пожала она плечами. Не обязательно, но врач – это круто!
     Они пересекли двор с наползшими больными и их родственниками и знакомыми, были как раз часы посещений, и народу было много. Игорь всё шёл.
     – Мы к-куда?
     – Туда.
     Туда ничего уже не было, был только морг.
     – Ой. Ты п-п...
     – Патологоанатом? Нет! – и Игорь так заулыбался, что стало понятно, что правда нет.
     – А кто?
     – Да так... Покойник один.
     – К-как это? – Тошечка даже остановилась.
     – Какая ты! Шучу я. А ты простодушная.
     – П-п-п...
     – Да, да. Но мне это и нравится.
     – П-почему?
     – Сам не знаю...
     В морге не было холодно, как все говорят.
     Тошечка приложила ладонь ко лбу, как козырёк, и пока они проходили, всё время этот козырёк опускала, чтобы ничего не видеть. Видела только пол и мелькающие Игоревы кроссовки. Пол был цементный, щербатый и довольно грязный. Но потом стал кафельным, а потом появилось бордовое ковровое покрытие.
     – Пришли.
     – Тут ничего с-страшного? – спросила Тошечка, но уже убрала ладонь и увидела сама. Ничего страшного не было. Была очень чистая комнатка, белые без ничего стенки. Лампы на ножках, в одном углу и втором. Красивый кожаный диванчик, два таких же кресла по сторонам. Большой шкаф. На прозрачном столике белый ноут и стопка глянцевых журналов «N/М». Что такое «N/М»? Но где-то слышала раньше, или не слышала, а только показалось. Это было похоже на комнату отдыха, ординаторскую. И ещё на комнату отдыха в сауне, куда она школьницей приходила прибираться, помогала матери. Только там был телек и всё время работал. А здесь не было, и было как-то тревожно-пусто, как будто кто-то обещал прийти, но никто не пришёл.
     – Сядь сюда, – показал Игорь на кресло. – И закрой глазки.
     – Ой. А что б-будет?
     – Шашлык из тебя будет. Шучу я! Давай, усаживайся.
     Тошечка закрыла глаза и затаила дыхание. Ей было интересно, но ещё и как в лагере «Гастелло», когда она заплыла далеко и поняла, что к берегу плыть тяжелее, чем от берега.
     Игорь ушёл и сразу же пришёл. Возился с чем-то, но не очень-то уж и долго...
     – Теперь открывай. Лучше медленно.
     Она открыла быстро и взвизгнула. В кресле напротив сидела голая мёртвая женщина. На животе у неё был большой сине-зелёный синяк. Она сидела очень ровно, а руки аккуратно положила на подлокотники. Глаза у неё были закрыты, а рот открыт. Лоб по самые веки занавешивала густая прямая чёлка.
     – Ты не бойся. Она не кусается. Её зовут Ксения, – Игорь говорил очень дружелюбно, но Тошечка прижала уши как будто он орёт.
     – Ты же просила рассказать. Я фотограф. Энэмщик. Энэм. Что, никогда не слышала?
     – Я д-думала, это н-н-неправда... – Тошечка слышала и вспомнила. Она думала, что это сказки такие, как «Городские мифы» после двенадцати на «Восток-ТВ», и ещё такие, как утром ведущие рассказывают ужастики, чтобы население проснулось.
     – Энэм! Некромеморика. Перспективное направление. Чего ты боишься? Она правда не кусается. – Игорь подошёл к покойнице и резко закинул ей голову назад. Она посидела так секунду, и вдруг внутри неё что-то щёлкнуло. Тошечка опять взвизгнула, заскочив на кресло с ногами.
     Игорь опустил мёртвую голову как раньше, и опять что-то щёлкнуло.
     – З-зачем ты её п-принёс?
     – Работать. Сейчас мы в порядок её приведём, принарядим. А к шести придёт заказчик. Он тоже хочет.
     – Что х-х...
     – Не отдельный портрет ушедшей, а вместе с ней. Многие так хотят. На память. А что плохого в памяти?
     Игорь уселся на диван, выхватил из стопки журнал, веером листанул и распахнул на постере. На постере стоял стол со скатертью, а на скатерти самовар и большое блюдо с кренделями. За столом сидела семья. Дедушка, бабушка, папа, мама и двое детей. Все улыбались, а дедушка ласково тянулся за кренделем.
     – Дед с бабкой в доме угорели. Раньше времени закрыли заслонку в дымоходе.
     – Умерли, д-да?
     – Да. Но как живые!
     Тошечка смотрела.
     – В с-смысле? Ой... – сказала она и зажала рот рукой. Бабка с дедкой и правда отличались. У них что-то с улыбкой было, и глаза были какие-то странные. И дед тянулся к этому кренделю под таким углом, под каким люди не сидят, не стоят и не тянутся.
     – Но это мэтры работали, там понятно, произведение. Мы попроще будем, но тоже... – Он подвинул, открыл, включил ноутбук. – Смотри, интересный случай... Нет, вот. Восемь лет. Мать всё орала «Наташа, Наташа». Утонула, сутки в воде...
     На фото распласталось детское тельце в коже чуть зеленоватого цвета, в розово-красных пятнах на шее и лице. Кое-где на груди и ногах выступали фиолетовые сосудистые дорожки. Один глаз приоткрыт, а другой совсем открыт и красный, и зрачок съехал к носу. Во рту сиреневая пена.
     Тошечка закрыла глаза, сразу и так, и руками.
     – Н-не н-н-н...
     – Да, да. Было ужасно. Но стало хорошо! Ты будешь смеяться, но я столько с этой пеной провозился, вылезала как ненормальная, только вытрешь, опять. Пришлось гидрофилку в глотку пихать. Так и сидит с мочалкой в глотке, но ничего, улыбается! Знаешь, как они улыбаются?
     – Н-н... Ф-ф... фотошоп?
     – Иногда. Лорин Арт, Слэшэйч... Но это в крайнем случае и непрофессионально вообще-то. Там так. Скобки такие. Как крючочки, только с шипами... Япошки хемофиксаторы пробуют!
     Игорь потянул Тошешку за запястья, приглашая всё-таки посмотреть. Она мотала головой и не открывала глаза.
     – Я вообще-то старался... – погрустнело сдался он, и Тошечка всё-таки открыла глаза.
     С экрана немного косо и поэтому странно хищно улыбалось припухшее лицо. На один глаз напущена волна волос, зацепленная белой розой, а другой какой-то остановившеся-упёртый. Глухое розовое платье с длинными рукавами. Она сидела привалившись к креслу и, неловко вывернув руки, держала их на коленях.
     – Н-но есть же ф-фотографии, к-когда она... к-когда...
     – Живая? Есть. Но это последняя возможность, потом зароют. Последние миги. Родственники их ловят как могут. Знаешь, как...
     – Мне п-пора...
     Тошечка сползла с кресла.
     – Хочешь уйти? Вот так возьмёшь и уйдёшь? – Игорь принялся листать кадры. – Ну не знаю, – пожал он плечами. – Мне нравится, заказчикам тоже.
     – Как там п-пройти?
     – И Наташа эта нормально получилась. И этот с кардиологии... И эта... Ну вот, ушла взяла. Никто нас с тобой, Ксения, не понимает. – Он притащил из шкафа пластмассовый ящик. Вытащил расчёчку и, поправив Ксении голову, начал её причёсывать, приговаривая: – И умные нас не понимают. И глупые нас не понимают. И сложные нас не понимают. И простые, как видишь... – Расчёска застряла, он дёрнул посильнее, и она снова пошла. – ...И простые, как видишь, не понимают. Но главное что? Главное не отчаиваться. Хорошие волосы. Занимаешься, ухаживаешь, вижу.

     Тошечке помогла выйти женщина в чёрном платке, на которую она довольно скоро наткнулась, потому что опять ни на что не смотрела.
     Тошечка вспомнила. Наташина группа выпускалась в прошлом году, и Наташа выступала последней, читала стишок «В первый класс» – пусть пока мы ещё дошколята... У неё не хватало двух передних зубов, и она говорила «есё» и «досколята». Её мама пришла с большой собакой, и смотрела с улицы, через окно, а в конце улыбалась и махала.





(август 2017)