Первый прыжок

   Ещё в Пензе, нам сказали, что служить будем в братской Литве, в городе Каунас. Положа руку на сердце - братьями они нас не считали, да и мы смотрели на них как на заграницу. В Каунасе, поезд выйдя из Ковенского тоннеля, уверенно проследовал мимо железнодорожного вокзала и направился куда-то дальше на запад. За окном, с низкого Балтийского неба, уныло моросил хмурый дождь, мелькали пригородные дачи. Для нас парней из России они, в сравнении с нашими дачными домиками, казались почти особняками.
 
   Проехав ещё километров пятьдесят, поезд плавно остановился на небольшой железнодорожной станции. Сидевший у окна, Витя Кожичкин, обратил было, свой полусонный взор на пейзаж за окном, затем окинул лукавым взглядом каждого из сидевших возле, широко осклабился, и кивнув в сторону необычайно, в нашем понимании, ухоженного строения, во всеуслышание заявил: - Ну что, пацаны, поздравляю, мало того, что мы будем служить в Лабусландии, так ещё и рядом с какими-то козлами! А там, за окном, на небольшом, старинной постройки, станционном здании, крупными буквами было написано – Stotis Kazlu Rudoje. Узрив сие, заржал уже весь вагон. Офицер, ехавший с нами, поняв наконец причину безудержной радости, громко, на сколько мог, рявкнул: - А ну все, вон из вагона, в колонну по три строиться на перроне, я вам сейчас организую веселье, мать вашу!

   Старлей не соврал, пересчитав наше стадо по головам, скомандовал: - Левое плечо вперед, бегом арш! Ну, в общем, все семь километров от станции до учебного центра, мы «бодро» и «весело» пробежали по дороге, которая вилась средь леса, сказочной красоты. Наконец, наше «подразделение», тяжело дыша, упёрлось в КПП на воротах которого, уже русскими буквами, было написано – Учебный центр Казлу - Руда. Всю нашу ораву, сразу загнали в баню, где каждому выдали по белому мешку, похожему на большую наволочку от подушки, и попросили всё, что у нас и на нас есть, кроме документов, аккуратно сложить в эти мешки, зашить, а на мешках крупно и разборчиво написать свои домашние адреса. Когда мы вышли из помывочной, в предбаннике, тех мешков уже не было. Вместо них, аккуратными стопками, лежали комплекты военной формы. У меня, как и у большинства, деревенских пацанов, родившихся спустя пятнадцать лет после самой страшной войны на Земле, уже был опыт обращения с портянками, а вот городским ребятам, пришлось осваивать эту науку сызнова, иногда натирая кровавые мозоли на ногах, пока не научились  наматывать их почти безупречно.

   На следующий день, начались солдатские будни - подъем в шесть, кросс три километра, зарядка, водные процедуры, приём пищи по расписанию, ходьба строевой, часто по крупной щебёнке, как говорил сержант – для укрепления голеностопных суставов, стрельбы, отбой в десять вечера. В Литве, в мае месяце, из-за московского часового пояса, в это время солнце ещё только собиралось за горизонт, но не смотря на то, что оно нещадно лупило в глаза, мы засыпали как убитые.

   На первых стрельбах мне довелось немного отличиться. Ввиду того, что в школьные годы занимался в стрелковой секции, я весьма неплохо стрелял уже в то время. На огневой позиции нам выдали по пятнадцать патронов, задача – поразить очередями, две «бегущих» - ростовых мишени и один пулемёт. Стрелять старался короткими, по два - три патрона, потому как остальные из очереди,как правило, уходили мимо мишени, вправо вверх, а большинство ребят, словно в кино, всаживали, даже не заметив этого, весь боезапас одной длинной очередью, в божий свет, как в копеечку. Выполнив задачу, я уже собрался докладывать, как сзади услышал голос руководителя огня: - Боец, пулемёт справа видишь?
   - Вижу.
   - Давай.
   - Ноо…
   - Я кому сказал!
   Очередь, мишень упала.
   - Молодец, теперь слева.
   Одиночный выстрел… в магазине оставался последний патрон, и мишень, «немного подумав», тоже свалилась с бруствера.
   - Оружие к осмотру, раздалось сзади.
   Отстегнув магазин, и оттянув затворную раму, я, повернул голову в сторону руководителя огня, и, начав было доклад, тут же осёкся. За спиной у кепа, стоял начальник ПВО дивизии полковник Пакалка. - Ну брат ты попал. Подумал я. Сейчас тебе отсыпят полной мерой, за нарушение сектора огня.
   - Встань, сынок, объявляю тебе благодарность, и подал мне руку, которую я пожал, рефлекторно. - Товарищей, особенно в бою, надо выручать.
   - Спасибо, товарищ полковник.
   - Не спасибо, а  служу Советскому Союзу, поправил меня опешивший от неожиданности капитан.
   - Какое на хрен служу!? Они у тебя ещё присягу не приняли, а на парня обрати внимание. Хороший наводчик из него может получиться.
   Наводчиком, из-за моего роста, мне так и не довелось быть. Год служил правым заряжающим - гранатомётчиком, во второй батарее 744го ОЗРАДн, который, в те времена, базировался в Каунасе.

   На следующий день, на приёмку зенитно-ракетного комплекса, ждали генералов из Москвы, во главе с командующим ВДВ. Командир Зенитного дивизиона сосредоточено  изучал план прилегающей местности, изображенный на щите, прикреплённом к стене здания сложенного из силикатного кирпича. Через некоторое время  он переменился в лице, и стал тихо сатанеть. Подозвав к себе начальника комплекса, и, зеленея от злости, тихо, почти шепотом, спросил: - Кто... это... рисовал?
   - Так художник... наш, товарищ подполковник.
   - Ты куда смотрел му…ла?
   - Простите, а что не так?
   - Рощу на плане видишь?
   - Так точно.
   - А теперь, покажи мне её на местности. Что, не видишь? Вот и я не вижу. Быстро перерисовать.
   - Это не возможно. До приезда комиссии час, а художника так быстро не найти.
   - Исправляй, как хочешь, иначе разжалую к чертовой матери.
   В общем, нас с топорами, посадили на две машины и отправили в дальний угол учебного центра, где мы на опушке леса нарубили молодых берёзок, затем ломами наделали дырок в земле, и туда по натыкали эти деревца. К приезду генералов, роща стояла во всём своём великолепии. Кто-то из ребят, язвливо, заметил:
   - Хорошо, что гнёзда вить, на ветвях, не заставили.
   - Вот я тебя сейчас, в эту рощу, разговорчивый ты наш, вместо кукушки посажу, для вящей убедительности, и будешь ты, генералам остаток отпущенного отсчитывать и молиться, чтобы твои предсказания удовлетворили их, а иначе, они, ведь и обстрелять, эту чертову рощу, могут. Ну, и чего вылупились? Бегом марш отсюда.
   Бегом - в первые, полгода службы в десанте, это самая часто звучащая команда. Молодому бойцу не положено перемещаться шагом.


   Наконец, сегодня, укладка куполов, а завтра с утра мой первый прыжок. Наверно с такой же нежностью и трепетом в душе, я прикасался только к своей девушке на первом свидании и к парашюту на первой укладке, особенно когда укладывал кромку. Это уже потом начинаешь понимать, что система сработает в любом случае, лишь бы стропы были аккуратно запасованы в газыри, для того, чтобы не было перехлёстов и тебя, во время прыжка, не крутило как волчок.

   На следующий день, после завтрака, мы, каждый со своей парашютной сумкой загрузились в Уралы, и поехали на авиабазу, где на новеньких рифлёных аэродромных плитах, до сих пор помню этот запах свежего бетона, аккуратно выстроившись в ряд, нас ожидали самолёты АН-2. Ввиду того, что первый прыжок был ознакомительным, все прыгали без оружия и РД. Распределившись группами по десять человек, которые почему-то назывались «кораблями», и одев на себя парашюты, мы встали в ряд. Начальник ПДС, ещё раз внимательно проверил купола у каждого - страхующий прибор и все узелки на контровке парашютной системы Д-6. После чего была небольшая «дискотека», все на ком были надеты парашюты, проскакали по бетонке «ритуальный» танец – 521, прыгаешь немного вперед, и двумя ногами сразу, обязательно на всю ступню, приземляешься 522, делалось это для того, чтобы ещё раз отработать правильность приземления 523, кольцо, 524, 525 купол.
 
   Затем мы сели в свой самолёт.  «Антон» натужно гудя, разбежался по взлётке и стал набирать высоту, где-то около 1000 метров. Большинство парней сосредоточенно смотрели кто куда, кто-то пытался улыбаться, получалось - не очень артистично. В такие минуты у человека все чувства обостряются до звериного. И вот, наконец, красный плафон погас, загорелся желтый, все встали, пристегнули карабины к тросам, что были натянуты сверху, вдоль всего салона, ждём зелёного. Офицер, таких ещё, часто называли вышибалами, нарочито нехотя встал, и вальяжно прошел вдоль салона, проверяя у всех ли пристёгнуто, а когда он перемещался около меня, и я уловил как он "благоухает" перегарным амбре, то чуть было, не расстался со всем, что съел, накануне, на завтрак. Затем он открыл дверь, и замер в ожидании. Я тоже, весь преисполненный готовности, стоял у двери, потому как по весу, должен был прыгать первым. Оглушительно заревела сирена, от неожиданности и этого адского, как тогда мне показалось, рева я чуть было не выпрыгнул через пилотскую кабину, но на моем пути туда, стоял вышибала, а его кулак, что завис перед моей физиономией, четко обозначил границы дозволенного. Дабы не искушать судьбу, быстро, левой ногой, как учили,встал в угол дверного проёма, но всё же, со словами - первый пошел, получил таки хорошего пинка для ускорения, и оттолкнувшись провалился вниз под стабилизатор. Тут же начал считать – 521, 522, в ушах шумел нарастающий поток воздуха, глаза закрылись сами собой, меня немного крутнуло, 523 кольцо,  начала срабатывать парашютная система, мне казалось, что я слышу, как жужжит прибор, лязгает, открываясь, двухконусный замок ранца, и как с треском рвутся контровочные нити, 524, 525 купол. Резкий рывок, я едва удержал на ногах сапоги, прижимая, их каблуками друг к другу.
   Во вдруг наступившей тишине, стало слышно только размеренное гудение самолетов, и песню «Богатырская наша силушка…», которая доносилась из репродуктора смонтированного на кунге машины связи, что стояла у пункта приёма куполов. После осмотра, убедившись, что с куполом всё в порядке, моя душа, ушедшая было в подпространство, водворилась на штатное место, и широко развернувшись, возрадовалась благополучному исходу, на физиономии появилась дурацкая улыбка. Хотелось петь, ну или если кто не умеет, то орать во всё горло. Над головой, пронзительной синевой, расплескалось бездонное небо прибалтики, а внизу распростёрла свои объятья, подёрнутая в легкий изумруд весенней зелени, литовская земля. Я впервые парил в небе под куполом, забыть такое невозможно.

   Плавно снижаясь, во вполне себе благостном расположении духа, я вдруг, как по команде, резко повернул голову вправо. Как позднее выяснилось, при общении с сослуживцами, это происходило со многими, кто был в такие моменты неподалёку. Видимо, мощный импульс страха и отчаяния, от терпящих бедствие, распространяется на достаточно большое расстояние, и это чувствуют почти все.


   На несколько секунд, остолбенев и затаив дыхание, я наблюдал следующее – в раскрывшийся уже купол, впереди летящего парашютиста, влетает и гасит его, прыгнувший следом, у которого купол тоже вытянулся в длину, но ещё не совсем наполнившись воздухом, тоже начинает гаснуть, скорость падения резко увеличивается. Наконец купол догнавшего, все-таки раскрывается, и выдергивает его из, уже почти полностью обёрнутого белой тканью, словно в саван,  погасшего было, парашюта. Освободившись от «инородного тела», купол нижнего парашютиста, тоже благополучно расправился, и, как и все остальные, большущим семечком одуванчика, поплыл к Земле. Только после этого я облегченно вздохнул.

   Всё это длилось мгновения, но воспринималось словно в замедленной съёмке, и очень-очень долго тянулось.

   Происходит такое, как правило, из-за того, что молодому бойцу иногда не хватает хладнокровия, и он почти сразу после отделения от самолёта рвёт кольцо, не производя отсчёта времени, и не дожидаясь пока сработает страхующий прибор.

   А вообще на прыжках случается много интересного...