Ворожейка

К утру потускневшие звезды усыпали крыльцо. Они листьями тихо лежали на старых сосновых досках и ходить по ним надо было неслышно и осторожно, чтобы не шуршали и не пропало бы чувство, что ты идешь по воде, в которой плавают звезды. Редкое солнце роняло рассеянный свет, и листья загорались неяркими красками.
Аня в задумчивости стояла над ними, пока не выходила рассерженная мать с полынным веником. Мать не любила эти листья, которых с каждой ночью все больше опускалось на крыльцо. Она нервно мела веником и не знала, что на шее ее и на лице дрожало светлое отражение воды, листьев и звезд.
Потом мать посылала Аню в лес - за грибами. Грибов уродилось много: и подберезовиков, и свинушек, и сыроежек, и опят. Аня брала только грузди. Корзина наполнялась быстро. Девушка холодными покрасневшими пальцами трогала твердые ножки и думала, как обрадуется мать. Матери грузди не давались.
Походив по лесу, Аня шла к роднику. Он выбивался из-под корней старой березы, а кругом стояли ели и было сумрачно и тихо. Родничок пробивался тоненький, слабый. Вода долго собиралась в углублении, а потом проливалась звенящим
ручейком. Аня ждала, когда наберется полной чаша родника. Тогда она ела сунутый матерью хлеб, макая его в воду. Аня наклонялась над родником, и навстречу ей выплывало строгое и молчаливое лицо. Иногда это лицо робко улыбалось, но тотчас же, словно испугавшись, пропадало. Аня умывалась. Кожу стягивало холодом, перехватывало дыхание.
От родника Аня торопилась домой. Корзина оттягивала руки. Когда шла улицей, встречные удивлялись:  "Ай, Анька! Опять полная корзина". Это было приятно, но она, даже не улыбнувшись, проходила мимо.
После грибов Аня была свободной до вечера. Она отворяла дверь в сараюшку и стояла на грани света и тьмы, выжидая, пока глаза привыкнут к полумраку. Дневной свет проникал сквозь множество щелей в досках. В его лучиках танцевали пылинки и сор. В сараюшке пахло травами. Здесь сушились пучки ромашек, полыни, подорожника, березовые венички, зверобой и мята. Много еще чего припасла Аня на зиму: дикий щавель и лесную малину, сосновые и смородиновые почки. Поздним летом она ходила за рябиной, калиной, шиповником. Вся сараюшка была завешена сушеными травами и ягодами. Зимой деревня лечилась не у фельдшерицы, а у нее.
Девушка, переворачивая, разглядывая свое богатство, размышляла, куда же она его перенесет. Скоро польют бесконечные дожди, а сараюшка в полной власти и дождей, и ветров. В сени перенести - мать не позволяла, да и тесно там. Опять в предбанник, как прошлой зимой? Постояв в раздумьи еще немного, выходила. Мать, завидя дочь, неодобрительно фыркала и отворачивалась.
... Догорали последние пахнущие солнцем и деревьями дни. Тишиной веяло от скошенных лугов, редеющего леса. Речка все торопливей, словно спасаясь от наступающих холодов, бежала на восток. Прошло то время, когда небо было пятнистым от птичьих стай и криков. И Ане всю осень до отчаяния, до боли в сердце, хотелось обернуться птицей и умчаться высоким синим небом в дальние края. Она поднималась на косогор. Шумные стаи над нею, над примолкшей деревенькой праздновали последние хороводы. Аня беззвучно плакала, запрокинув голову и следя за птицами.
Вечером она шла к Варьке, подруге: мимо старух, до сих пор лузгающих прошлогодние семечки; мимо девок, обсуждающих, кто вчера в каком наряде был в клубе и в чем пойдет сегодня; мимо парней в белых рубашках и начищенных сапогах; мимо Алькиного дома. Шла и слышала, как летел в спину шепоток:
- Анька пошла. Опять будет Варьке парня привораживать.
Аня не оборачивалась и даже не смотрела в сторону Алькиного дома. Все шла себе да шла, как будто и не было вокруг деревни и как будто тропинка вела далеко-далеко, быть может, за самый горизонт.
Она легкими быстрыми ногами взбегала на крыльцо, а Варька уже ждала - в халате, сшитом по-городскому, с ярким лаком на коротко обстриженных ногтях.  Лицо ее краснело от радости, она привычно начинала сыпать словами:
- Опять Альку видела. Ой, как он меня посмотрел! Веришь ли, так на меня огнем и полыхнуло. Значит, не безразлична ему, да, Ань? Ой, давай-ка скорее свое питье, - спохватывалась наконец и с отвращением отпивала из баночки, которую приносила Аня. Там был самый обыкновенный отвар зверобоя, подсоленный и разбавленный черемуховой настойкой. Но однажды Варька сама себе поверила, что Аня поможет приворожить ей Альку: "Ты ведь травница, придумай что-нибудь". Вот Аня и придумала.
Она равнодушно наблюдала, как подруга собирается на танцы, примеряя то одно платье, то другое, не зная, что выбрать; как взбивает волосы мелкой металлической расческой и смазывает смальцем, чтоб блестели, бесцветные бровки и ресницы - в журнале вычитала, в "Крестьянке". Потом вместе выходили из дома: Варька - пахнущая "Ландышем" и розовым земляничным мылом, Аня - в старенькой кофтенке, с клетчатым платком на плечах. У проулка подруги прощались. "Ну, иди спать, ворожейка", - снисходительно смеялась Варька и бежала к девчонкам, ждавшим ее у поворота.
Темнело и, может быть, поэтому у самого Алькиного дома Аня влипла в грязь. Стараясь высвободить туфлю и не умея это сделать, она посмеивалась тихонько над собой, а больше со стыдом и страхом думала, что будет, если вдруг выйдет Алька. Калитка, и вправду, скрипнула, и появился Алька, веселый и насмешливый человек, которого Аня боялась, как огня.
- Кто это? - удивился он, а в голосе, оживленном, беспечном, уже чувствовался смех. Опережая этот смех, Аня наклонилась, вытащила несчастную туфлю из лужи  и рванула что было мочи отсюда, от Альки и от себя, растерянной, обсмеянной. Рванула - одна туфля на ноге, другая к груди прижата.
- Аннушка, постой, - догонял ее крик. - Платок уронила. Постой, Аннушка.
Платок - мамин, любимый, отцов подарок. Алька протянул платок, увидел, как стоит Аня, прижав к себе мокрую и грязную туфлю. И вдруг взял ее за плечи:
- Аннушка, что же ты от меня-то бегаешь?
Молчит Аня. Молчит Алька, забыв свои руки на Аниных плечах. Серые глаза его как в быструю речку глядят на Аню. Вот, кажется, поймает он взглядом речку, остановит ее бег. Только не такая Аня, чтобы один нечаянный взгляд остановил.
- Дай платок, мать ждет, - всего-то сказала да и пошла, шлепая по луже...
Рано утром мать, вернувшись с дойки, протяжно ахнула:
- Алька-то у Варвары ночевал. Ох, и девка! Ай, и вправду ты приворожила?
Недоверчиво смотрела на дочь.
Та смеялась, обхватив руками узкие колени, а матери казалось - всхлипывала.
...Вечером  Аня опять шла к Варьке, завернув в лоскуток свою баночку, и старухи провожали ее долгим взглядом: "Ворожейка пошла".