Уничтоженный

Полное отсутствие движения. Лишь внутри, в самой душе, жалкий комок не менее жалких чувств. То ли смятение, то ли сожаление о потраченном впустую времени, слитое воедино с чувством горькой утраты близких людей и, возможно, самого себя в целом.
Вот ты сидишь, тебе только шестнадцать, и умрешь ты, может быть, даже в сто лет, но ты уже мертв. Мертв. Мертв. Мертв. Пустое тело, и кровь гоняет кислород по несовершенным очертаниям его. Разве это жизнь? Это дрянь.
Выключить свет, вырубить антенну, отключить телефон и занавесить шторы. Лечь в кромешной тьме. Подумать, ты человек или просто организм? Сейчас — организм, кости, стоящие друг на друге с приделанными наскоро кусками мяса. И сколько стоит эта масса?
Около двух долларов. Да, точно, все необходимые химические соединения, из которых состоит организм человека, при современных ценах уложатся в 1, 98$.
Но ты еще и теряешь в цене в течение жизни. Кожа становится обрюзгшей, и твое туловище затягивает жир, который следовало бы обрубить, наделать из него свечей, тем самым хоть на мгновение осветив твою тусклую жизнь.
Совершенно точно, что человек приходит в эту жизнь неповторимым. А вот в процессе своего жалкого существования часто становится обезьяной. Дарвин просто глумился над родом человеческим, доказывая, что человек произошел от обезьяны. Все бывает наоборот, господа.
Безусловно, надо верить в лучшее, в это беспечное розовое счастье. Надо дышать ароматом свежих пончиков, а не терпкого табачного дыма, пить росу, а не коньяк. Надо видеть во всем только хорошее. Некоторые говорят, что пессимист видит только тоннель, оптимист — свет в конце тоннеля, а реалист видит и свет, и поезд, что вот-вот размажет его по рельсам. Особо впечатлительные мира сего считают, что поезда нужны для того, чтобы под них бросаться.
А между тем, ты живешь, в вернее — существуешь. Ты — никто. После смерти тебе уготовано забвение. Умрешь, и люди поставят над тобой крест. Но вдумайся, на тебе поставили крест еще при жизни, и ты не особо сопротивлялся.
Еще есть толпа. Она сама не знает, куда несется, и ты несешься вместе с ней. Люди задыхаются в этой давке, их трупы перемалываются кирзовыми сапогами и итальянскими туфлями, купленными в дорогом магазине, чтобы выделить их хозяина из толпы. Что ж, смешно. Хозяин вместе со всеми месит грязь этими туфлями. Только теперь эта грязь — ты. Люди топчутся по тебе, а потом стараются избавиться от тебя, отодрать, чтобы ты отстал от сапог. Но ты, впиваясь в сапоги, стараешься удержаться, лишь бы на тебя обратили внимание.  Стараясь стать заметней, ты падаешь ниже, становясь еще одной ступенькой для идущих вверх. Потом ты износишься, тебя заменят.
Уничтоженный полностью ты попытаешься встать. Но во второй раз правило «попытка — не пытка» уже не работает.