Привкус

— Прости?

Я раздражённо повёл плечами. Моя дочь вернулась домой снова пьяной, ничего не соображающей сукой. Она смотрела на меня, приоткрыв рот, и довольно улыбалась, изредка закатывая глаза и пытаясь мне что-то сказать.

— Иди в ванную, — строго обратился я к дочери, но та лишь фыркнула.

— Па-а-ап, — протянула она, стаскивая ботинки и отбрасывая их. От девушки пахло сладкими духами и выпивкой. Мятной жвачкой. Дочь опустила голову, прижав пальцы к своим вискам. — Ты так редко зовёшь меня по имени...

— Это правда, — быстро отреагировал я, глядя на дочь в упор. — Но тебе не стоит так страдать из-за этого: мы и без того нечасто общаемся.

А во всём виновата её мать. Пронырливая подстрекательница оставила мне в подарок после себя девчонку, чьё имя было таким же, как у неё самой: чтобы каждый раз, когда я обращался к ребёнку, я чувствовал этот кислый привкус вины за просроченную любовь.
Я любил Беатрис, но с тех пор, как она ушла из моей жизни, оставив со мной нашу дочь, это чувство похоже разве что на слой пыли на самых высоких полках шкафа. Это перестало быть таким заметным.

— Беатрис, — говорю я дочери, пока она, держась за стену, жмурится и пытается не проблеваться, — иди в ванную.

Несовершеннолетняя паразитка, ведя рукой по стене, плетётся в ванную комнату, а я смотрю в женскую спину и вспоминаю, каким же светлым и очаровательным ребёнком была Беа.

— Спасибо, пап! — кричит мне дочь из ванной, то включая, то выключая воду из-под крана. Направляясь на кухню, я закрываю за Беатрис дверь, чтобы не слышать прекрасного оркестра под названием «я-не-умею-пить». А дочь не умолкает, в перерывах между рвотными позывами произнося: — Ты тако-о-ой классный!..

Нет, я терпеливый. Пятнадцать лет воспитывать девчонку без матери — испытание не самое лёгкое для человека, который привык полагаться на кого-то ещё, помимо себя. Бывшая жена организовала мне хорошую головомойку в ответ на измены и рукоприкладство, но я бы соврал, если бы заявил, что ненавижу её за это.

— Поверь, — говорила она мне перед судебным разбирательством, — я заберу Беатрис немедленно, если узнаю, что ты с ней обходишься так же, как и со мной. — Взгляд моей жены значил многое. В нём и отражалось многое — от ненависти до презрения и жалости. Обида. Грусть. Но её губы произносили совершенно иные вещи. — Ты ничтожество, Крис. И я буду ждать момента, когда смогу пожалеть о своём выборе...

С тех пор мы ни разу не пересекались. С дочерью жена не контактировала, и я уверен, что ей в тягость была мысль о том, что я оказался приличным отцом, который сделает для своего ребёнка всё возможное, чтобы тому было хорошо. Я долго выстраивал эту сторону своей личности.

Отношения дочери и отца зачастую сложные и запутанные. Подростки вроде Беа вечно несутся куда-то сломя голову и не слушают того, что им говорят. Моей дочке редко когда нужны были разговоры по душам, ей не требовался какой-то особенный подход, она мало о чём просила с тех времён, когда ей исполнилось двенадцать. Замкнулась, стала избегать меня, охладела. Я не винил её. Я был уверен, что выбор Беа — единственный правильный конкретно для неё.

— Па-а-а-ап, — донеслось из ванной. Зашумела вода, послышались всхлипы. Глухие обрывки фраз Беатрис еле-еле добирались до моего слуха: — Порой мне так одиноко, пап...

Сейчас, когда дочери почти исполнилось шестнадцать, она даже на свой возраст не выглядит. Высокая, худая и вечно растрёпанная. Её лицо, округлое и бледное, уже задето ранним курением и увлечением алкоголем, а ещё неожиданными нервными срывами. Меня никогда это особо не интересовало.

Любой отец, с которым я пересекался в пределах школы Беатрис, рассказывал мне о том, как он любит свою принцессу и что делает он для неё очень много. И я совершенно не удивлён, когда слышу о том, что принцесски начинают слишком уж часто капризничать и портить кровь своим мягкосердечным отцам. Избалованные и излюбленные, они вешаются на шею своему родителю и считают, что отныне долг отцов — любить безвозмездно и по-сумасшедшему. Вопреки всему.
Да, это отчасти правда. Но эта правда меня не касается.

Когда Беатрис была маленькая, я в ней души не чаял. Миленькая, пухленькая куколка, которая не выговаривает букву «р» и всячески пытается меня порадовать фигурками из пластилина или умилительными рисунками на холодильнике. Это был ребёнок, о котором я мог бы взахлёб рассказывать с восхищением кому-то, но я оставлял свой восторг исключительно для себя самого.
Беа училась быстро и успешно. В младших классах она постоянно была первой среди отличников, ни разу не опаздывала и не прогуливала, а её поведение всегда являлось примером для остальных. Это был действительно золотой ребёнок, но я прекрасно знал... я чувствовал, что когда-нибудь этому настанет конец: печальный и уродливый.
Такое счастье не имеет права длиться долго.

— Бля, — выдыхает Беатрис, заваливаясь на диван в гостиной. — Я там воду не выключила, поди выключи, пап.

Заходя в ванную, я увидел возле раковины лужу рвоты и трещину на душевой кабине. Вода из-под крана была включена до упора, хлестала по дну, а я всё думал, выключить ли её или оставить так до утра.
Беатрис лежала на диване и молча смотрела в выключенный телевизор. Я в последний раз оглянулся на запотевшее зеркало.

— Так тихо, — произнесла Беа, когда я проходил мимо неё. — Включи радио или телевизор, что ли.

— Сама, — спокойно отозвался я, садясь в кресло, что стояло рядом с диваном. Встретившись с мутным взглядом дочери, я договорил: — Сама это сделай.

— Какой же ты грубый, — недовольно заявила Беатрис, с усилием принимая сидячее положение. Откинувшись на спинку дивана, девушка закрыла глаза и глубоко вздохнула; я наблюдал за тем, как вздымается её грудь и как подрагивают стройные ноги, открытые взгляду чуть ли не полностью. — Грубый урод, который до сих пор не купил мне ни машины, ни квартиры...

— Будто ты этого достойна, — хмыкнул я, подперев голову рукой. Облегающая чёрная юбка дочери задралась, так что теперь я видел девичье бедро, на котором была татуировка в виде наручников с шипами. — Что это? — Указал глазами на безвкусное тату. Беа отмахнулась от моего вопроса и закинула ногу на ногу: медленно, будто дразнила, чтобы я смог рассмотреть получше открывшийся на долю секунды вид. Я сказал: — Может, тебе для начала воды принести, а уже потом разберёмся, какую машину и квартиру тебе надо?

— Может, — эхом ответила Беатрис, продолжая держать глаза закрытыми. Покачивая одной босой ногой, она шевелила губами, будто что-то напевала или проговаривала про себя.

Я поднялся с кресла и подошёл к спинке дивана, оказываясь позади дочери и уперев руки по обе стороны от её головы.

— Не стой над душой, пап, — лениво произнесла Беатрис. Я мог рассмотреть девичью грудь благодаря большому вырезу на майке.

— Воды, значит? — спросил я, наклоняясь к лицу Беа. Она была безумно похожа на свою мать в молодости, только та была не такой иссушенной вечеринками и депрессиями. Дочь кивнула, а я, не сдержавшись, провёл пальцами по её выпирающим ключицам к подбородку. Девчонка вздрогнула и нервно выдохнула. Я повторил: — Воды?

— Да, пап, — тихо ответила Беатрис, заметно напрягаясь.

— Что-нибудь ещё? — дразня дочь и щекоча её плечи и шею, не отставал я. Мне нравилась реакция. Нравилось то, что Беатрис на самом деле не понимает, что в данный момент происходит. Она пьяная и отключённая от реальности. Я прошептал на ухо дочери: — Как насчёт побыть примерной девочкой?

Беа открыла один глаз и посмотрела на меня, перехватив мою руку. Потянула её на себя и положила на левую грудь. Я сжал ладонь, улыбаясь и видя, в каком бедственном положении девица. Она совсем не узнаёт во мне собственного отца. Любящего, но наплевавшего на её жизнь пару лет назад.

— Мне так одиноко, — печально сказала Беатрис, положив ладонь на мою руку и медленно ею двигая. Девичье дыхание становилось всё более и более рваным. — Одиноко сидеть в комнате одной, одиноко спать одной...

— Ты должна была привыкнуть, Бе-ат-рис, — растягивая имя дочери, ответил я, видя, как она реагирует на это и прикусывает нижнюю губу. Её глаза теперь были открыты, смотрели на меня своей ничтожной голубой глубиной и пытались отыскать ответ на вопросы, на которые я никогда не отвечал. Женская рука направляла мою ладонь под майку, а затем и под лифчик, дабы пальцы нащупали твёрдый сосок. Я спросил: — Ты ведь хорошая девочка, правда?

— Нет, — всхлипнула Беатрис, пытаясь тянуть меня к себе на диван. — Ты никогда не говорил, что любишь меня. — Её хватка становилась жестче, эгоистично дёргая меня за руку. Я послушно сдался, обходя диван и садясь рядом с дочерью, чьи ноги уже были покорно раздвинуты. Мне не стоило даже требовать. Беа, учащённо дыша и гладя мою ладонь на своей груди, договорила: — Ты всегда делаешь вид, будто я просто фон в твоей жизни...

— Глупости, Беатрис, — стягивая с девушки майку, говорю я. Беззащитное тело, которое самое расстёгивает бюстгальтер и позволяет ему небрежно сползти вниз. Горячее тело, котором слишком молодо, чтобы понять меня до конца. Я смотрю на две родинки на левой груди дочери, наклоняюсь и целую их, в то время как Беа издаёт первый нетерпеливый вздох-стон. Я шепчу, согревая и без того разгорячённую кожу: — Ты для меня совсем не фон, ты важна для меня.

Мне не хочется заострять внимание на других женщинах. Мне неинтересны пустые переписки по сети с целью найти партнёра на ночь. Мне скучно смотреть на то, как женские взгляды обращаются в мою сторону с целью поработить, взять в плен. Мне просто безразлично. У меня всё равно есть дочь, которая так напоминает мне о женщине, которую я когда-то любил сильно и горячо. Дочь, которая способна заменить мне её. Дочь, которая сейчас не в состоянии понять, что рука её отца блуждает у неё между ног.

— Я всегда люблю тебя, несмотря ни на что, — говорю я дочери, а она запрокидывает назад голову и стонет, пока я глажу её влажную и горячую промежность, готовую принять меня прямо сейчас. — Но пока ещё ты слишком молода, чтобы понять мою любовь.

— Неправда, — с придыханием отвечает Беатрис, изогнувшись мне навстречу, когда я начал дразнить её возбуждённое тело одним пальцем. Проникнув внутрь, я не стал слишком увлекаться и почти сразу вытащил его, услышав немного недовольный стон. Беатрис шепчет: — Я понимаю твою любовь, пап...

— Нет, глупая, — наблюдая за тем, как дрожит и изнемогает девчонка, произношу я. Мои пальцы влажные из-за женской смазки, а возбуждение уже начинало гудеть в сознании. Я осознавал, что делаю. Я понимал, что это грязно. Но я всегда любил такую грязь. Поэтому, поднимаясь с дивана и вставая прямо перед Беа, я спросил её: — Тогда ты сейчас понимаешь, чего хочу я, верно?

Дочь смотрела на меня сверху вниз, остановив затуманенный взгляд на выпирающей области ширинки моих брюк. Рот девушки приоткрылся и, учащённо дыша, она начала медленно расстёгивать «молнию», а я смотрел за тем, как её дрожащие ноги елозят коленями по ковру.

Рыжеватые короткие волосы, хрупкие плечи, оголённая небольшая грудь, немного вздёрнутый нос и большие голубые глаза, направленные на моё лицо. Я не пытался представить бывшую жену на месте Беатрис... она и так уже была на её месте. И сейчас она, осторожно беря мой член в руку, начинает водить кончиком мягкого языка по чувствительной головке. Я закрываю глаза, с наслаждением делая шумный выдох.

Беатрис делает минет неумело: громко причмокивает и слишком быстро двигает головой, не позволяя мне сосредоточиться на ощущениях и отвлекая лишней вознёй. Её свободная рука поглаживает меня по низу живота и выше, изредка царапая ноготками, когда я слишком сильно стискиваю её волосы в кулаке и придвигаю ближе к паху, вынуждая заглатывать глубже. Горячие стенки, обхватывающие мой член, приятно вибрируют, когда Беа начинает недовольно постанывать.
Спустя какое-то время дочь начинает использовать свой язык особенно активно, то вынимая член изо рта и начиная облизывать головку, то вновь вбирая его и водя языком почти по всей длине ствола.

Я стараюсь оттягивать пик наслаждения, отчего жар становится совсем невыносимым и тягучим. Липкий пот прошибает тело, дыхание становится тяжёлым, а мысли сталкиваются друг с другом, пока моя Беатрис давится членом и слишком пьяна, чтобы осознать своё постыдное положение. Она пытается взять в рот ещё больше, но рвотный рефлекс предупреждает её об опасности, и поэтому она лишь ускоряет движение руки, надрачивая так, как только умеет, всё же пару раз задевая чувствительную плоть зубами. Изредка её ничего не видящие, мутные голубые глаза поднимают взгляд на моё раскрасневшееся лицо, чтобы удостовериться, что всё делается правильно.

Через пару минут, когда я уже не в силах сдерживаться, Беа в испуге замирает, не выпуская член изо рта. Она зажмуривается, вздрагивает и неуверенно отстраняется, пока моя сперма стекает по её подбородку. Дочь несколько секунд в замешательстве сидит на полу, сдвигая ноги и ёрзая, пока, наконец, с усилием не сглатывает, тут же закрывая испачканный рот рукой.
Я, удовлетворённый, протягиваю руку к девичьей макушке и мягко глажу её, но Беатрис резко поднимается на ноги и в одной только юбке, с полуспущенными трусами, мчится вновь в ванную комнату. Пока я застёгиваю брюки, из-за двери слышится отчаянный кашель и жалобные всхлипы на грани криков.

Когда я захожу в ванную спустя какое-то время, на полу лежит Беатрис: полуголая и ничего не соображающая. Её пальцы гладят набухший клитор, а изнывающее лоно пульсирует, источая обильно жидкость. Худое тело дочери через мгновение натягивается подобно струне, а после постепенно расслабляется. Я подхожу ближе к Беа, но она, закрыв глаза, сопит, будто только что не мастурбировала на ту грязь, которая образовалась у неё в воображении и вытеснила все другие мысли.

Я наклоняюсь и начинаю рассматривать дочь. Моя единственная, моя маленькая Беатрис, что так напоминает мне о той женщине, которая надеялась испортить мне жизнь.

— Спокойной ночи, Беа, — говорю я едва слышно дочери, аккуратно поднимая её на руки и утаскивая в спальню.

***

Ветер раздувает занавески через открытое окно, стучит истерично форточка от порывов. Я поднимаю голову с подушки и осматриваюсь, вслушиваясь в шум на кухне. Звучит из гостиной телевизор.

— Па-а-ап, — зовёт Беатрис своим обыкновенным недовольным тоном. Слышу приближающиеся шаги. В дверном проёме появляется фигура дочери, одетая в спортивную форму. — Куда делась моя бутылка для воды? Мне на соревнования ехать надо уже сейчас!

— А, воды, — бормочу сонно я, приподнимаясь на локтях. — Посмотри на верхней полке в шкафу на кухне.

— Лады, — кивает Беа, избегая смотреть на меня.

— Эй, кроха, — обращаюсь я к дочери, а она останавливается посреди коридора, повернув голову в мою сторону. Смотрит на меня через дверной проём. Я говорю, проводя по заспанному лицу рукой: — Люблю тебя.

— Вау, — безразлично, даже грубо выдаёт Беа, но я усмехаюсь. — Как скажешь, пап.

— Ты поймёшь когда-нибудь, Беатрис...

Дочь замирает. Даже рука её, сующая бутылку в рюкзак, останавливается. Я представляю голубые глаза, которые наполнены непониманием и оттенком злости. Я представляю эти глаза, которые смотрели на меня снизу, пока пухлые губы и теплый язык ласкали мой член.

— Ты поймёшь, — повторяю я с улыбкой, — как я люблю тебя.