Образ-символ платка

в «Тарасе Бульбе» Н.В. Гоголя и лирике Н.М. Рубцова


Женский платок давно стал в искусстве одним из символов России. В быту крестьянской и дворянской России он укоренился в девятнадцатом веке. В Интернете в статье «От пагальжей до платка» читаем: «Пелена – платок из белого тонкого холста домашней выработки шириной в 39-42 см., длиной 60-70 см. На одной, длинной стороне,  вышивка белыми нитками. Пеленой накрывали голову невесты во время её ритуальных причитаний на свадьбе. Термин «пелена» по отношению к покрывалам такого рода бытовал в девятнадцатом веке в Тотемском уезде Вологодской губернии».
В Вологодской области (черпаем информацию там же) платок являлся частью не только женского, но и мужского костюма. В девятнадцатом веке в Вологодской губернии носили платок и молодые парни, завязав его на узел на груди или перекрестив на груди и спрятав концы за пояс.
Во время русского свадебного обряда отец собственноручно покрывал голову дочери платком. Платок знаменовал её новый статус: превращение из девушки в женщину. Пелена-«ревун» оставалась в прежней, девичьей жизни. И на голове замужней крестьянки появлялся платок, который всегда был показателем материального достатка его хозяйки. Чем богаче семья, тем красивей платок крестьянки.
Платки носили не только крестьянки и дворянки, а также представительницы всех сословий России: купчихи, мещанки, попадьи и поповны, монахини. 
Из девятнадцатого века платок перекочевал в век двадцатый и дальше. Историю платка в России можно проследить по произведениям изобразительного искусства, литературе, кинематографу.
Замечательный русский художник Борис Кустодиев, бесподобно изображавший народную стихию, словно предчувствуя конец патриархальной России, написал в 1919 году картину «Деревенская масленица», на которой изобразил молодого парня в праздничном армяке глубокого лазурно-синего цвета, в лихо заломленной шапке, в сапогах-бутылками, и с гармошкой в руках.  Гармонист выделен художником как ключевая фигура русского деревенского праздника.
Удивляет мистическое сходство героя кустодиевского полотна с юным Рубцовым: тёмные глаза, лихой чубчик, на шее шарф с узорами, словно знак, отметина соловьиного голоса - артист из народа. Кустодиев писал картину «Деревенская масленица» на сюжет «Руси уходящей».
Рубцов декларировал, что его тема – это «Русь ушедшая». Когда поэт пел о «Руси ушедшей»,  он тем самым готовил её Ренессанс.
В шестидесятые-семидесятые годы двадцатого века, на которые пришёлся взлёт рубцовского гения, платки были на пике моды во всём мире. Платки очень любили звёзды итальянского кино эпохи «неореализма»: София Лорен, Джульетта Мазина, Клаудиа Кардинале.
Платком украшали себя Одри Хепбёрн, Марина Влади, Катрин Денёв и их киногероини.
Фильмы с их участием были хорошо знакомы Рубцову как любителю кино.
В книге Нинель Старичковой «Наедине с Рубцовым» Нинель Александровна рассказывает о том, как они с Рубцовым посещали киносеансы в вологодских кинотеатрах.
Сама Старичкова носила летом лёгкий платок, а зимой тёплый.
На старых фотографиях можно увидеть рядом с Рубцовым художницу Генриетту Бурмагину, которая иллюстрировала подборки стихов Рубцова в газете «Вологодский комсомолец».
Бурмагина как стильная женщина носила платок на манер кинодив.
Платки в городах в рубцовское время женщины носили  небольшого размера тремя основными способами: либо на голове, завязывая под подбородком на узел, либо на плечах, либо обвязывая вокруг шеи. 
Модницы надевали с платком тёмные очки, подражая звёздам экрана – зарубежного и советского.
Эталоном женской красоты в России считались тогда певица Людмила Зыкина, которая была также великой актрисой и часто появлялась на экране, актрисы Нонна Мордюкова и Татьяна Доронина. Можно найти в Интернете много их изображений в платке.
Женщины, недавно приехавшие в город из деревни, носили пуховые оренбургские платки серого, белого  или светло-коричневого цвета, белые ситцевые платочки с мелкими цветочками по полю, по краям украшенные широким цветочным орнаментом, большие шали в крупную клетку.
Павловопосадские платки были при Рубцове дефицитом. 90 процентов их шло на экспорт. Доступными они стали только в восьмидесятые годы двадцатого века.
В Японии изготовлялись платки в русском стиле и экспортировались в Россию. Стоили они очень дорого и тоже были дефицитом. Их производили из шерсти и шёлка,  разных размеров: от шалей до шейных.
Популярны были платки из газа (тонкой прозрачной капроновой ткани) с люрексом (блестящей нитью), а также платки капроновые.
В 1957 году была выпущена серия платков с символикой Международного фестиваля молодёжи и студентов, который проходил в Москве. На них изображали ромашку – символ единения добрых сил шести континентов, голубя мира Пикассо и т.д.
Популярны были на платках русские мотивы: так называемый «восточный огурец», розы.
Привозились из-за границы и продавались в СССР платки с видами зарубежных городов, например с изображением Эйфелевой башни и т.д.
Популярностью также пользовались атласные и шерстяные однотонные платки: белого, голубого, розового и салатового тонов.
Выпускались платки с абстрактным рисунком: изображением квадратов, кругов, треугольников.
Производились платки и косынки для детей, начиная с младенческого возраста. Для младенцев предлагались белые косыночки из хлопка, украшенные с широкой стороны кружевом, капрновым или хлопчатобумажным.
Имела массовое распространение в шестидесятые годы детская косынка с рисунком на тему популярной песни и строчкой из неё: «Пусть всегда будет солнце!». Косынка изобразительно была решена в ярких красно-жёлто-зелёно-синих тонах. Фон белый.
При жизни Рубцова в СССР стали производить и продавать шоколад «Алёнка», обёртку которого украшало изображение голубоглазой русой девочки в платочке. Дочь Рубцова Алёнка родилась в 1963. Нетрудно догадаться, какие ассоциации у поэта вызывал образ девочки на обёртке.
Говорят, что сначала обёртку брендового советского шоколада хотели украсить васнецовской «Алёнушкой». Но у Васнецова «Алёнушка» без платочка. А символ России – это женщина в платке. Ассоциация блоковская. Блок видел Россию такой: «… лес, да поле, да плат узорный до бровей».
Один раз в жизни  советская женщина чувствовала себя царевной, завернувшейся в фату.
Невесты при регистрации брака в ЗАГСе надевали белую фату: чаще короткую, но, бывало, и длинную.
Очень дорого стоили косынки и палантины  из вологодского кружева. Они продавались только в центральных магазинах: ГУМе, ЦУМе, Петровском пассаже, магазине «Русские узоры» на Петровке.
Вязаные платки и шали были не так популярны, как теперь. Шарфы женщины менее охотно носили, чем платки. Правда, тогда экспортировались из Японии в СССР мохеровые женские и мужские шарфы в клетку. Они стоили дорого и были дефицитом.
На Кавказе цеховики выпускали многочисленные подделки мохеровых фирменных шарфов.
Шарф был, скорее,  элементом мужского гардероба. Его надевали под пальто, плащ и куртку.
Носить шарф так, как носил его Рубцов, могли только очень модные люди. Рубцов был человеком стильным, модным. Есть свидетельства этому, кроме пристрастия поэта к шарфу.
Например,  Лев Котюков в своей книге о Рубцове пишет, что майки Рубцов носил шёлковые, а не х/б. Да, и на фотографиях Рубцов выглядит стильно.
Нинель Старичкова вспоминает, как ей Генриетта Михайловна в холодную погоду, когда Старичкова гостила в Николе, принесла накинуть рубцовский пиджак. Внутри пиджака Старичкова обнаружила галстук из вологодского кружева.
Что касается ношения платка в рубцовские времена, мужчинами, то, пожалуй, это было верхом шика. Шейные платки носили стиляги и Андрей Вознесенский. С платком, повязанным небрежно на шее мужчины, ассоциировался богемный образ жизни.
Богема в СССР была. Но жизнь богемы оставалась закрытой от общества. На теле- и киноэкранах звёзды чаще всего появлялись стандартно одетыми.
Например, народный артист России Геннадий Бортников рассказывал в одном из своих интервью, что в молодости в холодную погоду он носил длинное до пят меховое пальто и серьгу в ухе. Но его фото в таком виде не могло появиться не то что на обложке, но даже на страницах журнала «Советский экран».
За внешним видом своих поданных всегда в России следило правительство. В 70- годы в СССР могли отчислить из ВУЗа и техникума парня, носящего длинные волосы, тем более, если он их красил хной.
В своё время Император Николай Первый издал специальный указ, который запрещал славянофилам носить столь ими любимую крестьянскую одежду, например, зипуны и красные рубашки, чтобы они, будучи дворянами, не уподоблялись своим внешним видом мужикам.
Вот как, например, выглядел в таком костюме сын писателя Сергея Тимофеевича Аксакова славянофил Константин Сергеевич в гостях у жены калужского губернатора А.О. Смирновой: «С Константином Аксаковым произошла комическая сцена. Он пришёл в десять часов утра в зипуне на красную кумачовую рубашку, подпоясанный пёстрым кушаком, с ермолкой в руке. Перекрестился, и я тотчас ему сказала: «Что это за костюм?» Обиженным тоном он ответил: «Сударыня, вы в костюме, а я хожу в русском платье».
Дело происходило в Калуге в 1848 году.
Сейчас, когда многое можно, люди одеты менее оригинально, чаще всего в дешёвую одежду китайского производства.
Любовь к платку у русских была давней, и с ней никто не боролся. Для мужского дворянского костюма первой и второй половины девятнадцатого века характерен платок. Вспомните Пушкина на портретах Кипренского и Тропинина, знаменитую косынку гоголевского Чичикова, да и портреты самого Николая Васильевича. На них Гоголь почти всегда с шейным платком.
Шейные платки он сам выкраивал, обшивал по краям. Коллекцию хранил, как правило, в одном из ящиков конторки. Они, как и сладости, находившиеся в другом ящике рабочего стола, стимулировали творческую энергию писателя.
С чем связана популярность платка в России?  Прежде всего, с праздником Покрова Пресвятой Богородицы. Этот праздник празднуется только в России-Украине-Белоруссии.  Платок для русских – это символ православия, напоминание о том, что Россия находится под покровительством (покровом) Божьей Матери.
Для Гоголя и Рубцова как писателей с декларативно заявленным православным (русским) мировоззрением образ-символ платка стал не случайным, а излюбленным образом-символом.
Полистаем страницы «Тараса Бульбы» и рубцовской лирики и посмотрим, как умело художники пользовались этим образом-символом.
В «Тарасе Бульбе» есть непревзойдённое описание степи, вызвавшее бурный восторг Пушкина, которому Гоголь читал повесть,  и в конце описания сцена привала запорожцев, где и возникает, точнее, является образ символ платка: «Поужинав, козаки ложились спать, пустивши по траве спутанных коней своих. Они раскидывались на свитках. На них прямо глядели ночные звёзды. Они слышали своим ухом весь бесчисленный мир насекомых, наполнявших траву: весь их треск, свист, стрекотанье, - всё это звучно раздавалось среди ночи, очищалось в свежем воздухе и убаюкивало дремлющий слух. Если же кто-нибудь из них подымался и вставал на время, то ему представлялась степь усеянною блестящими искрами светящихся червей. Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и тёмная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что красные платки летали по тёмному небу».   
Как символично относительно темы Рубцова звучит здесь фраза: «тёмная вереница лебедей, летевших на север»!
Современники очень высоко оценили «Тараса Бульбу», заметили литературные красоты повести. Так, например, Александра Осиповна Смирнова-друг Гоголя восхищённо отзывалась о «степной» сцене: «Когда дело шло о воспоминаниях малороссийских, у него было всё картинно. Вот как он рассказывал захождение солнца: «Солнце при закате, плечистый хохол с чепруном на макушке летит во весь опор без следа на лошади, за ним бежит хромоногий пёс, оглядываясь назад, как будто боясь, чтобы не отстал от кобылы жеребёнок. Журавли их провожают и на розовом небе летят в чинном порядке и кажутся красивыми платочками». (Вы помните, что в «Тарасе Бульбе» он не забыл эту деталь). Весь рассказ ещё живее и картиннее».
Рассказ А.О. Смирновой мгновенно вызывает аллюзию: вспоминаются рубцовские «Журавли»:
Меж болотных стволов красовался восток огнеликий.
Вот наступит октябрь, и покажутся вдруг журавли.
И разбудят меня, позовут журавлиные крики
Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали.
Марья Петровна Корякина-жена писателя Виктора Петровича Астафьева  вспоминала, что когда Рубцов запел в писательской компании своих «Журавлей», некоторые из его слушателей так разволновались, что потянулись за сигаретами.
У Гоголя в «Тарасе Бульбе» над степью летят лебеди. Но Александра Осиповна вспоминает, что в рассказе Гоголя о родной Малороссии над степью летели журавли. Случайно ли это? Конечно, нет.
В замечательном стихотворении Расула Гамзатова о солдатах, не вернувшихся с войны, их души символизируют журавли:
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
В стихотворении Гамзатова было слово «джигиты», но переводчик заменил его на слово «солдаты» для придания стихотворению имперского, общегосударственного звучания.
Получается, что Гоголь, Смирнова, Гамзатов и Рубцов думали в одном ключе. И это обусловлено российской имперской ментальностью.
В перечисленный ряд органично встаёт Пушкин. В «Капитанской дочке» он так описывает казнь отца главной героини повести Маши Мироновой – дочери коменданта Оренбургской крепости, повешенного душегубами: «Пугачёв мрачно нахмурился и махнул белым платком. Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице».
У читателя пушкинской эпохи, ближе нас знакомого с русским фольклором, платок сразу вызывал целый ряд ассоциаций: со свадебным обрядом, где платок очень широко использовался, с девичьим хороводом, где платок символизировал брачную кровать. На Руси сложилась поговорка: «Батюшка Покров, покрой землю снежком, а меня женишком». Есть её менее эротичный вариант: «Батюшка Покров, покрой землю снежком, а меня платком».
И этот святой символ Рода Пугачёв оскверняет. Пушкин, прекрасно знавший народную культуру, отдавал себе отчёт в том, зачем в руках Пугачёва появляется платок.
У Рубцова в стихотворении «Ну, погоди, остановись, родная…» следующая строчка звучит так: «Гляди, платок из сумочки упал».
Платок, упавший в грязь, создаёт в стихотворении атмосферу любовного разлада, тревоги, потери чего-то сакрального.
Эту тему развивает Юрий Кириенко-Малюгин в стихотворении «Славянским женщинам»:
На туфельках с высоким каблучком,
В парижском платье и в косынке синей,
И с видом, что, как будто не при чём,
Она пришла на исповедь к России.
…………………………………………………
Останутся машины «высший класс»
И золото с алмазами в кубышках.
И дети, не рождённые от Вас,
Лежат, лежат в процентах на сберкнижках.
Во время Великой Отечественной войны с немецкими нацистами в СССР (России) все распевали песню, получившую популярность благодаря проникновенному исполнению Клавдии Ивановны Шульженко, про «синенький скромный платочек», который лежал на плечах любимой солдата, уходившего на войну.
Это платок воскресает в рубцовской лирике:
Я вспоминаю, сердцем посветлев,
Какой я был взволнованный и юный.
И пусть стихов серебряные струны
Продолжат свой тоскующий напев,

О том, какие это были дни!
О том, какие это были ночи!
Издалека, как синенький платочек,
Опять со мной прощаются они.
«Синенький платочек» у знатока Гоголя непременно вызовет аллюзию с «Тарасом Бульбой».
У украинцев был обычай одарять козака, уходящего на войну, платком (хусткой) на удачу, а, если погибнет, платком покрывали лицо убитого, а после погребения хустку повязывали на крест на его могиле. Об этом поётся в знаменитой малороссийской песне «Ихав козак на вийноньку»:
Ихав козак на вийноньку.
Прощав свою дивчиноньку:
- Прощай, миленька, чернобривенька,
Я иду в чужу стороньку!

Дай же, дивчина, хустину,
Може, я в бою загину,
Темной ночи накриють очи –
Легшее в могиле спогину…

Дала дивчина хустыну.
Козак в бою загинув,
Тёмной ночи накрили очи –
Легче в могиле спочинув.
У поляков также бытовал обычай давать воину в поход платок или шарф. Такой шарф подарила Андрию полячка: «Впереди других понёсся витязь всех бойчее, всех красивее. Так и летели чёрные волосы из-под медной его шапки; вился завязанный на руке дорогой шарф, шитый руками первой красавицы».
В «Тарасе Бульбе» Гоголь выступает не только как писатель-патриот, осуждая Андрия-предателя, но и как пацифист, поскольку он сочувствует любви Андрия к полячке.
В трагической сцене объяснения Андрия и полячки, во время которой Андрий объявляет возлюбленной о том, что он отказывается от Отчизны, семьи и товарищей, тоже важное место занимает образ-символ платка:
«… и глаза её вдруг наполнились слезами; она схватила платок, шитый шелками, набросила его себе на лицо, и он в минуту стал весь влажен».
Сцена из «Тараса Бульбы» транслирована Рубцовым в одном из самых замечательных его стихотворений «Осенние этюды»:
А возле ветхой сказочной часовни
Стоит берёза, старая, как Русь, -
И вся она, как огненная буря,
…………………………………………….
Когда стихает огненная буря,
Сюда приходит девочка-малютка
И робко так садится на качели,
Закутываясь в бабушкину шаль.
……………………………………………..
Но я нарушил их уединенье,
Когда однажды шлялся по деревне
И вдруг спросил играючи:
«Шалунья! О чём поёшь?»
Малютка отвернулась
И говорит: «Я не пою, я плачу!»
Какая душераздирающая картина вселенского неблагополучия! О чём плачет девочка? Об Остапе и Андрии, которые погибли в расцвете юности, не успев продолжить свой род, о солдатах, погибших в Великой Отечественной войне, которых не дождались любимые. О тяжёлой и прекрасной судьбе русской женщины. О своём сиротстве.
Образ-символ «Бабушкина шаль» подразумевает связь поколений, историческую парадигму, уходящую корнями в глубь веков.
Но есть ли дело до слёз этой девочки богатой тёте в «парижском платье и косынке синей», предпочитающей быть в стороне от всего, что не касается её комфорта?  Или той бывшей деревенской девчонке, дорвавшейся в городе до «туфелек модельных» и «рубах нательных», которые, на самом деле, только, как говорит Рубцов, «ерунда». Ерунда, по сравнению с тем, как истинно красиво обустраивался быт её деревенских предков, носивших одежду из натуральных тканей, да ещё украшенную вышивкой, кружевами, лентами, жемчугом?
В стихотворении «Поэзия» у Рубцова есть образ, работающих в поле жниц:
Мелькнёт покоя сельского страница,
И вместе с чувством древности земли
Такая радость на душе струится,
Как будто вновь поёт на поле жница,
И дни рекой зеркально потекли…»
Вроде и платочков на жницах Рубцова нет, но образ этот, по классификации художественных образов, представленной в статье «Ключи Марии» Сергея Есенина, «корабельный», то есть расширенный, когда видится сразу несколько планов, как бы сверху.
 «Кораблём» называется внутренне помещение храма. А храм – это место высокое, откуда видно много такого, чего не видно с земли.
И на жницах Рубцова, конечно, мы видим белые платочки, которыми крестьянки закрывали лицо от солнца во время полевых работ, вышитые рубашки, сарафаны.
Кстати, в свете образа русской крестьянки, одетой в сарафан, начинаешь понимать, почему в пьесе «Старший сын» Александра Вампилова – друга Рубцова, которому он посвятил стихотворение со знаменитой строчкой-афоризмом: «И буду жить в своём народе», главного героя зовут Сарафанов…