Горящие люди

Вслед за выстрелом последовал чужой вопль. Выпрыгнув из кустов, на меня понеслось нечто, разъярённо оттолкнуло и бросилось прочь. Я не успел наставить ружьё, но продолжал напряжённо всматриваться в окружение, от каждого лишнего шороха надавливая на курок чуть сильнее.

Всё затихло. Вдалеке только шумела горная речка да листья на деревьях от ветра шелестели.

— Не успел, — с досадой произнёс я себе под нос.

***

— Ни в какие ворота, — кряхтел старый бармен, подливая мне виски. — Мужик, брось ты это занятие, ну бестолково это!

— Предлагаешь просто закрыть глаза на то, что произошло в соседней деревне? — Я взял рюмку в руки, покрутил, отставил со вздохом. — Это же страшно. Тоже сладко не будет, когда эта чертовщина нагрянет и к нам в город...

— Ага, уже со всех ног бежит, — фыркнул бармен, протирая столешницу. Делал он это явно потому, что был раздражён и хотел себя отвлечь. — Не вмешивайся в подобное. Если не помнишь, то ходит...

— Легенда. Слух. Вымысел. Чепуха, — перебил я его, вливая в себя виски. Горечь мазнула по горлу. Нахмурившись, договорил: — Уже тысячу раз слышал это, только вот полезного в этой жутковатой сказке ноль.

— Так послушай ещё раз, чемпион, — насмешливо, но неуловимо жёстко сказал старик, убирая тряпку и наклоняясь ко мне. — Та деревня, где всё произошло, место не из самых приятных. Не совру, если скажу, что оно, чёрт возьми, проклято уже очень давно — и уверен я, что уже как несколько поколений. — Гул бара не умолкал, заведение жило по-своему, пока по его существу циркулировали уставшие люди. — Да, туда кто-то приезжает, оттуда кто-то уезжает, но ведь то, о чём я тебе толкую, не из мистических бредней твоей бабки или деда: это настоящая история, которая накрыла собою всех местных жителей...

— Все эти темы с проклятиями никому не нужны, — протянул я, водя пальцем по краям рюмки.

— Никто и не говорит, что внутри той деревни живёт чудище или что-то не от мира сего. — Бармен обвёл старым, слепнувшим взглядом людей, что стояли возле входа, сидели за столиками и весело переговаривались между собой. — Потому что, будь оно так, нас бы давно тут не было.

— Человек не может в одиночку убить с десяток людей и остаться незамеченным! — недовольно возразил я, но старик смотрел вообще в другую сторону. Я переубеждал: — Тем более люди слышали этот глухой рёв в лесу, природа не может так обманывать слух!

— Природа может многое, — еле слышно сказал бармен. — Она порой любит поиздеваться и наблюдать за результатом... Недаром место, о котором мы говорим, зовётся среди людей пепелищем. Война, что сожгла всё дотла, лишь отсрочила людские беды. Построенная вновь деревня стала для них всех проржавевшей клеткой, которая слишком грязная и колючая, чтобы хвататься за её ломкие прутья.

— И если ничего не сделать, то скоро мы сами окажемся в подобной клетке, — нервно ответил я, умолчав о том, что хочу, чтобы мне ещё налили.

— Я уже стар, чтобы думать об этом, мужик, — добродушно, будто никакого разговора о Пепелище не было, заявил бармен. — Налить тебе ещё?

***

Близилась осень. Дожди зачастили, а ночи стали менее гостеприимными. Выйдя из бара тогда, когда свет в окнах большинства домов погас, я направился к дому. На такси у меня не было денег, поэтому пришлось идти пешком, наслаждаясь недружелюбным ночным холодом, идущим со мной рука об руку по улицам.

— Отвали, девка, — услышал я позже чей-то голос поблизости, полный желчи и отдающий перегаром.

— Извините, — тут же вплёлся иной голос, тихий и спокойный.

Звук шагов начал приближаться в мою сторону. Вздрогнув, я всё же продолжил идти, оставаясь в напряжении из-за присутствия постороннего, следующего за мной. Ненавижу, когда кто-то идёт за спиной, а ты вынужден вслушиваться в чужой шаг и ждать внезапного удара, которого на самом деле никогда не произойдёт.
Вдруг, когда до дома мне оставалось пройти всего лишь одну улицу, человек за моей спиной остановился и громко всхлипнул. Раздался звук, как если бы на асфальт бросили что-то средней тяжести.

— Извините, — сказал кто-то. Сквозь слёзы, женский голос повторил: — Извините. Я просто...

Я мог пойти дальше, не обратив внимания на незнакомку, что сидела на земле и плакала. Мог проигнорировать её слова, будто они даже не мне были предназначены, но никого, кроме меня, не было вокруг.
Я обернулся.

Молодая девушка, утирая лицо рукавом длинного свитера, дрожала. Рядом с ней валялся большой рюкзак, пыльный и без одной лямки. Я осторожно приблизился к незнакомке, коснулся ручки её рюкзака и поднял его, молча предлагая свою помощь. Свободную руку я протянул девушке.

— Спасибо... — виновато произнесла она, вставая на ноги с моей помощью. Когда незнакомка потянулась к рюкзаку, я улыбнулся, давая понять, что могу сам донести, и она испуганно убрала руку. Чувствовал я себя неловко, но девушка всё-таки заговорила: — Мне просто некуда идти, вот я и шла за вами...

— На ночь я могу вас оставить у себя, но на большее не рассчитывайте, — произнёс я не до конца уверенно, не особо понимая, почему во мне пробудилась столь ярая тяга сделать что-то хорошее. Девушка, округлив светлые глаза, уставилась на меня, ожидая какого-то грубого подвоха. Пожав плечами и указав рукой, в которой был рюкзак, в сторону своего дома, я объяснил: — Тут недалеко. Мне совесть не позволит вас так малодушно бросить посреди улицы.

— Я уйду утром, — опустив голову и прижав к груди руки, затравленно пробормотала незнакомка. Не успел я и шага сделать, как она произнесла немного громче: — Обещаю.

Следующие несколько минут мы шли с девушкой молча: я не следил за тем, следуют ли за мной, а она тихонько двигалась позади. Ветер усиливался, гасли уже последние огни в окнах, вдалеке едва-едва слышны были запоздавшие автомобили. Когда мы подошли ко входной двери, я поставил рюкзак девушки на порог и стал доставать из кармана ключи.

— Синра, — пока я открывал дверь, прошептала моя гостья. Мой вопросительный взгляд, направленный на неё, вынудил девушку смутиться, напрячься и повторить: — Синра... Имя.

— А, — просто отозвался я, кивком головы приглашая Синру заходить в дом. — Проходи. Холодает.

***

Разбудил меня грохот. Спустившись на первый этаж, к прихожей, я обнаружил Синру, что неуклюже натягивала ботинок на ногу. Теперь-то, при свете, я мог разглядеть свою ночную гостью, которая не проронила ни слова, переступив порог чужого дома.

Её светло-русые волосы были короткими и неаккуратно остриженными: пряди вылезали, топорщились. «Рваная» чёлка лезла в глаза тёмно-зелёного цвета. Одежда Синры была потрёпанной, старой и явно на размеры больше: несуразный свитер, складчатая юбка до колен, колготки со следами от брызг грязи да рваные ботинки.

— Откуда ты? — спросил я девушку, а она, обувшись, подняла отрешённый взгляд на меня.

— С южной стороны, — ответила Синра, выискивая глазами свой рюкзак. — Где незнакомцы не позволяют незнакомцам ночевать у себя, когда второй незнакомец совсем не знает, что ему надо делать.

— Ты знаешь, что тебе надо делать?

— Если бы я знала, друг, я бы не оказалась этой ночью здесь, — сказала мне Синра с интонацией человека, у которого более не осталось сил. Из гостиной вышел лениво мой кот и, завидев девушку, тут же начал мурлыкать и тереться об её ноги. Синра улыбнулась, и я впервые заметил эту обветренную, светло-розовую тонкую полосу на девичьем бледном лице. — Спасибо большое.

— Южная сторона ведь в направлении Пепелища... — начал я, но смешок Синры перебил меня.

— Пепелища? — она растерянно взглянула на меня, закидывая на спину рюкзак. — Так теперь это называют?

— Всего лишь услышал от знакомого, — сконфуженно пояснил я, только сейчас ощутив прохладу, что сквозила через открытое окно кухни.

— Я знаю, что здесь у каждого своя история насчёт деревни. — Синра понимающе кивнула. — Только вот не стоит давать страшному месту такое мёртвое название.

— «Мёртвое»? — переспросил я, глядя на хрупкие плечи девушки. Она кивнула, подтвердив, и я произнёс: — Оно весьма точно описывает произошедшую когда-то историю, так или иначе.

— Так или иначе, — эхом отозвалась Синра, словно вкладывая в свой тон определённый смысл, послание, сигнал.

Наши взгляды встретились. Тонкие губы хотели разомкнуться, но лишь растянулись в улыбке. Синре нечего было мне сказать: её тёмно-зелёные глаза были пусты, но взгляд их напоминал мне об илистом дне. Мне нечего было сказать Синре: я стоял в прихожей, сонный и тёплый, и просто ждал одиночества. Так она и покинула мой дом, выходя за порог и осторожно закрывая за собой дверь.

***

Несколько раз я замечал Синру на улицах города. Иногда она появлялась возле моего любимого бара: прислонившись к кирпичной стене, она смотрела в пасмурное небо. Люди проходили мимо девушки, не замечая её, занятые друг другом. А Синра просто стояла, непоколебимая и чуть ли не прозрачная, в своих испачканных колготках и со спутанными волосами.

— Девчонка, — как-то задумчиво протянул старик-бармен, протирая бокал, — частенько стал видеть её в нашем районе.

— Она с южной стороны, — рассказал я ему, смотря в пустую рюмку. — Приезжая. Думаю, ненадолго.

— Почему это? — хмыкнул старик.

— Она часто плачет просто так. Боится многого. Она осталась у меня не так давно на ночь — так её мой кот очень испугал, и она даже из комнаты выбежала. Мне пришлось успокаивать...

Старик засмеялся, одобрительно мне подмигнув.

— Глаз уже положил, а?

— Ей от силы шестнадцать, — устало выдал я, всё же улыбнувшись, вспоминая, как Синра удивлённо наблюдала за тем, как мой кот вылизывал заднюю лапу.

— Ты мог бы стать её опекуном, — уже серьёзно заявил бармен. Я с недоумением воззрился на него.

— С каких пор малолеток, к которым ты проявил однодневную доброту, нужно сразу забирать под опекунство? — Теперь я рассматривал только-только налитый коньяк. Долго не думая, залпом выпил его. — Наверняка у неё родственники есть. Ну, или просто близкие.

— Поэтому эта девица ночью, совершенно одна, с вещами, слонялась по улицам и пыталась найти место, куда можно приткнуться?

— Мне безразлично, — медленно проговорил я, прося подлить алкоголя. Когда я осушил третью рюмку, я озлобленно заговорил: — Многие вещи в моих глазах просто не имеют ценности. Какая разница, что человеку на улице плохо стало? Какая разница, что кто-то зовёт на помощь посреди людной толпы? Единственный раз, когда я действительно хотел помочь кому-то, обернулся для меня рваной раной на руке... — Заприметив заинтересованный взгляд старика, я пояснил: — Собака. Здоровая такая, но тупая, раз не видела, что на неё несётся мотоцикл. Стоило мне только оттолкнуть псину и начать мечтать о том, что я весь из себя благодетель, эта тварь кинулась на меня отнюдь не с намерениями облизать лицо.

Я выдохнул. За третьей рюмкой шла четвёртая, пока любой счёт для меня не стал недостижимым. Рассказав бармену о собаке, я вспомнил, как сильно болела тогда рана и как я пихал животное в морду кулаком, пытаясь отодрать от себя.

— Ну и бред, — себе под нос проговорил я, двинувшись через парк.

Пока я стоял возле перехода, ожидая зелёного света, мой заплывший коньяком взгляд выудил из однородного сгустка ночных огней относительно знакомое лицо. Оно стояло посреди дороги, а раздражающий звук всё нарастал и нарастал.

— Так или иначе, — говорит в моей голове голос Синры, — это название мёртвое.

Резкий звук вырывает меня из пьяного забытья, рёв колёс и крики каких-то чужаков когтями подцепляют моё сознание. Всё замолкает на мгновение, тёмно-серый асфальт мешается с белыми полосами пешеходного перехода, некоторые из которых окрашены багровым. Я быстро-быстро моргаю, пытаясь смахнуть наваждение и устоять на ногах, но осознание, что не могу сделать даже шага, сковывает мысли.

Тяжело дышу, чувствуя щекой холодный асфальт. Сердце в груди колотится и мне кажется, что моё тело вибрирует от этого ритма. Руки дрожат, перед глазами всё плывёт. Горизонталь мира превращается в вертикаль, расчерченную фонарями улиц и светящимися вывесками. В какой-то миг свежий воздух заполняется чем-то новым, смутно знакомым, отчего становится страшно. Холодно. Потерянно.

— Нет ничего внутри этих домов и улиц, кроме одержимости! Люди не верят, что можно уйти; людей прочно держит нечто, засевшее глубоко под землёй и пустившее корни в сознание каждого. Вонючими щупальцами оно обнимает черепную коробку, а через какое-то время вдавливается через твои глазницы в мозг. Оно травит твоё восприятие, твой разум, тебя самого...

Человеческий крик о помощи слаб. Меня не поднимают, и я лежу на асфальте, возле проезжей части, и вглядываюсь расфокусированным взглядом в лобовое стекло автомобиля, чьи осколки разбросаны по дороге подобно конфетти. Прозрачно-красные брызги, которыми усеяно знакомое лицо. Женское. Бледное.

— Если войной и была выжжена вся эта чёртова деревня, то люди, отстроившие всё заново, безразмерно глупы! Это не чей-то дом, это не спасение для людей — это пустырь, на котором жители, словно опарыши, ползают и считают, что на этом мир и кончается. Что за границей ...как ты сказал? Пепелища?.. нет ничего. Только чёрная, мерзкая пустота, что сидит в теле каждого из нас, кто был обречён родиться здесь. Мы не в состоянии покинуть Пепелище, которое поработило наши души и заставило поверить, что мы больше нигде не нужны. Никогда и никому. Мы грязные, проклятые сироты, которые всегда будут получать камни в спину, если посмеют покинуть это место...

Пятна на полосах пешеходного перехода разрастаются, как болезнь, проедающая здравый рассудок человека и уничтожающая внутри него жизнь. Я еле-еле могу приподняться на локтях. Голова кружится, тело словно парализовало.

— Если люди зовут Пепелище проклятым, то пусть. Это место давно мертво. Как и его жители. В нашей деревне рождаются мёртвыми. Обречёнными ещё до рождения. Но никто не понимает этого монстра, живущего в когда-то горевшей земле.

Худая рука тянется в мою сторону. Окровавленные пальцы дрожат и скребутся по грязному асфальту. Звуки сирен отскакивают рикошетом от стен, фонарных столбов, людей.

— Стоит только покинуть деревню, вырваться за границы и ослепнуть, потеряться в черноте неизведанного и запрещённого, как ярость неминуемо заклеймит нас. Щупальца, обвившие наши тела и разум, сожмут наши трусливо бьющиеся сердца. А когда мы вернёмся на Пепелище, нам будет уже всё равно, что мы были рождены людьми.

Маленькая фигура поднимается на ноги, а с её плеч и головы сыпятся окровавленные осколки стекла. Стеклянные брызги запутываются в светлых волосах. Всего лишь на мгновение затихают люди, одиноко взвизгивает сирена «скорой», и чужой вопль оглушает меня.

— Пожалуйста, скажи, как тебя зовут...

Я рывком встаю с постели и в панике обхватываю руками голову, согнувшись пополам. В пересохшем горле застрял вскрик. Голова раскалывается на части от похмелья и того страха, что зажал меня в тиски в то мгновение, когда я проснулся.
Никого, кроме меня, не было в доме.
Никого и не должно было быть.
Но, прошу... Можно мне ошибиться?

***

По дорогам проносятся полиция и «скорая». Огромные тени, оставленные полуденным солнцем, скрывают моё испуганное лицо от сотни посторонних глаз. Общественный транспорт почти пустой, а большая сумка под моими ногами лучше бы никогда не открывалась.

Я не ориентируюсь по звукам. Я не вижу скрытых символов, не вижу потайных путей. Я не чувствую запахов, которые могли бы меня куда-либо привести. Но я слышу журчание воды. Я чувствую холодный ветер. Я вижу, как вдалеке, между стволами деревьев, мечется силуэт.

Лихорадочно наставив ружьё, нашариваю курок ледяными пальцами и с панической уверенностью давлю на него.

Вслед за выстрелом последовал чужой вопль. Разъярённый, но в чём-то очень жалобный, словно отчаянный крик.

Я не вижу, но стреляю. Я не слышу, но стреляю. Я не чувствую, но стреляю.

— Просто приходи туда. Знаешь, мы ведь больше не встретимся.

Я смотрю на Синру, что лежит возле речки, которая нежно гладит девичьи руки течением. Глаза девушки открыты. Я напугано приближаюсь к Синре, трясясь от перенапряжения, и моё сердце бешено начинает биться, когда я замечаю, что тёмно-зелёные глаза пристально следят за мной, всматриваются. Будто запоминают.

— Меня зовут... — начинаю говорить я дрожащим голосом, но Синра дёргается в последний раз, и вытекающая кровь от пулевых ранений в шею и грудь говорит мне, что девушке уже безразлично.

Всё затихло. Только шумела горная речка, окрашиваемая едва заметным красным, да листья на деревьях от ветра шелестели, стараясь спрятать под собою меня.

— Успел, — с досадой произнёс я себе под нос, опуская ружьё.