Игра в бисер Соломона Апта

Если книга не может  быть написана в стране, она приходит извне.
И заслуга в этом принадлежит переводчику.
Мы почти привыкли к тому, что имя переводчика скрывается за именем знаменитой книги.
Многие художественные произведения, ставшие эпохой в общественном сознании, мы знаем в переводе Соломона Апта (1921-2010).               
Это «Пир» Платона, «Иосиф и его братья» Томаса Манна,  «Игра в бисер» Германа Гессе. 

В начале 2000-х мы записали интервью. Поводом стал выход в издательстве «Прогресс-традиция»  романа австрийского писателя ХIХ века Адальберта Штифтера «Бабье лето».
Это был прекраснейший перевод Соломона Апта, завороживший меня с первой страницы…


- Когда в 1857 году вышел роман «Бабье лето», критика заговорила, что он несовременен. Переиздавая эту знаменитую книгу в начале ХХ века, Гуго фон Гофмансталь остроумно заметил: «Роман был несовременен, но та современность прошла».  Вы, как переводчик с полувековым стажем, пережили много современностей. Почти все знаменитые романы, которые вы перевели - взять хотя бы  «Иосифа»  или «Игру в  бисер» -  были несовременны. Наверное, вам нередко случалось работать «в стол», без надежды  на издание?

- Трудно сказать. Заказы бывали, - говорит Соломон Апт. - Сразу после смерти Сталина очень оживилось издательское дело. В 1953 году Сталин умер, а в 1954 году отмечалось 2400-летие со дня рождения Аристофана.
Тогда я получил первый заказ: перевод с древнегреческого комедий Аристофана.

Заказной работой были и некоторые переводы в собрании сочинений Томаса Манна 1960 года. Не могу сказать, что Томас Манн был в те времена во всем угоден властям.
До войны в фаворитах был Фейхтвангер. После войны - Ремарк.
Безусловно, им был и, может быть, еще остается Гессе.
Почему властям был угоден Хемингуэй? Трудно сказать…
Долгое время не упоминался его роман «По ком звонит колокол».

Томас Манн, которого я переводил и изучал всю жизнь, был угоден избирательно.
В шестидесятом году мне с трудом удалось пробить договор на перевод «Иосифа и его братьев».
В 1968 году «Иосиф» уже верстался, но набор могли рассыпать в любой момент: ведь в 1967 году в Израиле разразилась «шестидневная война»
А в романе об Иосифе и его братьях - география была явно «не та»... И вдобавок - это же Библия!



- Успех переводной книги нередко бывает связан с причинами, не имеющими отношения к литературе. Существуют произведения на немецком языке, которые сегодня несправедливо замалчиваются в России? 

- Я бы не сказал, что в России сейчас хуже с переводами, чем в Германии. А немцы очень активно, очень много переводят.
Вот, пожалуй, американских писателей они выбирают других...
Но в остальном, если говорить о хорошей, высокой литературе, это список одних и тех же имен, которые известны во всем мире.
Думаю, есть еще хорошие книги, не переведенные на русский язык.
Например, кто из немецких романтиков хорошо переводится?
Не последняя причина: не нашелся конгениальный автору переводчик.
А, может быть, тут что-то еще...
Чем объяснить, что Хармс и Введенский так популярны сейчас в Германии?
Почему их переводят и чем они интересны вне России: ведь  у них есть специфические стороны, которые даже переводу не поддаются.
Могут немцы оценить Пушкина? Думаю, тоже нет. Хотя я знаю один удачный случай перевода Евгения Онегина на немецкий язык. Очень хороший перевод! Его сделал Рольф Дитрих Тайль. Он хорошо знает русский язык, он был здесь в плену.
Старый человек, он председатель немецкого Пушкинского общества.
А вот, например, сказки Пушкина он много раз пытался перевести -  и ничего не получалось. Почему?
Я не очень представляю себе, как можно перевести на немецкий язык Зощенко или Бабеля.
А между тем они переводятся и находят в Германии читателей.
Это - явление довольно загадочное.
Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется. Действительно, не дано...

- Вы ожидали, что «Игра в бисер» в вашем переводе станет в России бестселлером? Ведь вы переводили эту книгу не первым...

- Я переводил "Степного волка" Гессе. И очень удивился, когда в издательстве «Прогресс» мне предложили снова перевести «Игру в бисер». Редакторшу многое не устраивало в предыдущем переводе. Она шутила: «Розанов - хороший переводчик, но он не знает кастальского языка». Вообще-то скажу по секрету, что само название  было придумано мною, и задолго до того, как вышел первый перевод «Игры».
Я тогда переводил Томаса Манна, «Роман одного романа, историю доктора Фаустуса».
Там упоминается только что написанный роман Гессе «Гласперленшпиль».
Чтобы правильно перевести название, я был вынужден пойти в Ленинскую библиотеку и прочесть эту книгу Гессе.
Так в девятом томе собрания сочинений Томаса Манна 1960 года впервые появилось название: «Игра в бисер».
И роман стали называть «Игрой в бисер».
Хотя в подлиннике там - стеклянные бусы...

- Трудно представить, что в наши дни переводчик пойдет в  библиотеку читать целый роман, чтобы перевести одно-единственное слово. Иногда можно слышать, что раньше в стране была цензура, нор при этом - сильная школа художественного перевода. А сейчас...

- Цензура проявляла себя только в выборе авторов. К текстам никто из чиновников не придирался.
Раньше перевод был, грубо говоря, более штучным товаром.
На нем было написано «хэнд мэйд».
Я думаю, что и культурный уровень редакторов того времени был довольно высок.
Может быть, свою роль сыграли серии, находившиеся под пристальным общественным контролем, такие, как «Библиотека мировой литературы».
Кроме того, были люди, как Чуковский, Маршак, которые интересом к своему делу, своими именами, повышали  ответственность за переводы.
Сейчас книжное дело стало другим.
С одной стороны - оно не находится под контролем государства.
Но с другой стороны - и не находится под контролем качества.

- Вы знаете сегодня выдающихся писателей, которые занимаются переводами? Или эпоха Маршака прошла?

- Я не знаю таких писателей. С другой точки зрения, я знаю выдающегося писателя, ныне живущего и пишущего на русском языке, которого я не представляю себе переведенным в другой стране. Я имею в виду Юрия Давыдова.
Мне хотелось бы увидеть его переведенным, но я не верю в такую возможность.
 
- Раньше литературные имена для перевода выбирал партийный чиновник. Сегодня их выбирает книгоиздатель. Когда изучаешь полки книжных магазинов, иногда думаешь:  еще неизвестно, что хуже...

 - Трудно сказать. Действительно, все издательства берутся издавать почему-то одну и ту же переводную литературу.
 У меня только что был человек из харьковского издательства. Они издают Гессе, Кафку, хотят переиздать «Иосифа и его братьев».
 Но сколько издательств выпускает сегодня Кафку и Гессе!
Есть некая кривая спроса, которая все определяет. И наоборот.
Меня этот харьковский издатель, например, уверял, что читательский интерес к Томасу Манну упал.
Но вчера позвонили из Петербурга, хотят переиздать роман «Избранник» в моем переводе.
Этот малоизвестный роман Манна нигде, кроме Собрания сочинений 1960 года, не публиковался.
В нем Средневековье, но очень условное средневековье, с элементом игры.
Зачем он сейчас? Кто его купит?
Это для меня загадка.

- Мне иногда кажется, что за последние годы читательский интерес смещается от  немецких авторов к австрийским. Баловни книжного рынка - Кафка, Мейринк… Неизвестно, станет ли  баловнем переведенный вами Штифтер. Но он тоже - австриец...

- Не секрет, что австрийская литература хорошо пропагандируется. И тому есть политические причины.
После Второй мировой войны Австрии хотелось дистанцироваться от Германии.
Многие немцы считают, что австрийцы приложили руку к фашизму, начиная с самого Гитлера.
Поэтому австрийцы всячески подчеркивают, что они - отдельное государство, пострадавшее от гитлеровской оккупации.
Большую роль в пропаганде австрийской литературы играет Австрийское литературное общество.
И  у него есть что предложить миру: среди австрийских писателей - Кафка, Музиль, Штифтер, Шницлер, Канетти, Гофмансталь...
Возможно, австрийцы, хоть они и писали на немецком, географически, и этнографически нам ближе, чем немцы.
В Австрии сложилось очень  интересное взаимодействие культур: в том числе - немецкой и славянской.
Вспомните, что в Праге одновременно жили Гашек и Кафка.
Кроме того, еще одна близкая россиянам особенность: в провинциальной стране,  которая недостаточно демократична (а в этом отношении Австро-Венгрия отставала от Англии или Франции)  на литературу из-за цензуры, из-за политического давления ложилась дополнительная миссия. Либеральные стороны жизни концентрировались именно на литературе.

- Цензура все-таки действует на литературу благотворно?

- Нет, нет. Это - слишком дорогая цена! Я думаю, что вообще запреты мало на что хорошо влияют.

- Все любят цитировать высказывание Жуковского: «Переводчик в прозе - раб, переводчик в стихах - соперник». Сегодня интеллектуальная проза во многих отношениях сложнее, чем стихи. По-вашему, наступает эпоха, когда переводчик прозы становится сильным соперником автора?

- Не знаю. Мне случалось переводить и прозу и стихи, и думаю, что самым трудным для меня была не интеллектуальная проза (не люблю этого слова).
В случае с нею главная задача - понять.
Если ты понял, о чем говорит автор - ты уже переведешь.
Само понимание текста образует стиль.
Сложнее всего проза, построенная на игре словами, смыслами, ассоциациями.
В этом смысле Томаса Манна мне было гораздо труднее переводчить, чем, например, Музиля, хотя считают, что ничего труднее «Человека без свойств» нет.
Теория перевода не может научить переводить, как не может сделать писателем теория литературы. Перевод - это искусство. В нем каждое решение единично.
Это относится и к прозе и к стихам.
Другое дело - в русской поэзии почти отсутствует свободный стих, стих без рифм, который так распространен в Европе и Америке.
И на русском языке в переводе этих стихов  очень редки удачи.
Я вижу много переводов свободных стихов, в которых переводчики занимаются тем, что литературно переводят текст и укладывают в число строк.
А поэтического эквивалента у них не получается.

- За свою жизнь вы переводили с древнегреческого, с латыни, с немецкого. С других языков хотели бы что - нибудь перевести?
 
- Испанского языка не знаю. Люблю итальянский. Он мне помогал, когда я переводил с латыни поэму Петрарки «Африка».
Иврита не знаю - не знаю даже букв...
 Да я вообще не уверен теперь, что я что-нибудь хочу переводить.
Между нами говоря: если только восхищусь….

- А вы  часто восхищаетесь?

- Раньше восхищался очень часто. А сейчас... То ли это связано с биологическими причинами (я, знаете ли, 1921 года рождения), то ли с объективной ситуацией...

- Адальбертом Штифтером и его романом вы восхищались?

- Я бы не назвал это словом «восхищение»: это было, скорее, умиление.
В том, что я взялся работать над «Бабьим летом», главную роль меня играл контраст.
Этот роман - утопия.
Это - мечта о той стабильной, устроенной, разумной жизни, где культивируются произведения искусства, где каждое дело делается хорошо, где люди целеустремленно заняты делом и не лезут другому в душу.
Вся эта атмосфера - конечно же, утопическая.
В этом романе Штифтера есть большая притягательность для нашего времени.
Это - не образец для подражания, но это вектор, указывающий путь, по которому можно улучшать жизнь.

- Ваши переводы выходили огромными тиражами. Вам удалось чуть-чуть заработать на них?

- Нет, переводы – это грошовая работа. Я, как вы видите, ничего на них не заработал.
Но в последнее время мы живем на проценты, который театр «Сатирикон» отчисляет за перевод поставленной у них «Трехгрошовой оперы».
Вот тогда я познакомился с настоящими «новыми русскими».
Но это уже - другая история…

 
…На прощанье Соломон Константинович подарил мне три книги своих переводов.
На титульном листе романа Томаса Манна «Избранник» он написал: «Светлане от переводчика на добрую  память. Май 2000. Апт».
 На титульном листе романа «Душевные смуты воспитанника Тёрлеса» Роберта Музиля его рукой написано: «Это номер 2, читать после «Избранника». А роман Гессе «Последнее лето Клингзора» подписан так: «Светлане - № 3, читать после «Тёрлеса». Апт».

Так я и перечитываю эти три романа, Соломон Константинович.
Всегда в таком порядке, как Вы велели…