Осколки

 
Старый бабушкин сервант вздрогнул, как от испуга, качнулся, накренился, хрустнул передними ножками и на мгновение завис. Стоящие на самой верхотуре многочисленные и громоздкие хрустальные вазы, похожие на короны, начали неохотно и вразнобой скатываться и падать на пол, лопаясь и разлетаясь на части. С массивных стеклянных полок с устрашающим звоном посыпалось всё, что на них стояло, а следом, и сами полки выехали вперёд, развалились на большие куски, и упёрлись, было, в пол, подпирая шкаф, но не выдержали веса и сломались. Сервант обречённо и горестно крякнул, как человек, осознавший перед смертью бессмысленность всей своей жизни, и рухнул на пол, “лицом” в битую посуду, осколки которой с новой силой разлетелись по всей комнате! 

Была мысль подбежать, поддержать и удержать, была. Но инстинкт самосохранения всё же сработал: я юркнула куда-то в сторону буквально за секунду до хрустального фейерверка. Воздух моментально наполнился пылью, которая заклубилась по всей квартире и, казалось даже, засверкала мельчайшими искорками. В голове моей стоял тугой и какой-то тяжёлый звон. На мгновение, я окаменела, оглохла и ослепла.
Всё вдребезги, всё. И медведица с тремя медвежатами, подаренная моей бабушке дедушкой, и хрустальные ладьи от друзей, чтобы всё было ладно в доме, и разноцветные фужеры, и фарфоровые фигурки, и чайные чашечки из свадебного сервиза, вазоны и вазочки, керамика, чайнички - всё. 
 
«Оживать» я начала только через несколько секунд. Первым включился слух. Телевизор сразу обрадовался и голосом Михаила Сергеевича нравоучительно сказал мне откуда-то, как из-под подушки: « …все мы с вами, товарищи, не научились еще пользоваться обретенной свободой.….»* 
 
Я помотала головой, сделала пару сильных зевков, чтобы освободились заложенные уши, усмехнулась и ответила телевизору:
- Да я уж поняла!  Учусь изо всей дурацкой мочи. Вот, только что обрела свободу от собственной утвари, чем освободила кучу опасных элементов от оков различных классических форм. Сейчас буду выгребать всё это за границы своей жилплощади старыми, пожелтевшими от времени, средствами массовой информации, больше нечем - совок-то сломался! 

Телевизор обиженно заморгал и тут же перегорел. Он всегда так делает, когда не может меня в чём-то убедить. Ламповый, что с него взять … 
   
- Да когда же это закончится?! Сколько можно издеваться?! – завопили из-за стены и застучали по батареям злобно и гулко.   
- Представления не имею, когда всё это закончится и сколько можно издеваться, - тихо прошептала я в ответ, - Но вы должны быть терпеливы, мы в самом начале пути. Перестройка только начинается, а вы уже ноете. Так нельзя. 

Я стояла и не знала, что мне делать дальше. По ноге что-то поползло. Муха, наверное. Я потянулась, чтобы согнать её и вляпалась в кровь. Это была не муха - в ноге торчал довольно внушительный осколок. Пришлось срочно спасать свою жизнь. После манипуляций с воткнувшимся в меня осколком, пинцетом, перекисью и бинтами, выполненных трясущимися руками, я стала похожа на молодую, начинающую мумию. Доскакав на одной ноге до дивана, трусливо, двумя пальчиками, свернула и сбросила с него покрывало, усеянное стеклянным крошевом, устроилась на подушках и задрала раненую ногу на стену.
   
Нужно было как-то успокоиться. Искоса поглядывая на пол, который очень эффектно сверкал в лучах заходящего летнего солнца, я лежала и вспоминала, как все мои подружки в детстве делали «секретики»: брали большой осколок стекла, подкладывали под него фантик или лучше всего - золотинку от конфетки и зарывали всё это в землю. А потом, происходило таинство: осторожно, одним пальчиком, счищали со стёклышка слой земли или песка так, чтобы был виден рисунок на фантике, чтобы всё было кругленько, красиво. И говорили: «Вот, смотри, что у меня есть! Только никому больше не говори, ладно?» «Секретик» можно было показывать только очень верным друзьям. А обладательница нескольких таких кладов считалась во дворе настоящей богатейкой. Потому, что в то время,  осколки, валяющиеся на улице, были исключительной редкостью. 
 
Все девчонки делали «секретики». Все, кроме меня. Я же, с самого раннего детства панически боялась битого стекла. Потому что Лариска Архипова, соседская девочка лет двенадцати, которую я считала своей няней, испугавшись однажды, что я могу найти и проглотить стекло, сказала мне, что любой осколок, до которого дотронешься руками, не заметишь как, но обязательно залезет под кожу. «Будет в тебе ходить, ходить и как-нибудь дойдёт до самого сердца! И будет колоть, и будет очень и очень больно! Даже можно умереть!» - вещала Лариска, делая круглые страшные глаза. 

Итак, я лежала на диване и решала, что я буду делать с этим, внезапно свалившимся чуть ли не мне на голову, богатством. Почему-то представилось огромное переливающееся панно. А что? Было бы здорово наклеить все осколки на стену. Да вот, хотя бы сюда - между кухней и прихожей. Вечерами в них отражалось бы солнышко. Да и на память. Буду рассматривать, угадывать от какой вазы или фигурки тот или иной кусок и вспоминать всё, что связано с этой вещицей. Да, но для этого, нужно будет собрать все стекляшки и, по крайней мере, обточить их, чтобы они не были острыми.
Острыми! – по всему телу пробежали мурашки. Нет, я всё-таки переборю свой детский страх! Сделаю из них панно и посмеюсь сама над собой! И переборю, и сделаю! … Но не сейчас. 

Вечер получился длинным. Я, перевязав покрепче рану на ноге, потея и трясясь от страха, собрала и завернула все ценные осколки в диванное покрывало и спрятала этот свёрток в кладовку, на потом. Сервант и разбитые полки пришлось выкинуть. Помог сосед, возвращающийся с работы. Генеральная уборка продлилась до полуночи.
Прошла неделя. Каждый вечер, укладываясь спать на диван, стоящий возле кладовки, из которой немым укором торчало свёрнутое покрывало, я вспоминала о панно. А ночами мне снились осколки, путешествующие по моему телу и протыкающие моё сердце.   

Ещё через неделю, я не выдержала пыток и пригласила дворника, который после непродолжительной торговли, вынес покрывало с осколками вон из моей жизни за трояк. Я вздохнула с явным облегчением и промыла всю кладовку холодной водой с уксусом. Как же я радовалась тому, что в моей квартире нет больше битого стекла! 
Я и не знала тогда, что осколки настолько коварны. Прошли годы, прежде чем первый из них добрался до моего сердца. 
 
Это был хвост от фарфорового зайчика. Я сидела в кресле и мельком смотрела передачу про животных. Показывали что-то из жизни лопоухих. На экране мелькнул заячий хвост и тут же в моём сердце сильно кольнуло. «У меня же был фарфоровый зайчик, гладенький такой, мне моя бабушка покупала, где он? … Боже мой, зайчик же погиб, когда упал сервант! А ведь он был последним оставшимся «в живых» из всех фарфоровых семеек!» - пронеслось в моей голове. 
 
И я тут же в мыслях вернулась в то время. Мне исполнилось шесть лет, и бабушка начала покупать мне очень дорогие игрушки. Это были импортные наборы, состоящие из фарфоровых зверушек. Одна семья из папы, мамы и двух детишек стоила примерно один рубль и тридцать копеек. Там были и олени, и бегемоты, и киты, и медведи, и зайцы.   

День, когда должны были принести пенсию, был как праздничный. Бабушка вставала очень рано, провожала дедушку на работу, бежала на рынок за молоком, а потом, пока я спала, тщательно и почти бесшумно прибиралась в квартире. Вешались чистые занавесочки, менялась скатёрка на столе. Но поверх скатёрки – обязательная клеёнка, отчищенная лично мною от каракуль новомодной шариковой ручки обычными спичечными головками. Ложились на свои места свежие полотенчики, половички, салфеточки и всякие другие отглаженные и чистенькие уютные тряпочки. Матово блестели и пахли паркетные полы, ещё с вечера натёртые мастикой и доведённые «до ума» жутко воющим полотёром, с  серой треугольной головой. Ну, чистый дракон! 
 
Когда всё было готово, бабушка будила меня, я выпивала кружку молока на завтрак и мы начинали ждать. Почтальонка могла прийти, когда угодно. Поэтому, мы никуда не отлучались. Наконец, раздавался звонок в дверь, бабушка бежала открывать и в квартиру влетала долгожданная гостья с сумкой через плечо. Женщины быстро садились за стол, доставались какие-то бумаги, ставились подписи и считались деньги. Сорок один рубль с копейками. И каждый раз повторялся один и тот же диалог. Почтальонка строго спрашивала бабушку:
- Сдача с рубля есть? 
А бабушка взволнованным голосом отвечала:
- Да не сообразилась я как-то … Да потом как-нибудь. 
- В следующий раз, обязательно напомните мне, я отдам. И имейте размен. 
 
Почтальонка вылетала из квартиры, а бабушка ещё раз пересчитывала деньги, прятала их в комод под полотенца и говорила мне:
- Вот они, трудодни-то колхозные, сказались: сорок один рупь. Палочки на стене коровника рисовали: день отработала – палочка. Вот и пенсия такая. 

После этого, бабушка собиралась и уходила. Я знала, что она принесёт в этот день: обязательную пачку соли, кусок хозяйственного мыла и, возможно, ещё одну белую коробочку, которую она достанет из сумки почти с порога, не сняв ещё пальто. Я подбегала и спрашивала:
- А кто там, бабушка? 
- А ты открой и посмотри. Только осторожнее, не разбей. Береги, это настоящий фарфор. Будет тебе память о бабушке.   

- Я не разобью, я знаю, осколки могут залезть под кожу! Даже можно умереть! – деловито отвечала я и бежала скорей в комнату, ставила коробочку на стол, развязывала тугой узел бумажной бечёвки неловкими детскими пальчиками, открывала крышечку и ах! - доставала завёрнутые в бумажку фигурки новых зверушек. 
 
Как же я им радовалась! Они все были белые, но разные: и матовые - тёплые и шершавые, и блестящие - прохладные и гладкие. Я могла часами разглядывать их глазки и ушки, разыгрывать с ними сцены в  волшебном лесу, состоящем из трёх маленьких пластмассовых ёлочек. Я кормила их из тарелочек, сделанных из разноцветных молочных крышек. Я рисовала для своих фарфоровых друзей моря и дворцы на грубых, ворсистых альбомных листах … 
 
Но как-то раз, произошло событие, которое полностью разрушило мой сказочный мир. Однажды, к нам в гости приехал родной брат моего дедушки, ленинградец дед Ваня. Дедушка встретил его и ушёл на работу в ночную смену. А бабушка с дедом Ваней накрыли стол, сели и стали вспоминать войну. Они говорили, как было голодно и холодно, как затаив дыхание слушали Левитана, какой у него был богатырский голос … 
А я возилась под столом со своими игрушками и делала вид, что ничего не слышу. Потому, что на самом деле, это был не стол, а самая настоящая сказочная пещера. И в ней можно было прятаться от злых фашистских волшебников, чтобы потом помогать добрым партизанским людям. 
   
Дед Ваня вспомнил, как впервые, совсем молодым мальчишкой, пошёл в бой и начал рассказывать об этом срывающимся от волнения голосом:
- Понимаешь, Денисовна, только мы пошли, ещё и «Ура» не успели крикнуть, а тут снаряд визжит - сссзззждых! - и прямо в ротного! А он перед самым боем-то харахорился, что его ни пуля, ни штык не берёт. Он же опытный уж был, участвовал уже. Мы же его … мы же на него перед этим боем молиться готовы были, понимаешь ты? Как на икону молиться. А он – раз, и весь на кусочки ….  На наших глазах! …
 - Тши ты, ребёнок же …, - прошептала бабушка.
- Да она играет … Да-а, война. Да что там ротный! Не от таких летели клочья! … А нам что делать было? На меня ошмёток ротного упал, я и побёг, как заяц. А за мной – остальные. Всё оружие побросали и побёгли. Другие – в бой, а мы – в кусты.
   
Мне вдруг до слёз стало жаль деда Ваню. Я вылезла из-под стола, подползла к нему по полу, потянула снизу за брючину и сочувственно спросила:
- Страшно тебе было, да?
- Очень страшно, - ответил дед Ваня, весь как-то сгорбился и стыдливо закрыл тёмными, морщинистыми ладонями лицо. 
 
И в этот момент, мне так захотелось, чтобы дед Ваня их победил и не плакал, что это даже не передать никакими словами! Я быстро нырнула под стол, собрала своих фарфоровых зверушек в платок, шепнула им, что нужно срочно спасти одного доброго человека, выползла с ними из-под стола и расставила их стройными рядами перед стулом деда Вани. 

- Что это у тебя? – спросил дед, сполз со стула и сел рядом со мною на пол, поспешно утирая слёзы.
Бабушка засуетилась:
- Иван, ну что ты в самом деле-то … 
Дед Ваня махнул на неё рукой:
- Да подожди ты … Не видишь что-ли? 
Я сказала деду:
- Это войско. Оно уже идёт на тебя, защищайся скорее! Ты обязательно должен их победить! Слушай, они уже бьют в барабаны! Трын-ды-ды-дын, трын-ды-ды-дын! 
 
И началась странная игра. «Смотри! – кричала я деду, - Вот они, они уже близко!»
Дед, сидя рядом со мной на полу и утирая слёзы, с криком «А мы их сейчас вот так!» смахивал фарфоровое войско обеими руками. И в голосе его звучало всё то, что не прозвучало тогда, в первом бою: и «За Родину!», и «Ура!». 

Игрушки бились насмерть. Я, заходясь от страха, убирала острые осколки в платок прямо руками, выстраивала оставшихся зверушек в строй, и всё начиналось заново: игрушечные воины наступали, а дед побеждал их снова и снова. До тех пор, пока не разбил их в пух и прах. Целым остался лишь один маленький фарфоровый зайчик, с которым дед отказался сражаться и приказал ему уходить и передать там, чтобы на нас никто и никогда больше не нападал. 

Бабушка смотрела на нас каким-то пронзительно-странным понимающим взглядом. И не прерывала игру.   

На следующий день, дед Ваня уехал обратно в Ленинград. А через неделю, он пошёл на почту и разослал всем своим братьям и сёстрам телеграммы, чтобы приезжали на его похороны. Взволнованные родственники звонили ему целый день, убеждались в том, что он жив и ругали его за плохую шутку. Переговорив со всеми, дед Ваня лёг в кровать и умер. На похороны так никто и не приехал.
 
А мне на память остался тот последний, фарфоровый зайчик. 

Да, напрасно я радовалась, когда выбросила свёрток с разбитыми памятными сувенирами. Все осколки остались, вот они: и большие, и маленькие, и совсем крошечные, острые, тупые, хрустальные и глиняные, и стеклянные, блестящие, матовые и зеркальные. И колют, колют …   Права была Лариска Архипова, когда говорила, что любой осколок, до которого дотронешься руками, не заметишь как, но обязательно залезет под кожу, будет в тебе ходить, ходить и когда-нибудь дойдёт до самого сердца! 


*(Из выступления М.С.Горбачева на XXVIII съезде КПСС (10 июля 1990 года).